Перестановка общих мест

На телеканале "Россия" вышел сериал "Пепел". Обозреватель "Огонька" наблюдал за тем, как хорошая идея в очередной раз вылетела в трубу

Андрей Архангельский

Самая большая загадка "Пепла" — почему еще до выхода его назвали "одной из громких премьер телесезона". Как и с большинством сериалов, которые снимаются в России, главная загадка тут: зачем? В смысле, ради решения какой задачи — художественной, общественной, исторической — это надо было снимать? Сенсацией можно было бы считать то, что здесь собрались вместе самые кассовые российские актеры — Машков, Миронов, Гармаш, Хаматова, вдобавок еще и Петр Мамонов; но и в связи с ними возникает только один вопрос: что могло заставить их сняться в этом сериале? И, конечно, приходит еще одна мысль: что 30-40-е на экране вызывают уже тошноту и если была такая задача — сделать людей равнодушными к теме репрессий, то вот ее наши сериалы выполнили успешно. Много чего уже было перепробовано: ГУЛАГ — да, ГУЛАГ — нет; но сегодняшние авторы уже и сами не относятся к истории всерьез. 1930-е — это теперь пространство игры, и поэтому нелепо предъявлять авторам претензии по поводу исторических несуразностей. Эстетика 30-х давно уже превратилась в антураж, в дизайн мебели и авто; уровень погружения в эпоху тут такой же примерно, как у парикмахера, когда он вам делает прическу "в стиле тридцатых".

Между тем из самой идеи могло получиться действительно жесткое, альтернативное и провокационное кино, и фильм вызвал бы бурю эмоций в том случае, если бы авторы этого высказывания имели острое желание поделиться своим взглядом на историю. Если бы, условно, два-три человека — продюсер, режиссер и сценарист — решились снять кино о том, что любая человеческая этика относительна, на примере сталинского СССР это была бы такая невиданная пародия на ад. Где, в общем-то, все равно, кто ты — вор или честный офицер, чекист или не чекист; что интеллигентность — это только маска, которая помогает при транспортировке воровского общака. И что, в сущности, никакой чести и правды самих по себе нет, а есть только прагматика, расчет и выгода. Это было бы, по крайней мере, попыткой выйти за привычный для нашего кино канон "даже в тюрьме можно остаться человеком". Тогда по-иному была бы представлена и амбивалентность советского героя (нет выбора — там тюрьма и тут тюрьма, там пытки и тут пытки, и единственное везение — чтобы тебя пытали не свои, а чужие: свои пытают жестче). И посыл о том, что из советского офицера может выйти хороший урка, потому что разницы принципиальной нет, система одна и принципы одни, правила поведения примерно одинаковы, а зонный опыт — вообще универсальный. И что в России каждый может руководить чем угодно, и чем выше должность, тем это проще; и можно десятилетиями играть чужую роль.

Это было бы отвратительное в своем радикализме высказывание, и я вот, например, гневно бы протестовал по поводу такого кино и писал бы в духе "какие авторы аморальные сволочи", но это было бы действительно интересно с художественной точки зрения. Это была бы жесть, но она породила бы в обществе важный разговор на тему, условно, "можно ли остаться приличным при Сталине". Подобный по масштабу вопрос поставил недавно Сергей Лозница в фильме "В тумане" — возможен ли Христос на войне?

И вот у меня есть подозрение, что все эти известные актеры согласились играть у голливудского режиссера Вадима Перельмана именно потому, что надеялись на такую небанальную штуку, я думаю, на это купился даже Петр Мамонов. Потому что не может же психически здоровому актеру прийти в голову мысль сыграть в тысячный раз в сериале "Чулпан Хаматова дарит свою улыбку Сталину". Но все оказалось именно так, как и бывает у нас: радикальную идею, если она и была, осветлили, утеплили, адаптировали для зрителя — в общем, убили. На пути любого художественного высказывания стоит самоцензура: продюсер начинает бояться собственного плана уже на второй день съемок, вместо одного сценариста над фильмом в результате работают четверо; меняют актеров местами, добавляют героизма и любви, в конце — саспенса; нарушают любые жанры, не выдерживая ни одного — в общем, получается сериал "Пепел".

"Не подписывайте",— говорит в камере вору Пеплу условный "хороший человек". Это неожиданно комично вдруг звучит — мы знаем, как дорого обходилось в 30-е годы это решение "не подписывать". Это был выбор, на это решались немногие; а тут смешно, потому что решение "не подписывать" происходит поначалу не из-за моральных принципов, а потому что это просто не твоя "история". И вообще превращение вора в хорошего советского офицера — это как пародия на "Генерала делла Ровере" Росселлини и на "Подпоручика Киже" одновременно. Или вот жена бедного офицера Петрова расспрашивает Пепла о муже — "прошу вас, рассказывайте дальше!" — тут на минуту мелькает живая циничная ухмылка. Автор сценария как бы шутит, что женщины простят вам любую нелепость и ужас, только если вы будете рассказывать им "интересные истории" без перерыва и с деталями. Так и можно было бы продолжать — ловить советскую и общечеловеческую этику на амбивалентности, и было бы неожиданно и интересно.

Вот растягивает сержант гармонь, и вдруг думаешь: а если и он — ряженый? И вся армия есть в каком-то смысле — поддельная, ненастоящая? И если продлить этот гиньоль и дальше? "Мы из 82-й дивизии",— говорит выходящий из окружения Пепел. Поскольку тут у нас зима 42-го года, а Ярцевская, ордена Красного Знамени, ордена Александра Суворова 82-я стрелковая дивизия, как подсказывает "Википедия", появилась только летом 1942 года. А что если, думаешь, так примерно и все остальные воевали? Словом, это было бы интересный ракурс.

Но как это бывает в нашем кино, авторы сами грандиозно губят собственный замысел.

Падает макушка церкви, звучит тревожная музыка, верный знак — поменялся сценарист. Сценаристы — бесправные люди, всем командуют продюсер и режиссер. Когда им что-то не нравится, они просто меняют сценарий. Наступает война, а значит — время добра и время настоящих поступков, и весь гиньоль летит к чертям, и никакой амбивалентности, над святым не смеяться. И приходят немцы из Театра эстрады, и отчетливо слышна в зимнем лесу хорошо поставленная немецкая речь. "Руссен, руссен" — ну о чем еще немцы могут говорить в зимнем лесу. Почему всем героям на войне только и бывает хорошо? Потому что война — это время, когда не нужно врать, притворяться и бояться разоблачения. Хутор Упоровский. Деревня Ольховка. Из музея военной техники вышла автомашина и два мотоцикла. Короткая очередь, и все немцы убиты. Это бывший капитан Советской армии Петров, который, хотя и зэк, но тоже честно воюет за родину — и немного за себя. У немцев все как всегда — избы празднично украшены флагами, по русскому обычаю по два на каждом доме. Дальше появляются актеры Гармаш и Хаматова. И начинается уже нечто третье, послевоенное, мелодраматическое, с похищением, беременностью, случайными встречами в библиотеке. Закопанный сундук нашелся под крестами, их глаза встретились, она опять падает в обморок.

Это какой-то заколдованный круг. Деньги есть; режиссеры есть, и актеры, и продюсеры, и сценаристы. Есть желание сделать что-то непохожее. Нет лишь какого-то стилистического единства, цельности — в головах, в мозгах. Нет идеи, концепции — чего хотим сказать? Нет воли воплотить все это в жизнь, собственное, пусть резкое, неправильное, но свое. Нет в принципе "своего". И каждый сериал — как памятник этому отсутствию.