Бедные люди

Вчера Владимир Путин согласился с предложением участников Всероссийского литературного собрания создать объединительное Литературное общество (сейчас их несколько, и все враждуют), а специальный корреспондент "Ъ" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ был поражен предложением Дмитрия Достоевского "узникам 6 мая" посидеть в тюрьме, чтоб стать людьми, и его дискуссией с Натальей Солженицыной о том, помогает ли каторга стать гением.

Всю первую половину дня участники Всероссийского литературного собрания работали в секциях. В одной секции требовали возвращения миллионных тиражей произведений качественных писателей, которые сейчас живут не по заслугам. В другой — очередей в библиотеки. В третьей собрались более предметные люди: настаивали на том, чтобы в Литфонд, как когда-то, писатели перечисляли по 7% авторских от каждой книжки.

Общие ощущения отразил в своем коротком выступлении Герман Садулаев, который возмутился тем, что участников совещания собрали на окраине города, а не в Кремле, и не объявили бы там о создании новой, единой писательской ассоциации.

— А что,— яростно спросил господин Садулаев,— Кремль кем-то занят?

Тот, кем занят Кремль, должен был подъехать к Российскому университету Дружбы народов через полчаса.

Но господин Садулаев не это имел в виду. Он хотел выяснить, не занял ли опять (видимо, уже сталкивался с подобным вопиющим) Государственный Кремлевский дворец (ГКД) для своего сольного выступления такой певец, как, не дай бог, Стас Пьеха.

Там же, в ГКД, господин Садулаев рассчитывал, очевидно, получить конкретные указания насчет того, что в ближайшее время следует делать с литературой.

Абсолютно все присутствующие были уверены, что их позвали для того, чтобы создать в их присутствии некое Литературное общество по типу Географического или Исторического (в рамках укрепления патриотического воспитания общества и общего развития литературного процесса в стране). В кулуарах даже называлось имя президента этого общества. Оно было неожиданным. Никаких сомнений не вызывало только имя главы попечительского совета, с которым в Литературном обществе можно и бед не знать. То есть это был, конечно, нынешний глава попечительского совета Географического общества. А иначе чего бы он собрался сюда, в эту юго-западную московскую глушь?

И конечно, всем, кто пришел, было интересно увидеть господина Путина, еще интереснее было услышать его, а самое интересное — задать ему вопрос. Но последняя честь (или, вернее, почесть) была оказана очень небольшому коллективу.

А пришли сюда больше 500 человек. Здесь были и писатели, и издатели, и переводчики, и учители литературы, и книгоиздатели, и литературоведы. Да, кажется, никого не забыли. В середине дня объявили кофе-брейк. Столы были накрыты человек на восемь каждый. За одним обсуждали, как поэт Всеволод Емелин на секции прозы предложил выбрать "мужчину представительной внешности или женщину приятной наружности":

— И пусть она подойдет к Путину и скажет прямо и честно: "Мы, писатели, хотим денег! А вы прямо скажите, что от нас требуется! Можем написать поэму об Олимпиаде, а если надо — про дружбу народов..."

Предложение нравилось всем без исключения краткостью, ясностью формулировок и неясным, даже таинственным флером связанных с этим предложением ожиданий.

За другим столом сидел русский писатель Валентин Распутин. Рядом с ним не было ни одного свободного места, и все его что-то теребили, но реагировал он вяло. Он встал со своего места только один раз — когда к нему подошел великий казахский поэт Олжас Сулейменов. Впрочем, и их разговор был недолгим. Но по крайней мере сразу было понятно, что эти двое слишком давно знают друг друга. Вот именно так: понятно при одном только взгляде на них.

На всю широкую и длинную столовую РУДН их было только двое таких: выдающихся, советских.

Я потом спросил у Олжаса Сулейменова, о чем они успели поговорить. О каком вечном?

— Обсудили новый номер журнала "Юность",— улыбнулся он.

— Выходит? — недоверчиво переспросил я.

— Да,— не сразу подтвердил Олжас Сулейменов.

Видимо, и для него это в какой-то мере был сюрприз.

— И как вам номер?

— Отличный получился! — оживился поэт.— Две мощнейших публикации. Одна моя, со стихами, другая — Распутина, с прозой.

Я удивился. Я не думал, что "Юность" состарилась вместе с ними, и так же, как они, по-прежнему издается.

— Значит, издаетесь в Москве,— переспросил я.— А то, говорят, не печатают нынче казахских и киргизских поэтов... Мигрантов, в общем... Да и вообще поэтов...

— Не печатают,— подтвердил он.— Лет пять назад одна маленькая книжечка в Москве вышла. Смешным каким-то тиражом...

— Для вас, наверное, тираж меньше миллиона экземпляров уже смешной?

— Да нет... — махнул он рукой.

Тут к нему подошли два народных поэта, Удмуртии и Калмыкии,— и попросили разрешения (почему-то у меня) с ним сфотографироваться.

— Ведь живая легенда! — воскликнул народный удмуртский поэт.

— Слава богу, что живая... — пробормотал Олжас Сулейменов.

— А что же надо сделать, чтобы ликвидировать литературную разобщенность поэтов и писателей на постсоветском пространстве? — уточнил я, когда народные поэты Удмуртии и Калмыкии скрылись из глаз так же неожиданно, как и появились.

— Я знаю,— неожиданно убежденно сказал Олжас Сулейменов.— Необходим Евразийский союз писателей. Сначала в него должны войти белорусы, казахи и россияне. А потом подумаем, кого еще принять...

— То есть такой Таможенный союз писателей, да? — переспросил я.

— Ну конечно! — согласился Олжас Сулейменов.

В пресс-центре Наталью Солженицыну спрашивали, как обустроить российскую литературу. Она объясняла, что "нужно комплексно очень много чего делать".

— А вы сталкиваетесь сегодня с тем,— спрашивала ее журналистка,— что на вопрос о фамилии "Солженицын" люди переспрашивают: "А кто это?"

— А вы не сталкиваетесь с тем, что на вопрос о Ленине люди переспрашивают: "А кто это?" — отвечала Наталья Солженицына.

А я бы на ее месте не сравнивал.

— А меня жена утром спрашивает: "На сеанс спиритизма идешь?" "Иду", говорю,— рассказывал один писатель другому.

Это было о приглашениях, разосланных накануне участникам. В них в РУДН приглашали "Достоевский, Лермонтов, Шолохов, Пастернак, Толстой...".

Теперь все они сидели в президиуме в актовом зале. Это были потомки великих русских писателей и поэтов, разумеется. И все-таки не оставляло ощущение, что это некое шоу двойников. Ведь они же еще и похожи (не друг на друга, а на своих предков, конечно).

Когда я зашел в зал, здесь негромко играла спокойная траурная музыка.

— Да,— заметил вошедший вместе со мной литературный критик,— кажется, здесь проходят похороны русской литературы.

Потом заиграли вальс, и все окончательно запуталось. Возможно, литература попала в рай.

Владимир Путин признал, что "Россия, некогда самая читающая в мире, уже не может претендовать на это почетное звание. По статистике, российские граждане отводят чтению книг в среднем лишь девять минут в сутки, причем отмечается тенденция к сокращению и этих девяти минут".

Я, без преувеличения, очень расстроился, так как понял, что даже этот мой репортаж российский гражданин за один день не осилит.

— Безусловно,— продолжил Владимир Путин,— русский язык слишком велик, слава богу, чтобы его традиции можно было разрушить. Но, повторю, мы все чаще сталкиваемся и с безграмотностью, и с примитивизмом. Многие молодые люди с трудом могут внятно формулировать даже свои мысли.

Зато у некоторых людей в самом расцвете сил, причем из сидевших в этом же зале, очень хорошо получается формулировать чужие.

Президент между тем предложил пересмотреть количество часов преподавания литературы и русского языка в школе, причем в сторону увеличения.

Владимир Путин внес и собственный непосредственный вклад в развитие литературы, предложив объявить следующий год в России Годом литературы. Он поставил перед присутствующими и идеологическую задачу: "Сделать русскую литературу, русский язык мощным фактором идейного влияния России в мире".

Думаю, никто в зале этому не удивился. А кто-то, может, даже и обрадовался. Ведь под такое важное дело нужен хороший бюджет.

Владимир Ильич Толстой, советник президента России, представил членов президиума:

— Дмитрий Андреевич Достоевский, Михаил Юрьевич Лермонтов, Наталья Дмитриевна Солженицына, Александр Михайлович Шолохов, Елена Владимировна Пастернак.

Владимир Владимирович Путин в президиуме представлял себя лично.

Господин Толстой, кроме того, отметил, что "Александр Александрович Пушкин заболел, не приехал, просил передать из Бельгии, что Пушкин мысленно в этом зале тоже".

Кое-кто, кажется, даже начал оглядываться.

— Я считаю,— продолжил господин Толстой,— что о литературе надо говорить о ней самей... то есть самой... Ее не надо политизировать.

Видимо, он, готовясь к собственному выступлению, прослушал то, что сейчас сказал президент.

Наталья Солженицына долго говорила об ужасном состоянии литературы в школе. Главная беда — формальная отчетность, которой с ног до головы опутаны учителя.

— Учителя — пехотинцы,— заметила она,— но они не поддерживаются тяжелой артиллерией — телевидением и кино.

Телеведущий Александр Архангельский с сожалением констатировал, что в школах исчезли литературные кружки. И даже в новых планах Министерства образования и науки он этих кружков не нашел. И "нельзя создавать единый учебник по литературе: ей нужна вариативность".

Потом долго и эмоционально выступал пехотинец: школьный учитель Сергей Волков. Он убедительно объяснял, "почему школьный учитель чувствует себя стреноженным".

По окончанию монолога ему кричали "Браво!"

Учительскую стреноженность огромным количеством формальной отчетности Владимир Путин объяснил неожиданно:

— Это результат того, что представители креативного класса пробрались в Минобр и там рисуют... Иногда перебарщивают...

Лучше объясниться в симпатиях к Дмитрию Ливанову президенту до сих пор не удавалось. Так шутят только про своих.

Гендиректор издательства "Эксмо" Олег Новиков попросил у президента помощи книгоиздателям. Он объяснил, что "это бизнес, и он может быть прибыльным", но на месте книжного магазина арендатор в любой момент предпочтет увидеть какой-нибудь другой бизнес.

— Вы давно в этом бизнесе? — уточнил президент.

— С институтской скамьи.

— А какой у вас годовой оборот?

— 6 млрд рублей,— признался Олег Новиков.

Владимир Путин был приятно удивлен. К тому, что начинается с миллиарда, он относится с интересом.

— Но вы сами сказали: это бизнес,— произнес он.— Значит, на него распространяются правила. Если у вас появляются элементы социальной нагрузки — тогда об этом можно подумать...

— Ответ есть,— предложил Олег Новиков.— Во Франции, например, на месте книжного магазина нельзя открывать ничего больше.

— Это плохой пример,— перебил его Владимир Путин.— Вы знаете, какие у них налоги: 75%! Депардье — и тот убежал к нам!

— Не все, Владимир Владимирович, выживает в рынке,— вздохнул Владимир Толстой.

— То, что в рынке не выживает, не должно в рынке существовать,— среагировал господин Путин.— Тогда надо поддерживать не за счет налоговых льгот, а прямыми субсидиями.

Вывод, кажется, был неожиданным для Олега Новикова.

Писатель Сергей Шаргунов говорил не о встрече с президентом, а об обстоятельствах этой встречи. Многие коллеги, по его словам, "не считали нужным сюда приходить":

— Ну, задать вопрос президенту, он даст ответ. И на этом все!.. Помните, я подходил к вам на Валдае?!

— Конечно, помню,— кивнул господин Путин под смешки зала.

Между тем Сергей Шаргунов был настроен серьезно. Он, как и на Валдае, говорил про сидящих в тюрьме участников демонстрации 6 мая; про того, "кто бросил в цепочку ОМОНа предмет типа лимона... видите, даже в рифму получилось..." Привел еще несколько примеров. Предложил создать комиссию по помилованию при президенте ("Там были бы и литераторы...").

Сергей Шаргунов говорил не так жестко, как накануне Владимир Рыжков на встрече с президентом в Кремле (см. "Ъ" от 21 ноября), но все-таки повторял примерно те же слова. В конце концов, эти слова, сказанные в лицо президенту,— едва ли не единственная его возможность оправдать перед многими коллегами свое присутствие на этом собрании.

Владимир Путин оправдал прежде всего свое присутствие:

— Про человека, о котором вы рассказали, тоже можно сказать стихами: "Музам служит, а с головой не дружит...". В полицию кидаться нельзя: ни легкими, ни тяжелыми предметами... А то мы можем столкнуться в конце концов с такими же проблемами, как в 1917 году. Кто-нибудь этого хочет?

Владимир Путин не в первый раз объясняет, почему сидят участники демонстрации 6 мая. Они притронулись к полицейским. Его, правда, не очень слышат.

Он и про беспорядки в Лондоне еще раз рассказал: жгли машины, потом полиция их год искала и всех посадила.

— Так у нас же не жгли! — воскликнул Сергей Шаргунов.

— Еще не хватало, чтоб жгли! — ответил Владимир Путин.— Есть красная черта. Государство не должно быть жестоким, а должно соблюдать правила... А комиссия по помилованию у нас есть...

— Писателей включите! — еще раз предложил Сергей Шаргунов.

— Мне как потомку каторжника можно сказать? — неожиданно вступил в разговор Дмитрий Андреевич Достоевский из кресла в президиуме.

Федор Достоевский, по его словам, в свое время осознал, что "по праву получил четыре года".

— И в конце концов мы получили человека, во много раз возросшего! — воскликнул Достоевский.— После тюрьмы он становится гением!.. Вы не смейтесь!.. И ежели люди, пройдя через это (тюрьму.— А. К.), придут к этому (к гениальности.— А. К.),— это хорошо!

Зал шумел, разделившись на две части. Она аплодировала, другая гудела.

— Да хотите, я как есть скажу?! Они пиарятся там в тюрьмах!

Кто-то онемел. А сказала Наталья Солженицына:

— Я бы вам возразила... Я в какой-то момент очень радовалась, что наша пенитенциарная система стала свободней и лучше...Но недавно убедилась, что система стала даже более людоедской! Управление отдали начальникам колоний, они превратили людей в рабов...

— Достоевскому на каторге было гораздо хуже,— возразил ей, в свою очередь, Достоевский.— Два раза в год расковывались кандалы... Вы представляете себе, что это такое?!

Глядя на сцену, где сидели все эти люди, легко верилось в то, что слышалось оттуда. Потому что только мрачное воображение беспощадного художника могло создать такой достоверный и такой абсурдный диалог в этом спектакле.

В то, что это может происходить не на сцене, а в жизни, не верилось никак. Достоевский против Солженицыной. Человек, становящийся гением в кандалах, и, можно сказать, уникальная возможность стать таким же гением. Не совсем таким же, потому что у нас сейчас в кандалы не куют, но все же мало не покажется...

Дискуссию прервал господин Путин, заявив, что "у нас никто никого не хватает за мысли и политические взгляды" и что "мы никогда этого не допустим", но что "все должны понимать, что есть закон".

— Но степень наказания должна соответствовать степени содеянного,— повторил он то, что сказал накануне Владимиру Рыжкову.— Она должна быть адекватной.

Их, конечно, скоро выпустят. Но срок, как уже принято, дадут.

— А в советское время Даниэля и Синявского гоняли!.. — продолжил президент, продолжая свою мысль о том, что сейчас такого не будет, не надо только трогать полицейских.— Пастернака высылали...

Пастернака, правду сказать, высылали только пожить в Переделкино.

Тут наконец выступил писатель Юрий Поляков и предложил объединить различные писательские общества. В конце концов, люди сюда не затем приехали, чтобы слушать дискуссию Солженицыных и Достоевских.

— Если есть желание создать литературное общество... — пожал плечами президент.— Хотя у нас есть писательские союзы... Но если надо создать объединительное... То надо создать! Но наша помощь, сразу хочу сказать, будет только технологической.

И она уже оказывалась на наших глазах не первый час.

Достоевский и теперь не упустил своего шанса и предложил назвать объединительное общество Обществом русской словесности. Такое уже было когда-то.

Выступил актер Сергей Безруков. Он был уместен на этой сцене, тем более когда попросил создать фонд поддержки литературы, особенно в части грантов для современных драматургов.

— Сделаем,— пообещал президент, хотя только что сказал, что помощь государства будет чисто технологической.

Очевидно, такая помощь и входит в понятие "технологической".

Литературовед Игорь Волгин предложил считать поэзию конечной целью развития человека.

Кто-то пожаловался, что в реестре профессий нет такой, как "писатель". Это создает много проблем: пенсию нельзя получить, лекарства...

В ответ Владимир Путин согласился, что проблема существует, и напомнил историю о том, как судья спрашивает Иосифа Бродского: "Где вы работаете?" "Я поэт", отвечает Бродский. "А кто вас назначил?.." То есть кто вам сказал, что вы поэт?

Таким образом, спросил он присутствующих, кто вам сказал, что вы поэты?

Владимир Путин несколько раз уже порывался уехать в Ново-Огарево на заседание экспертного совета, но публика не отпускала его. Когда он наконец вырвался от них, Владимир Толстой сказал:

— Ну вот, Владимир Владимирович уехал, а мы остались. Предлагаю продолжить обсуждение. Ведь здесь те, кто любит литературу!

Но зал стремительно пустел. Через десять минут здесь не было ни одного человека.

Ни Владимира Толстого, ни, конечно, Дмитрия Достоевского.

Андрей Колесников