Об истоках и о характере нового русского национализма "Огонек" поговорил с Владимиром Малаховым, ведущим научным сотрудником Института философии РАН, профессором Московской высшей школы социальных и экономических наук
— Вами написан ряд монографий о развитии националистических идей и в России, и на Западе. Можно ли сказать, что эти истории совпадают?
— В случае с национализмом исторический подход оказывается не самым продуктивным. Дело в том, что не существует национализма как единого идейного течения. Существуют национализмы. Все зависит от того, кто является в том или ином случае агентом. Одно дело, когда национализм продуцирует власть, другое дело — когда он исходит из самоактивности интеллигенции или социальных низов. К тому же национализм не вполне самостоятельное течение. Как правило, он возникает внутри какого-то протеста, является реакцией на что-то. Поэтому главная задача исследователя, берущегося понять суть "низового" национализма,— это выяснить, из какого недовольства он произрастает.
— Однако сегодня часто приходится слышать, что национализм — как раз очень самостоятельная и необходимая часть политической эволюции Европы. Что именно он создал облик современной Европы, сотканной из "национальных государств", и России этого этапа эволюции как раз очень не хватает.
— Это, на мой взгляд, демагогия. Национальные государства Европы — плод не столько национализма, сколько политического развития XIX века, которое шло от династических государств к "национальным", то есть опирающимся на волеизъявление народа, корпуса граждан как членов нации. Что касается России, которая, напомню, до 1917 года была империей, то нельзя вскочить в ушедший поезд. Нельзя задним числом пройти уже пройденный другими исторический путь. Как я и говорил вначале, национализм прерывен, между национализмом XIX — начала XX столетия и национализмом современным гораздо меньше общего, чем можно было бы ожидать. Если вы хотите сегодня повторить национализм XIX века — вы хотите в XXI веке повторить XIX век, что, очевидно, невозможно. Нынешние агенты национализма в России — совсем не наследники националистов эпохи "Союза Михаила Архангела" или деятелей эпохи Александра III. Не говоря уже о более отдаленных предшественниках. Скажем, в период реформ Александра II в России вошел в силу так называемый экономический национализм: московские и уральские купцы выступали против, как им казалось, излишнего присутствия иностранного капитала на отечественном рынке и требовали себе преференций. Этот национализм вполне сопоставим с тем, который существовал в Германии в эпоху Фридриха Листа, известного экономиста и политика первой половины XIX века. Или возьмите славянофилов — наших националистов-романтиков. Они мало чем отличались от немецких романтиков первой трети XIX столетия. Перефразируя Маркса, можно сказать, что и те, и другие явились интеллектуальной реакцией на Французскую революцию. Почвенник Достоевский тоже русский националист. Но сегодняшний русский национализм совсем другой. Говорить здесь о непрерывной идейной традиции — это насилие над историей.
— Значит ли это, что у современного русского национализма нет корней?
— Есть, конечно, но их не надо искать в исторической глубине. Самое дальнее — во временах хрущевской оттепели. Именно из той эпохи исходят два ствола современного русского национализма. Это, с одной стороны, те, кто был недоволен десталинизацей, а с другой — те, кто был недоволен бюрократическим и атеистическим духом последовавшей брежневской эпохи. Тогда и возникли соответственно коммунопатриоты, так сказать, "красные" националисты, идеализировавшие большевизм, и "белые", идеализировавшие царскую Россию. Было еще и небольшое "коричневое" ответвление от этих двух стволов, но оно всегда оставалось маргинальным. "Коричневым" национализмом могут пугать, но реальной социальной поддержки у людей, выступающих под портретами Гитлера, нет и, по всей видимости, не будет. Эта экзотика неприемлема для подавляющего большинства россиян, в том числе и для тех, кто симпатизирует националистам.
— Есть ли у русского национализма черты, которые отличают его ото всех других?
— Если сравнивать Россию с Европой, можно заметить, что наш национализм никогда не был связан с либерализмом. К примеру, вектор национализмов у восточных европейцев в конце 1980-х — у венгров, чехов, поляков — совпадал с вектором либеральной демократии. Ведь для этих государств падение Берлинской стены автоматически означало движение на Запад, к открытому обществу и так далее. Для России же падение Берлинской стены означало нечто совсем иное — утрату статуса великой державы. Поэтому русский национализм с самого начала был антизападным и антилиберальным. Это первое. Второе — разобщенность и аморфность националистического движения в России. У национализмов в сегодняшней Западной Европе при всех их отличиях есть явное структурное сходство — все они имеют триединый объект критики: социальную поляризацию, бюрократизацию и миграцию.
— Наши националисты тоже критикую миграцию и бюрократию...
— Наш национализм в первую очередь антииммиграционный, а уж затем антиолигархический и антибюрократический. Западный националистический дискурс сегодня вращается вокруг темы растущего социального неравенства. Всем очевидно, что социально-экономические проблемы обостряются и что они решаются за счет большинства в угоду меньшинству. К примеру, пока рядовые греки затягивают пояса, количество греческих миллионеров продолжает увеличиваться. Такие вещи не могут не вызывать протеста — и на нем сейчас очень активно играют национал-популисты. Второй объект критики — бюрократизация. Анонимная наднациональная бюрократия отнимает у народа право решать свою судьбу. В Австрии, например, существовали очень жесткие нормы по защите водоемов и окружающей среды в целом, а под влиянием чиновников Евросоюза эти нормы были снижены. В Германии соблюдались строгие нормативы, ограничивающие присутствие химикатов в пиве и сыре, а Брюссель эти нормы привел к общеевропейскому знаменателю. Выходит, что народ той или иной страны, который по определению — носитель высшей власти, в новых условиях ничего не решает. Это вторая нота, на которой играют националисты. И уже победным аккордом звучит третья нота — миграция. А коль скоро люди не узнают себя в образах традиционных политиков, они обращаются к политикам нетрадиционным. Образчик в этой связи — голландский политик-популист начала 2000-х годов Пим Фортейн, возникший словно из небытия и в рекордные сроки набравший сотни тысяч сторонников. Пим Фортейн, будучи геем, педалировал в своих речах вот какую тему: смотрите, я гей и при этом я в телевизоре, я могу быть популярным, я могу стать премьер-министром! А что стало бы со мной в тех — мусульманских по преимуществу — странах, откуда к нам едут мигранты? Значит, во имя либерализма мы не должны этих мигрантов сюда пускать. Иначе, когда их станет много, они сменят нашу либеральную политическую систему на свою антилиберальную. Это, конечно, демагогия, потому что "их" слишком мало, чтобы изменить политическую систему. Однако такие аргументы оказались очень действенными. Кто знает, может, Пим Фортейн и стал бы премьер-министром, если бы его не застрелили (кстати, сделали это не исламисты, а голландский эколог-радикал). Понятно при этом, что в России подобная аргументация абсолютно немыслима: противостоять иммиграции во имя спасения либерализма с его толерантностью к секс-меньшинствам — такое русским националистам и в страшном сне не приснится.
— Если национализм — это чаще всего реакция, то реакцией на что является национализм в России?
— Обычно считается, что это реакция на обострившиеся "межэтнические проблемы". Но давайте вспомним, что становилось поводом для большинства наших межэтнических конфликтов. События на Манежной площади спровоцировала ситуация бесправия: у людей было ощущение, что убийцы футбольного фаната выйдут сухими из воды. Стало быть, в конечном итоге люди взыскуют справедливости (право-судия) и впадают в ярость оттого, что правосудие отсутствует. Погромы в Бирюлево, опять-таки, выросли из убийства, которое могло остаться нераскрытым. И убеждения в том, что коррумпированные чиновники обогащаются за счет нелегальной иммиграции. Всякий раз дело упирается в нехватку правового государства. Иными словами, корень протеста — неработающие институты. Протест против буксующей госмашины приобрел националистическую форму.
Сегодня единственная объединяющая тема для русских националистов — тема миграции. Но здесь перед нами на самом деле системное явление. С одной стороны, налицо жадность работодателей, которые хотят получать сверхприбыли, используя дешевую рабочую силу, а дешевой она может быть только в одном случае — когда она нелегальная или, так сказать, полулегальная. С другой стороны, этим кормится бюрократия, находящаяся в смычке с недобросовестным бизнесом. Разумеется, такой системе выгодно держать мигрантов на нелегальном положении, выгодна непрозрачность рынка труда и бесправие рабочей силы. И выгодно маскировать механизм работы этой системы, переводя стрелки на мигрантов. Злость населения в результате направляется не на авторов и бенефициаров системы, а на самое слабое звено в системе, на "понаехавших". При этом чиновники остерегаются националистов, заигрывают с ними. И, разумеется, искажают суть проблемы, перефокусируя внимание с системных проблем на "межэтнические отношения".