Трудно быть человеком

Фестиваль кино

На фестивале в Риме состоялась долгожданная премьера фильма "Трудно быть богом". Директор фестиваля Марко Мюллер вручил посмертную награду Алексею Герману за вклад в мировой кинематограф, ее приняли вдова режиссера Светлана Кармалита и его сын Алексей Герман-младший. Из Рима — АНДРЕЙ ПЛАХОВ.

"Трудно быть зрителем,— написал Умберто Эко о фильме "Трудно быть богом" и завершил свое эссе словами: — В сравнении с Германом фильмы Квентина Тарантино — это Уолт Дисней". Премьера в Риме показала: трудно, но возможно. На журналистском показе никто не ушел, зал долго аплодировал. На вечерней премьере смотрели хуже, и все равно это был разительный контраст по отношению к печальной памяти каннскому просмотру "Хрусталева" в мае 1998 года, за который спустя полгода извинялись французские журналисты. Тот просмотр, показавший неготовность каннского журналистского корпуса ко всему, что посложнее Диснея, застрял тяжелой травмой в сознании Алексея Юрьевича — это стало одной из причин, почему его семья из всех фестивальных предложений выбрала римский вариант мировой премьеры. И решение оказалось правильным, даже несмотря на коммерческие соблазны каннского рынка.

Марко Мюллер, давний поклонник Германа, рассказал, как много лет назад он всеми правдами и неправдами пробивался на показ только что легализованной "Проверки на дорогах", на который были проданы все билеты: полочное кино было в зените моды. Мюллер приехал тогда в Москву с Джанни Буттафавой, переводчиком и крупным специалистом по русской культуре. Это ему принадлежит блистательная формула кинематографа Германа "Смелость формы и форма смелости", давшая название прошедшей вчера в Риме германовской конференции.

Многие из тех (я в том числе), кто видели на разных этапах рабочий материал "Трудно быть богом", все равно были поражены силой цельного художественного впечатления. Герман проявлял творческую дерзость с самого начала, ломая замшелые каноны, поднимая табуированные темы, сдирая слой благополучного лоска с народных артистов, проявляя нечеловеческий перфекционизм в масштабах и деталях. Еще тогда, на раннем этапе, цензоры вопили про "взбесившиеся фактуры" и "броуновское движение" как неприемлемые эстетические категории его кинематографа.

Но вот цензура отступила, хотя бы на время. Позднее творчество режиссера, одним из немногих преодолевшего кризисный пик перестройки,— потрясающий пример того, на что способна энергия художника в эпоху ослабления идеологии, развращенную подделками и спекуляциями на умственной лени. В эпоху, когда главными жанрами истории становятся мелодрама, или экшен, или комикс, Герман ставит немодные вопросы о смысле жизни и смысле искусства. В ответах на эти вопросы много трагизма, но могучий артистизм "русского Босха" и "северного Феллини" сам по себе являет противовес отчаянью.

Действие "Трудно быть богом" происходит одновременно в прошлом и будущем, подразумевая и в том, и в другом настоящее: как ни странно, это едва ли не единственный фильм Германа о нашем времени. Тоталитарный мир с идеологией и моралью Средневековья был понятен режиссеру, выросшему в интеллигентском гетто советской культуры и впитавшему с молоком матери ее мифы. Понятны были ему и вольнолюбивые шестидесятнические идеалы Стругацких, но судьба мудро распорядилась, перенеся проект "Трудно быть богом", начатый в 1968 году (на фоне советского вторжения в Чехословакию), на десятки лет вперед, в XXI век. И стало очевидно, что Средневековье не в прошлом, а в будущем, причем в самом ближайшем, а точнее, оно уже пришло — и именно об этом снял свое грандиозное кино Алексей Герман.

В этом кино опять возможна трагедия — как во времена античности и Ренессанса, и она уже не так неизбежно, как казалось еще недавно, отдает фарсом. В этом кино возрождаются образы гравюр Дюрера и полотен Брейгеля (о Босхе уже упоминали), но это не стилизаторство, скорее актуализация забытых отношений (цитирую Светлану Кармалиту) "между людьми, между людьми и животными, между людьми и предметами". И те, и другие, и третьи выступают здесь совсем не в традиционных ипостасях: это монстры, это жертвы, это тотемы, вписанные в символический узор, но обладающие запахами, фактурой, вязкостью и липкостью, мрачной эротической плотскостью.

Этот фильм полон отчасти ожидаемых, но все равно невероятно смелых чудес. Чего стоит волшебное преображение Леонида Ярмольника в трагического героя Румату — Гамлета XXI века. Отдельного анализа требует изобразительная ткань картины, снятой Владимиром Ильиным и Юрием Клименко. Но, пожалуй, сильнее всего воздействует на подсознание драматургическая композиция картины, имеющая больше общего именно с картиной, живописным полотном, чем с экранизацией романа или пьесы. Невероятная плотность кадра побуждает вгрызаться в материю экрана и рассматривать ее по кусочкам, по фрагментам, по деталям, пытаясь выстроить в своей голове целое. Это целое, если кратко суммировать, состоит в том, что трудно быть зрителем, бесстрастным созерцателем чужих страданий. Трудно быть богом, решающим судьбы живых существ. А труднее всего быть просто человеком с отведенной ему функцией винтика истории, но, к счастью или несчастью, наделенного совестью. Будь то в Арканаре или на Земле.