Дианина любовь

В прокат вышла "Диана. История любви" Оливера Хиршбигеля. Михаил Трофименков считает, что подобных фильмов в ближайшее время выйдет немало.

Самым интригующим элементом "Дианы. Истории любви" (Diana) была не Диана в исполнении Наоми Уоттс (да, похожа) и не любовь (не с плейбоем Доди аль-Файедом, а с благородным кардиохирургом Хаснатом Ханом), а имя режиссера. У немца Оливера Хиршбигеля очень жесткая репутация, которую ему обеспечили "Эксперимент" (2001) и "Бункер" (2004).

В обоих фильмах речь шла о заточении. Добровольном заточении участников жестокого научного опыта — "игры в тюрьму" — в "Эксперименте". Вынужденном — в "Бункере", посвященном уродливо-величественной агонии верхушки Третьего рейха, загнанной Красной армией в мышеловку гитлеровского бункера. Можно было предположить, что лейтмотивом "Дианы" тоже станет заточение опальной принцессы: пусть не физическое, но психологическое. Или даже, что Хиршбигель продолжит фильмом о катастрофе в доме Виндзоров исследование гибели сильнейших властителей мира сего.

Во всяком случае, предыдущие фильмы Хиршбигеля не давали никаких оснований ожидать того, что получилось. Наверное, не стоило забывать, что немецкий творческий гений столь же сентиментален, сколь и суров.

Вернувшись в свой особняк с очередной благотворительной акции, Диана первым делом — "Вы очень устали" — отпускает по домам и помощников, и прислугу. Скидывает туфли с измученных каблуками ног. Неумело готовит себе одинокий завтрак.

Хаснат рассказывает Диане о гибели своего учителя, застреленного уличным грабителем. Взгляд Дианы затуманивается, и она высказывает глубокую мысль о смерти, которая приходит, когда ее совсем не ждешь.

Диана и Хаснат, как счастливые дети, скачут на морском берегу, а потом едут в машине под закадровое: "Ne me quitte pas, ne me quitte pas".

Придя в квартиру Хасната в его отсутствие, Диана обнаруживает там холостяцкий бардак и кипу газет с ее фотографиями — доказательство его безграничной любви. Улыбнувшись, она берется за швабру.

Потерянный Хаснат приходит на место гибели своей принцессы, с которой его разлучила злая судьба в лице папарацци, чтобы положить на гору цветов записку с последним признанием в любви.

Со времен "Истории любви" (1970) Артура Хиллера — где юноша с богатой фамилией Оливер Бартлетт IV беззаботно любил бедную студентку, а она умирала от рака — миру, кажется, не предлагали такого слезоточивого и по-своему прекрасного фильма. Клод Лелуш должен удавиться от зависти. Ему, признанному мастеру "трех аккордов", за полувековую карьеру не удалось достичь таких сентиментальных высот, как Хиршбигелю.

Той же божественной простотой, которая, конечно, в любом случае лучше воровства, светятся и диалоги. Вот Диана встречается с Кристианом Барнардом, первым в мире осуществившим пересадку человеческого сердца. Втайне от гордого любовника, она просит великого хирурга найти Хаснату работу на любом краю света, где они могли бы зажить скромной и счастливой жизнью.

Диана: "Профессор..."

Барнард: "Просто Кристиан".

Ирония иронией, но Хиршбигель совершил фигуру высшего пилотажа. История Дианы — нехорошая история. Скандальная, а не романтическая, не "розовая", а "ярко-желтая". Она о вырождении аристократии, "о скелетах в шкафах", "о грязном белье", о масках. Сугубо современная трагедия. Но это, если брать ее в целом. Если же вычленить один эпизод (верю, что он действительно был чист и прекрасен по контрасту с иными эпизодами этой дворцовой саги), то получается совершенно вневременная, несмотря ни на какую борьбу экранной Дианы с противопехотными минами, ради которой она почти рискует жизнью в Анголе, "история любви".

Изумительно, что в фильме нет сцены встречи (раз в пять недель) Дианы с детьми, с которыми ее разлучили мстительные Виндзоры. Да, она говорит с ними по телефону, и они вскользь упоминаются в разговорах с Хаснатом, но если зритель их не видит, то их и нет, это закон восприятия. Принц Чарльз, кажется, не упоминается вообще: на экран его не пустили даже вербально.

Экранная Диана — ниоткуда: сказочная, а не конкретная принцесса. И Хаснат — никакой не хирург, а сказочный принц, только притворяющийся хирургом. Вернувшись из пакистанского Лахора, где Диана представлялась родне возлюбленного, она говорит, что побывала в сказке. Ей надевали на шею цветочные гирлянды, старая и мудрая бабушка Хасната назвала ее молодой львицей, а властная мама, предъявив поначалу счет "любимому дяде твоего бывшего мужа", лорду Маунтбеттену, за кровавый раздел Британской Индии в 1947 году, потом попросила относиться к этим претензиям как к ритуалу, что ли.

Вынеся Виндзоров за скобки "истории любви", Хиршбигель отнюдь не лишил ее политической составляющей. "Диана" — недвусмысленно политический фильм. Даже геополитический.

Роман Дианы с Хаснатом — это мистический брак между Британией и бывшим британским Востоком, геополитическими Монтекки и Капулетти, не искупление, но аннулирование колониальных долгов. Что может быть актуальнее в эпоху, когда британские солдаты убивают и умирают в том же Афганистане, где убивали и умирали и в конце XIX века, и в 1919 году. У реального Хасната афганские корни, и семья его из тех краев, где прошлое никогда не становится былым, но всегда остается настоящим.

Роман Дианы с Доди — гораздо более романтический, чем с Хаснатом, однако Хиршбигель упоминает его раздраженной визуальной скороговоркой: надо же как-то обозначить финал истории. Доди гораздо больше подходит на роль восточного принца: просто потому, что он принц и есть. Но ему после смерти не везет так же, как не повезло при жизни: его место занял Хаснат.

В новейшей истории есть только один пример такого мистического брака. Народная аргентинская молва приписывает Эвите Перон роман с юным Эрнесто Геварой, тогда еще не "Че". Это отнюдь не романтическое предание, а идеологический тезис, желание соединить авторитарный национализм генерала Перона с интернациональной революционностью "новых левых".

Женщина, примиряющая воинственных врагов,— мифологическая фигура в чистом виде. Но Диана превратилась в массовом сознании именно в мифологическую, вневременную фигуру. Собственно говоря, Диана она лишь отчасти.

Академик Анатолий Фоменко придумал, что людей, фигурирующих в летописях в качестве монархов, правивших Русью в разные не то что десятилетия, а столетия, не существовало. Существовал же один монарх, которого затем некие глобальные заговорщики расщепили на несколько клонов. По той же логике — не исторической, но мифологической — не было ни Дианы, ни Эвиты, ни, скажем, Грейс Келли. А была одна современная святая.

Королевских кровей и выросшая в нищете одновременно; счастливая в браке и выданная замуж по расчету зараз. Обладавшая мистической силой, но потратившая ее, творя добро, до капли: так, что сил уберечь саму себя просто не осталось.

Я не сомневаюсь в личном благородстве Эвиты и Дианы. Но, честно говоря, Диана занималась благотворительностью, прежде всего, потому, что это единственный род публичной деятельности, позволенный женщине в ее положении. А Эвита была проводником социальной политики генерала Перона, обеспечившей ему беспрецедентную народную любовь: аргентинцы самых разных политических взглядов силой оружия принудили военную хунту вернуть Перону власть спустя немыслимые восемнадцать лет после его изгнания. Но в современной мифологии и Эвита, и Диана — клоны матери Терезы.

Между прочим, Джульет Стивенсон, сыграв Соню,— подругу Дианы, которая утешает принцессу в разодранных колготках и грязном пальто, рыдающую у нее на плече,— тут же сыграла Терезу в "Письмах" Уильяма Риада. Чует мое сердце, что не за горами и новый фильм об Эвите. Они возвращаются, причем возвращаются толпой.

Еще совсем недавно казалось, что в биографическом жанре случился вполне революционный прорыв. Дэвид Финчер снял "Социальную сеть" (2010) о Марке Цукерберге. Билл Кондон — "Пятую власть" (2013) о Джулиане Ассанже. Герои, не просто живые, но молодые и способные еще и начудить, и напугать, и разозлить, да вообще, почему бы и нет, даже старушку топором зарубить,— такого в кино еще не было. Не то чтобы живых героев не было вообще. Но, скажем, снять фильм о журналистах, раскрутивших уотергейтский скандал и низвергнувших лжеца Никсона, можно было безоговорочно уже через четыре года после событий: понятно было, что это звездный час героев, да и что такого может натворить в будущем какой-то журналист. О Нельсоне Манделе — тоже можно: он уже все совершил и ничем скомпрометировать себя не может.

Но канонизировать активных и нестарых опасно. А не канонизировать нельзя никак: таковы законы жанра байопика. Так что мы обречены на возвращение проверенных мифологических персонажей: вечных Грейс, Терез и Диан.