В Центре фотографии имени братьев Люмьер открылась выставка "Акт неповиновения. Тело как протест в харьковской фотографии 1970-2010 гг.", представляющая феномен так называемой харьковской школы, от ее патриарха Бориса Михайлова до совсем молодых авторов. Один из героев выставки, фотограф Роман Пятковка, рассказал Weekend о Харькове, истории группы и политичности тела.
Валера и Наташа Черкашины. "Мать метро", 1989 год
Харьковская школа
"Харьковская школа" — явление, которое довольно сложно объяснить. Как сказал Борис Михайлов, дело в самом городе: Харьков — это достаточно специфическое место. В советское время это был промышленный город, там было очень много заводов, в частности номерных, военных — и, значит, огромный пласт рабочего класса, достаточно люмпенизированного. С другой стороны, там был большой интеллектуальный пласт, потому что это университетский город с внушительным количеством научно-исследовательских институтов, институтов от Академии наук и просто учебных. И между этими двумя пластами все время было некое невысказанное противостояние. Оно не выражалась в каких-то физических или политических столкновениях, это было интеллектуальное противостояние, которое давало постоянное напряжение.
Фотография
Евгений Павлов и Владимир Шапошников. Из серии "Парнография", 1998 год
Мы все работали фотографами при НИИ, при учебных заведениях. Во-первых, было колоссальное количество бесплатных материалов, уйма всякой аппаратуры, потому что институты имели финансирование. Однако при том, что материалов и аппаратуры было много, она вся была очень некачественная. Были плохо содраны технологии — с "Лейки", с "Хассельблада", с "Никона"... И мы не мудрствуя лукаво это плохое качество начали воспевать, усиливать. Мы сделали, в первую очередь благодаря Михайлову, плохое качество эстетической категорией. Впервые заявили, что плохо — это хорошо.
Борис Михайлов
Сначала была группа "Время" — Михайлов, Павлов, Рупин, Малеван, Супрун и др. Все они делали совершенно разные вещи, но, конечно, друг на друга как-то влияли, особенно в смысле техники и приемов. Михайлов не был единственным, но он кристаллизовал всю эту ситуацию харьковской школы и вывел в мировое пространство, где начал агрессивно продвигать эти методы и взгляды, создавать новый тренд, моду, поэтому он и стал одним из самых влиятельных художников на постсоветском пространстве.
Антисоветскость
Мы существовали и делали картинки вопреки, а не благодаря существовавшим условиям и ограничениям, и мы подсознательно были антитезой советской фотографии. Не снимали трактористов, не снимали счастье в детских садиках. Все это было достаточно кружково. У меня не было чувства диссидентства, хотя к нам проявляло пристальное внимание КГБ, я просто делал то, что мне нравилось. Но это, конечно, было андерграундное, антисоветское искусство.
Телесность
Дело в том, что тело в то время было табуировано. И, естественно, любое раскрытие табуированной темы неизбежно становилось знаком протеста. С другой стороны, мы снимали то, в чем ощущался дефицит — для нас, для зрителей,— то, чего мы не могли увидеть в официальной фотографии. Поэтому тело для нас было очень многим. При этом мы снимали тех женщин, с которыми мы живем. Тех женщин, которые стояли в очереди после восьмичасового рабочего дня, а потом, счастливые, тащили синих замерзших куриц.
Интимность
Роман Пятковка. Из серии "Игры голых", 1990-е годы
Харьковская фотография получилась такой интимной, потому что она очень много рассказывала о нашей жизни в то время. Не только социальной, но и сексуальной, личной. Потому что, в общем-то, единственной площадкой, на которой мы могли свободно работать, была своя квартира, комната в общежитии. И все модели тоже были из ближайшего окружения — наши друзья, наши подружки. Это было очень интимное пространство.
Советскость
Советскость осталась в наших генах и в генах наших детей. Она осталась и фактически: достаточно поехать в любую глубинку — и там стоит памятник Ленину, кое-где еще висят портреты Брежнева, там абсолютно советский менталитет и т. д. То есть мы как бы уже вышли оттуда, но законсервированности времени на постсоветском пространстве очень много. И просто грех ее не показывать, не переосмыслять, потому что уже лет через 50 ее не будет — останутся только документы, фотографии.