КОБЗОН Иосиф Давыдович,
народный артист СССР
Мама вышла замуж второй раз в 1946 году за фронтовика, у которого погибла жена и осталось двое сыновей. Фамилия нового отца была Раппопорт — Моисей Моисеевич Раппопорт. Я никогда не ощущал разницу в отношении отчима к «своим» или «не своим» детям. Абсолютно.
До войны он окончил торговое училище. С войны вернулся в возрасте 40 лет в звании подполковника (это значит — хорошо воевал, ведь без военного образования такое звание присваивали редко). Работал очень трудно, с утра до ночи трудился, для того чтобы нас прокормить. Я хорошо помню те годы. Мы очень бедно жили. У отца — я называл его отец, батя — была чистая выходная рубашка и пиджак, который он надевал, когда мы шли в гости.
Мать меня, как я говорю, лупандила всем, что попадало под руку. Отец — никогда. Но я его очень уважал. И было за что.
Вспоминаю, однажды меня на улице поколотили. Отец говорит:
— Не вздумай жаловаться, не вздумай плакать. Иди сейчас же обратно. Кто тебя там поколотил? Если ты мужчина — ответь ему.
Тогда, пожалуй, я научился давать сдачи.
Однажды он поймал меня на улице курящим. Я был уже почти взрослый человек, учился в горном техникуме. Не по призванию, а просто горняки тогда очень хорошо зарабатывали, а я понимал, что нужно поддерживать семью. Я спрятал в руке бычок, а он — он очень сильный был мужчина — сжал мой кулак. Я заорал от боли.
— Сынок, никогда не прячься, не обманывай. Ты решил курить?
— Бать, ну...
— Лучше не кури. Но если ты уже решил, не надо прятаться. Не унижайся.
Тогда я научился не прятаться и не унижаться. Единственное, наверное, чему я не сумел научиться у отца, — его бесконечному терпению.
ВОЙНОВИЧ Владимир Николаевич,
писатель, художник
Мои предки по отцовской линии переселились в Россию из Черногории. Многие из них были моряками. Мой прадед Никола Войнович тоже был моряком и так же, как пять его братьев, капитаном дальнего плавания. В прошлом веке все шесть братьев приплыли в Россию и приняли российское подданство. Зачем они это сделали, я не знаю… Мой дед традицию не продолжил, моряком не стал и вообще жил очень далеко от моря — в городе Новозыбкове Черниговской губернии (сейчас это Брянская область). Там 15 мая 1905 года и родился мой отец Николай Павлович Войнович.
Провоевав шесть месяцев (1941 год), он был тяжело ранен, около года провалялся в госпитале и вышел из него инвалидом. Когда мы встретились, мне было около десяти лет и я задал отцу тот вопрос, который задавали всем вернувшимся с фронта. Я спросил: «Папа, сколько ты убил немцев?» Я слышал, как на этот вопрос отвечали другие. Рассказывали (наверное, привирая) о толпах скошенных пулеметной очередью или забросанных связками гранат (эти рассказы, чем дальше от войны, тем красочнее бывали). Но мой отец ответил не так. Он посмотрел на меня очень сердито и сказал: «Запомни, я не убил ни одного человека и очень этим доволен». Я был шокирован.
Отвращение к любому убийству и любому насилию жило в нем всегда и с возрастом развивалось. Со временем он стал очень строгим вегетарианцем, считая, что любое животное имеет такое же право на жизнь, как и мы. Поэтому он не ел никакой пищи животного происхождения: ни мяса, ни рыбы, ни яиц, ни молока, ни сливочного масла. Само собой разумеется, не носил ничего ни кожаного, ни мехового. Больше того, он был крайним аскетом: не ел фруктов и овощей. Пищей его были только хлеб, картошка и каша. Он и меня к такому же рациону пытался приобщить, повторяя: «Хлеб да вода — молодецкая еда». Он считал, что спать надо на жестком (желательно на практически голых досках), умываться только холодной водой и вообще лишать себя всех возможных удовольствий. Второй любимой его поговоркой была: «Держи живот в голоде, голову в холоде, ноги в тепле. Избегай докторов — и будешь здоров».
ВАСИЛЬЕВА Лариса Николаевна,
поэтесса, прозаик
Отец Николай Алексеевич Кучеренко.
Помню, тряслись теплушки — дощатые, продувные, «поросячьи» вагоны с печкой посередине. Мы эвакуировались на Урал, в Нижний Тагил, из Харькова первым эшелоном в сентябре 1941 года. Отец был начальником этого эшелона, в котором везли чертежи танка Т-34 в отдельном пульмановском вагоне — ключ от него до сих пор жив. Предстояло по этим чертежам начинать производство танка на новом месте. Ничего об этом я не знала. И отца в теплушке видела только днем, когда он изредка приходил обедать.
Помню, после бомбежки сидела на насыпи и смотрела, как горит теплушка из нашего эшелона. Вокруг нее бегали люди. Кричали. Перетаскивали тюки и мешки, спасая их от огня. Не слишком еще понимая, что к чему, я запомнила картину: огромная, возвышающаяся надо всеми фигура моего отца была центром, вокруг которого из хаоса организовалось пространство. Он сам ни секунды не стоял на месте, но два человеческих потока — от него и к нему — были очевидны. Он что-то говорил, указывал руками, хватал огромные тюки и с легкостью забрасывал их в двери уцелевших теплушек. А потом, когда эшелон тронулся, он, согнувшись в три погибели (этот вагон был ему явно не по росту), быстро хлебал холодный борщ бабушкиного приготовления, окруженный взволнованными женщинами. Пока он ел, они молчали, но едва ложка звякнула о пустой котелок, забросали вопросами.
— Сколько дней еще ехать?
— Продукты кончаются, когда будет хлеб?
Один вопрос звучал хором:
— Налеты еще будут?
Он твердо ответил:
— Нет!
Много лет спустя я спросила отца:
— Зачем ты сказал тогда «нет»? Тебе разве сообщили? Кто?
— Никто не сообщал. Но не мог я быть неуверенным перед женщинами.
И правда не было больше налетов.
КАЗАКОВА Римма Федоровна,
поэтесса
Мой отец, Федор Лазаревич Казаков, был профессиональным военным и участвовал во всех войнах Советского государства. Он вступил в партию большевиков и в Красную гвардию в 1918 году…
Когда мой отец пришел с Гражданской войны, был послан в родную деревню для установления там новой власти. И первое, что он там сделал, — вызволил из тюрьмы помещика Михаила Николаевича. Помещик был вообще любимым героем красного командира, моего отца.
А помещик, видимо, был и вправду замечательный человек. Моего отца, юного подпаска, все наставлял, чтобы тот учился: «Ты, Фадейка, парень способный, нельзя тебе в деревне торчать...»
И с благословения помещика мой отец двинул в рабочие, расставшись с бесперспективной батрацкой долей, на Шлиссельбургский пороховой завод, откуда уже судьба привела его к Зимнему дворцу в исторический день 25 октября 1917 года...
Великую Отечественную отец начал комиссаром Первого Ленинградского ополчения. После войны отец стал военкомом Свердловского района города. Смутное ощущение того, что в стране и жизни что-то не так, тонуло в его природной жизнерадостности, жизнелюбии и в определяющей его личность неистребимой детской честности. Да и образования не хватало дойти самому во всем до сути. Он просто чего-то не понимал и не хотел понимать.
Когда умер Сталин, я решила ехать в Москву на похороны. Отец не пустил. А ночью я услышала, как он плачет. До этого на моей памяти он плакал только один раз: когда меня и младшего брата увозили в эвакуацию из-под артобстрела из Ленинграда осенью 1941-го...
Я прислушалась, скомкав газету с правительственным сообщением о смерти Сталина. Из комнаты родителей доносились рыдания. Отец плакал, матерился и снова всхлипывал. Потом я различила:
— Соня! Подох, мать его...
Для меня это было открытием и потрясением.
БИТОВ Андрей Георгиевич,
писатель
Мой отец, Георгий Леонидович Битов (1902 — 1977), родился в Петербурге. Как глубоко и убежденно беспартийный человек, не сделал карьеры, конструировал ведомственные здания и сооружения по своему профилю — черной металлургии. Но творческая невоплощенность как архитектора, очевидно, мучила отца, и как подарок судьбы он воспринял заказ на строительство ведомственного санатория Минчермета в Сочи, который и сегодня выделяется на фоне городского пейзажа своим классическим стилем, явно тяготеющим к античности.
Это было его детище, его лебединая песня, в которую он вложил все свои силы и дарования. Эта работа, как считал отец, получит Сталинскую премию, но он так ее и не получил: Сталин умер и отец попал под хрущевское постановление об «украшательстве».
Этого удара отец не пережил: за пять лет до положенного срока он вышел на пенсию и целиком отдался излюбленному занятию — рыбалке.
В магазинах того времени мало что можно было купить, но руки у него росли откуда надо. Из пробок от шампанского, из подручных материалов мастерил он снасти, ловил рыбу нахлыстом (о таком способе лова тогда еще никто не слышал) — и всегда возвращался домой с уловом: его брезентовая сумка от противогаза была полна свежей рыбы, чаще всего некрупной форели из заповедных ручьев, которую он заботливо перекладывал листьями крапивы и папоротника.
Меня, который с детства терпеть не мог вкус и запах рыбы, кроме традиционной питерской корюшки, отец научил любить и готовить рыбу речную. Он же научил различать и собирать грибы и пристрастил меня к грибной «охоте». С тех пор мое любимое место отдыха — Карельский перешеек. Он показал мне знакомые ему с детства места, научил воспринимать северные пейзажи, любить стиль модерн...
Возле нашего дома на Аптекарском — справа за оградой ботанический сад, слева — фабричная стена. Из-под нее с трудом пробивался худосочный дубок, с тоской глядевший на привольное житье деревьев там, за решеткой, через дорогу... Этому дубку спас непутевую жизнь мой отец: однажды летом юное деревце густо облепила тля, и именно отец (тогда он еще выходил на улицу) надолго задерживался около него, под удивленными взглядами прохожих собирая насекомых, счищая их палочкой с каждого листа. Мне, как и многим из окружающих, это занятие казалось удручающе бессмысленным: но отец не смущался, охотно и наставительно отвечал любопытствующим на вопросы. И что удивительно, за лето тлю победил: с той поры дубок подрос, возмужал и каждую весну покрывается свежими листьями...
ЦЕРЕТЕЛИ Зураб Константинович,
народный художник России, президент Российской академии художеств
Мой отец, Константин Иванович Церетели, был по образованию горным инженером. Родился он 12 ноября 1903 года в небольшом селении Перевиси, неподалеку от поселка Чиатура.
До Великой Отечественной войны он работал главным техническим инспектором в Народном комиссариате труда Грузии и нередко ездил в Москву. Я с мамой очень любил встречать его на вокзале. Приходит поезд, открываются двери, и вот из вагона выходит он. Шляпа, костюм песочного цвета, даже золотистый, галстук. Красавец!
В Тбилиси мы жили в маленьком домике из трех комнат. Одну занимала моя тетя Сашура, мамина сестра, в другой жил дядя Георгий с женой, дочкой и сыном, а в третьей — я с сестрой, мамой и папой.
Утро начиналось всегда одинаково. Играет радио, и поет отец. Бедная мама тянется за подушкой, чтобы ничего не слышать и еще немного поспать.
Отец всегда поднимался в хорошем настроении, со светлыми мыслями и всегда пел по утрам.
Если папа был невысок ростом (в его роду все мужчины были невысоки), то дядя — известный художник-живописец Георгий Нижарадзе — напротив, был очень рослый. Я и рисовать начал потому, что дядя у меня был высокий, интересный, очень красивый. Я был уверен, что, если научусь рисовать, как он, стану таким же высоким и красивым. Не получилось…
Вообще секрет воспитания очень простой и в то же время очень сложный: нужно знать, когда сказать «да» и когда «нет». Папа владел этим секретом.
Фото: СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ ВАСИЛЬЕВЫХ; СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ КОБЗОНОВ; ВЛАДИМИР ВОЙНОВИЧ; СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ ЦЕРЕТЕЛИ; СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ КАЗАКОВЫХ; СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ БИТОВЫХ