Выставка современное искусство
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
В Мультимедиа Арт Музее (МАММ) открыта выставка "Утопия и реальность. Эль Лисицкий, Илья и Эмилия Кабаковы", прибывшая на российские гастроли в рамках года России—Голландии. Выставка была сделана в музее Ван Аббе в Эйндховене его директором и знаменитым куратором Чарльзом Эше, летом ее показали в Петербурге, в Эрмитаже, а из Москвы она поедет в Грац. Проект постоянно изменяется в зависимости от того, в каком музее его выставляют, но неизменным остается принцип экспозиционного диалога Кабакова с Лисицким. Хотя на самом деле это монолог Кабакова, полагает АННА ТОЛСТОВА.
Все гениальное просто, и идея Чарльза Эше пригласить Илью Кабакова, разоблачителя советской утопии, поработать с наследием одного из творцов этой утопии, Лазаря Лисицкого, чья большая коллекция хранится в Эйндховене,— проста. Странно только, что ни одному отечественному куратору эта простая мысль до сих пор не приходила в голову. Выставка Чарльза Эше сразу же зажила какой-то собственной жизнью, при переезде из музея в музей видоизменяясь самым непредсказуемым образом. В Ван Аббе, кажется, сохранялось ощущение оммажа Лисицкому, правда, скорее дискуссионного, нежели панегирического. В Эрмитаже — отчасти из-за помещения, небольшой анфилады на третьем этаже Зимнего дворца, задававшей ритм непосредственных сопоставлений,— между обоими героями соблюдался паритет. Но в МАММ, где открытие совпало с празднованиями 80-летия классика "московского романтического", "Утопия и реальность" превратилась в тотальную инсталляцию Ильи Иосифовича Кабакова, занявшую практически весь музей. Даже выставка Юрия Роста "Две прогулки с Кабаковым" — по Москве накануне отъезда и по Лонг-Айленду сравнительно недавно — воспринимается как ее составляющая.
Музей становится сценой происшествия благодаря "Упавшему ангелу": ангел — один из лейтмотивов кабаковского Gesamtkunstwerk — на этот раз вырос до размеров почти церетелианских, оказавшись весьма упитанным Икаром, пробившим подвешенный под потолком плакат "Клином красным бей белых", пролетевшим все этажи светового колодца и распластавшимся в вестибюле. Тут берет исток официозная красная ковровая дорожка, бегущая вверх нитью Ариадны по всем закоулкам этого выстроенного на контрастах Лабиринта. Или, если говорить языком более ученым, выстроенного по закону "вызова и ответа", каким Арнольд Тойнби описывал развитие цивилизаций, потому что имя Лабиринту и сцене происшествия — Советский Союз как художественный проект. На каждый вызов Лисицкого у Кабакова заготовлен ответ: вслед каждому "А" проектировщика горизонтальных небоскребов советской утопии летит "Б" насельника криво срубленного утопического барака, так что диалог двух мастеров походит порой на перебранку на коммунальной кухне.
Лисицкий в "проунах" зовет в космос — Кабаков сообщает, что космос пуст и белые пятна метафизических картин суть провалы в небытие. Лисицкий ратует за идеальную чистоту форм — Кабаков собирает мусор, низко развешивая его на "16 веревках", чтобы зритель сгорбился под грузом советской материальной культуры. Лисицкий реформирует быт, изобретая мебель для жилых ячеек,— Кабаков ехидно замечает, что быт победил, приглашая зрителя насладиться коммунальным уютом. Лисицкий конструирует трибуну для лидера — Кабаков воздвигает памятник тирану, сошедшему с постамента и ловящему прохожих в объятия своих клешней. Лисицкий верит в фантастическое будущее, предлагая свою версию "Победы над Солнцем",— Кабаков хоронит утопию во "Дворце проектов" и других иронических кенотафах. В финале выставки под самой крышей музея мы видим два символических автопортрета: Лисицкий как художник-реформатор, готовый трансформировать жизнь, предстает в виде "Конструктора", Кабаков как художник, рефлексирующий и всегда готовый бежать от жизни, рассыпается на альбомы "Десяти персонажей" и является в образе "Человека, улетевшего в космос из своей квартиры" — легендарная инсталляция привезена из Центра Помпиду. Однако закольцованная композиция выставки такова, что "Человек, улетевший в космос" начинает казаться тем самым "Упавшим ангелом" у входа.
С самого начала "Утопии и реальности", там, где Кабаков, заступая на территорию Лисицкого, виртуозного оформителя советских павильонов на заграничных выставках, противопоставляет грандиозный фотоколлаж из работ оппонента собственным "Праздникам", живописным коллажам из соцреалистической оформительской халтуры, засиженным, как мухами, бумажными цветами, мы понимаем, что разговора на равных не получится. Что Лисицкий попал в руки своего идейного противника, что бинарные оппозиции, какими описывается здесь советская цивилизация, отнюдь не нейтральны, что ответ из несветлого будущего прозвучит куда громче вопроса из полного надежд прошлого. Впрочем, когда еще создатель экспортной и дизайнерской — то есть вдвойне утопической и далекой от действительности — версии советского авангарда сможет выслушать голос художественной критики, подкрепленной жизнью, прожитой в этой не приукрашенной авангардным дизайном советской реальности. Да и выставку Чарльза Эше, сотканную, словно произведение искусства, из множества подтекстов, вряд ли стоит воспринимать однозначно — всего лишь как разговор романтика-революционера и скептика-диссидента о судьбах коммунизма и социалистического отечества.