Спектакль в одном отделении

Премьера театр

На Малой сцене МХТ имени Чехова выпустили спектакль "Сказка о том, что мы можем, а чего нет" — фантазию режиссера Марата Гацалова и художника Ксении Перетрухиной по пьесе драматурга Михаила Дурненкова. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

Для МХТ имени Чехова, театра, чуткого к привычкам и ожиданиям сегодняшней платежеспособной московской публики, выпуск "Сказки..." можно считать каким-то героическим предприятием — не потому, что зрителей на него попадает меньше, чем обычно вмещает Малая сцена (может, кстати, и не меньше в сумме), а потому, что от этих зрителей требуется открытость и готовность не к развлечению, а к временами опасному театральному приключению. Публику встречает не привычный амфитеатр ровных рядов, а громадный картонный павильон, вокруг которого вместо привычных билетерш бегают, рассаживая зрителей, грубоватые парни в милицейской форме. Не рассаживая даже, а распихивая — по четырем маленьким комнаткам, в которых кроме стульев для зрителей остается место лишь для нескольких предметов обстановки отделения милиции.

Первая часть спектакля играется так, что каждая группа зрителей видит одну только его четверть. Хотя на недостаток впечатлений грех жаловаться — жизнь отечественной ментовки представлена во всей ее жутчайшей (хотя и комической тоже) неприглядности. То за тонкими стенками, то у тебя на глазах творятся, может быть, не до конца понятные, но наверняка незаконные дела. Слышатся свойский матерок и полупьяные выкрики; милиционеры с одинаковой деловитостью таскают из дверей в двери красные газовые баллоны и завернутый в целлофан труп. Здешний царь и бог, начальник отделения Махмудов (Алексей Кравченко), чудит и зверствует, ураганит и куражится: захочет — чуть не перестреляет подчиненных, придет охота — нагонит полные кабинеты визгливых проституток.

Между тем в непроглядной этой жути, усиленной страшной духотой, от которой зрителя клонит в дурные сны, постепенно проступают черты фантасмагории. И знаки отличия у ментов какие-то странные, и у породненного с отделением священника (само по себе сращивание церкви с силовыми структурами и сцена, в которой поп проводит натуральную коронацию ментовского пахана — со скипетром и державой, фантазией назвать сложно) на груди висит не крест, а какой-то зловещий дизайнерский аксессуар. Все важнее и важнее оказывается в этом действе личность загадочной Марины Калашниковой (Наталья Кудряшова), содержащей что-то вроде притона где-то на окраине города и становящейся объектом все более сильного вожделения Махмудова. Известные сценаристы Петр Луцик и Алексей Саморядов, на основе прозы которых Михаил Дурненков написал "Сказку...", и сами были склонны не столько к социальной сатирической критике, сколько к мрачному гротеску.

Для Ксении Перетрухиной, ставшей за последнее время ключевой фигурой экспериментального сегмента российской театральной сцены, физическое состояние зрителя — один из главных объектов художественной манипуляции. В нужный момент картонная перегородка сначала пробивается насквозь милицейскими битами, затем вместе с потолками убирается прочь. Духота резко сменяется прохладным ветерком, дующим из открывшейся над головами театральной вышины. Но Гацалов и Перетрухина не только остужают, но и буквально ослепляют зрителя — темноту вдруг прорезает вспышка нескольких десятков неизвестно откуда взявшихся лампочек. Когда нормальное зрение восстанавливается, видишь не только эти лампочки, но и лица сидящих в остальных отсеках зрителей: вместо тесных каморок остаток спектакля мы проводим в квадратном загоне.

Художник приготовила еще один чувственный сюрприз: когда лампы уедут вверх, создастся ощущение, что вся сцена вместе с нами едет куда-то вниз — словно переродившаяся страна ментов и попов валится куда-то в небытие. Спектакль Марата Гацалова — безусловное событие в новейшей истории МХТ. Но финал впечатляющей сценической фантазии, чем-то напоминающий произведения Пелевина, пока, кажется, все еще требует стилевого уточнения. Притча о том, как грубая и хамская власть хочет добиться искренней любви живущего своей, по-другому греховной, низовой жизнью народа и никак не может ее заполучить (то, "что мы не можем"), превращается зачем-то в частную, конкретную историю о любви и ревности. Нотки "переживательных" банальностей вползают в оригинальную, жесткую конструкцию спектакля — и грозят ее обессмыслить. Впрочем, в сей конфликтности заключен дополнительный драйв спектакля: если бы эксперимент в кассово-академических стенах состоялся без всяких проблем, то это было бы как минимум подозрительно.