Они действительно верили, что превращают империю зла в империю добра
Двадцать лет назад, в декабре 1987 года, в Вашингтоне, Рейган и Горбачев открыли новую эру в мировой истории, обозначив конец непримиримой вражды двух мировых систем и начав радикальное сокращение вооружений. Обещанный конец истории, правда, не состоялся, на смену империи зла пришли более безбашенные и менее предсказуемые враги, а вожделенный крах советской системы, который так радостно приветствовали Рейган, Тэтчер и отечественные диссиденты, обернулся серьезными проблемами не только для СССР, но и для Запада. Но как бы то ни было, декабрь 1987 года вошел в анналы как веха, даром что в нынешние времена ее рассматривают как поражение России в холодной войне. Тогда это поражение казалось победой, причем общей.
Мемуаров Рейган не написал, но всю жизнь вел дневники, которые в США вышли из печати несколько месяцев назад и немедленно стали бестселлером. Рейган писал и думал о России много — явно больше, чем Буш; правду сказать, роль России в мире за это время тоже несколько скукожилась. Первое упоминание о Горбачеве приходится еще на 22 декабря 1984 года: «Маргарет Тэтчер прибыла с визитом. Коротко, интересно поговорили. Рассказала о встрече с Горбачевым. Оказывается, сказала ему ровно то же, что я говорил Громыко (неделей раньше Рейган жестко отмел очередные советские предложения по разоружению и посетовал на взаимное недоверие. — Д Б.). Добавила, что у Советского Союза никогда не получится поссорить Англию с США».
11 марта Рейган записывает: «Разбудили в четыре утра сказать, что умер Черненко. Стал думать, ехать ли на похороны. Инстинкт подсказывает, что не надо. Джордж Шульц (госсекретарь. — Д Б.) настаивал — и проиграл. Не думаю, что он искренне советовал лететь. Сообщают, что во главе Советов встанет Горбачев». Ни оценки, ни прогноза. Следующее упоминание о Горбачеве — тоже сдержанное — появляется 16 марта 1985 года: «Пресса, как ей и положено, сходит с ума по новому советскому боссу, Горбачеву: должен я с ним встречаться или нет. Послал ему приглашение, так что мяч на его стороне». 19 апреля он высказывает крайне пессимистический взгляд на нового лидера: «Виделся с нашим послом в СССР Артом Хартманом. Отличный малый. Подтверждает мои подозрения, что Горбачев из того же теста, что и прочие их вожди. Не будь он насквозь правоверен, никогда бы его не утвердило Политбюро». Только в июне тональность записей впервые меняется: «Был Арманд Хаммер... Виделся с Горбачевым с глазу на глаз. Убежден, что Горби (первое появление этой клички. — Д Б.) — совсем не то, что прежние советские лидеры и что с ним можно иметь дело. Слишком я циничен, чтобы верить в такие вещи».
Цинизм его впервые пошатнулся после того, как Горбачев в одном из публичных выступлений назвал Громыко президентом СССР. Это было революционным обновлением словаря. К 17 февраля 1986 года Рейган закончил семистраничное рукописное письмо к Горбачеву с повесткой первого за многие годы саммита; в этом письме содержалось знаменитое условие — освободить 25 крупнейших диссидентов во главе с Сахаровым. Посол СССР в США Добрынин привез осторожно-положительный ответ, после которого американский президент уверенно заключает, что перед ним советский руководитель принципиально нового типа. Тут он, пожалуй, даже переоценил собеседника: на недавно рассекреченном совещании Политбюро Горбачев настаивал, что по Сахарову надо «не терять лица», иначе «народ не поймет», но в целом рейгановская попытка облегчить участь диссидентов удалась. Это не мешает Рейгану отчетливо понимать, что русские, скажем, почти все врут про Чернобыль и особенно про нераспространение ядерного облака за наши границы. «У Горбачева выдающийся талант к международным делам. Если ему немного помочь — он справится...» Летом 1986 года грянуло «дело Данилова» — журналист Николас Данилов был взят в результате вульгарной провокации в ответ на арест нашего агента Григория Захарова, застигнутого при передаче тысячи долларов информатору. В результате Захарова обменяли на Данилова, хотя американцы и пеняли Рейгану, что он меняет шпионов на журналистов. «4 сентября. Звонил Шульцу насчет нашего Данилова в СССР. Советовался, не написать ли прямо Горбачеву, что Данилов не работал на наше правительство. В пять вечера подписал это письмо». 12 сентября Данилова выпустили, а 28-го разрешили покинуть СССР.
Встреча в Рейкьявике состоялась 11 — 12 октября 1986 года. «Говорили о правах человека, о двусторонних соглашениях по обменным программам и т д. Я сказал, что не могу вернуться домой без внятного объяснения, почему они передумали закупать 6 миллионов тонн зерна. Он сослался на снижение нефтяных цен — у них нет денег. Дальше началось шоу. Я сказал, что не откажусь от СОИ ни за какие сокращения вооружений. Он изображал веселье и общительность, я изображал безумие — сработало. Все наши думают, что я вел себя правильно». По СОИ, как известно, они тогда так и не договорились, СССР купился на миф о «звездных войнах» — Рейган сам был доволен собственным виртуозным блефом — и начал выдыхаться на очередном витке бессмысленной гонки Тем не менее американцы предложили обменяться новогодними поздравлениями: в 1986 году советская сторона отказалась. Этот проект осуществился лишь год спустя.
25 февраля 1986 года Рейган принял свою советницу по русским делам Сюзанну Мэсси и выслушал от нее потрясающую версию, дающую недурное представление о тогдашней наивной конспирологии: «Предлагает, чтобы я ехал в Москву, а не Горбачев к нам. Озвучила бомбу: крупный советский источник ей сказал, что у нас Горбачева точно убьют. У него в России сильнейшая оппозиция, недовольная тем, что он пытается сделать. Убьют и на нас свалят. Не так уж и беспочвенно. КГБ на все способен».
Абсурдная эта версия (а впрочем, разве КГБ не на все способен?) не помешала горбачевскому визиту в Вашингтон в декабре 1987 года. Его чуть не сорвало другое обстоятельство, а именно привычка русских к халяве. 3 декабря Рейган записывает: «Доклад о путевых расходах советских организаторов саммита. Они заявили команду из 50 человек — мы приняли 20. В отеле «Мэдисон» они опустошают мини-бары в номерах и пропивают огромные деньги в барах — а мы все оплачивай. Госдеп уже запросил у конгресса дополнительные ассигнования». Видимо, советская сторона действительно серьезно готовилась к саммиту.
«Четверг, 8 декабря. Они с Раисой прибыли в лимузине советского производства, побольше того, что у нас. Разговор наедине, только с переводчиками. Хорошая, обнадеживающая встреча — обсуждение прав человека. Он думает, что у нас этих прав меньше, чем у них. Ясно, что действительно хочет сокращать вооружения. Потом мы с Нэнси отвели их в восточное крыло. Прямой эфир. Исторический момент. Потом назад в кабинет, уже с толпой народу — набилось 34 человека. Уже не так хорошо, как утром. Ужин, играл Ван Клиберн. Вообще отличный вечер. Сообщили, что рынок отреагировал на договор бурным подъемом».
Да и немудрено — кто ж тогда не реагировал бурным подъемом? Уже в следующей записи появляется дружеское Горби с пометкой в скобках («Надо бы называть его — Михаил»). «Несмотря на явную взаимную симпатию, разговор был жестче, чем накануне: я прямо спросил, когда они выйдут из Афганистана. Он сказал — не раньше, чем мы перестанем поддерживать моджахедов. Я сказал — не перестанем, пока марионеточное правительство не сложит оружие. Ладно, сошлись на том, что договариваться будут наши команды. Ужин в советском посольстве. Приятный вечер, но ужин чересчур обильный — устал считать перемены блюд. Короткий концерт после еды — сопрано из Большого». На следующий день, проводив чету Горбачевых под декабрьским вашингтонским дождем, Рейган формулирует: «Думаю, лучший саммит за всю историю отношений с СССР».
В мае 1988 года, в Москве, все тоже прошло славно. «Я начал со своей любимой темы — объяснил, почему он должен дать народу свободу вероисповедания. Хорошо начинать саммиты с таких вещей. Поздравил с храбрым решением покинуть Афганистан. Потом попытался всячески укрепить его в ощущении, что весь мир действительно поможет ему с перестройкой. Между ним и мной — взаимопонимание особого рода». «Народ на улицах исключительно радостный и дружелюбный. Красная площадь: величественна, действительно есть на что посмотреть. Прохаживались, говорили с людьми». Все это умиление не мешало Рейгану весьма жестко реагировать на попытки Горбачева внести поправки в итоговую декларацию: «Кое-что из предложенного им я отверг, сказал — не поймут дома». Но в целом искренность его не вызывает сомнений: он восторгается реставрацией российских храмов, встречается с отказниками («Одного восемь лет не выпускали к жене и вот вчера выпустили!») и искренне верит, что СССР на глазах воскресает к новой жизни.
Взаимные симпатии и уверения не сделали Рейгана доверчивее. 16 сентября 1988 года он записывает: «Горбачев в Красноярске предложил отдать красноярский космический радар в международное пользование. Ловушка в том, что его в любой момент могут отобрать обратно». И только в декабре 1988 года, когда Горбачевы прилетают в Нью-Йорк на сессию ООН, Рейган признается: «Впервые по-настоящему ощутил его партнером в общем деле по улучшению мира. Им приходится улетать раньше из-за землетрясения в Армении. Сказал, что он может рассчитывать на нашу помощь».
Других упоминаний о Горбачеве в рейгановском дневнике нет — опубликованы пока только записи времен президентства. Но и их вполне хватает, чтобы окончательно увериться: они все — и чета Горбачевых, и чета Рейганов, и Шульц с Бушем, и советники, и люди на Красной площади, — искренне желали изменить мир к лучшему. Так они это называли и представляли. Они действительно полагали, что превращают империю зла в империю добра (а не в банановую республику зла, как сформулировал впоследствии Пелевин). Им искренне хотелось избавить мир от страха, и в декабре 1987 года это наконец удалось. Никто не понимал, что никакие договоры не выправят русских перекосов и вывихов. Никто не догадывался, что дело не только в коммунизме. Это был необъяснимый, счастливый, долгожданный всплеск взаимного доверия — хотя еще в 1983 году, например, никаких иллюзий у Рейгана не было. Вот что он записывал: «Ведем тихую дипломатическую игру по освобождению Сахарова. Публичных требований этого рода Советы не выдерживают — они потеряют лицо, если смягчатся». Как видим, тогда он все понимал — и только 20 лет назад позволил себе допустить, что у Советов может быть человеческое лицо. Да и кто же тогда в это не верил?
Сейчас у нас состояние, которое официально называется «Россия поднимается с колен». На коленях она, стало быть, оказалась 20 лет назад, когда впервые перестала пугать собою мир.
Ну вот, поднялась. А счастья почему-то нет. Только в дневниках Рейгана оно и сохранилось. Кажется, он один не переоценил те события, потому что умер. Перед этим он 10 лет провел в сумеречном мире Альцгеймера, лишь ненадолго превращаясь в себя прежнего. Однажды на прогулке — его не прятали от людей — к нему подошел старый американец и сказал: «Спасибо, что в 1987 году вы избавили мир от страха».
«Я просто сделал свою работу», — сказал он.
Фото BARRY THUMMA/AP