Впечатление, которое остается о Наташе Горбаневской на всю жизнь, — что она была человеком дела. Это не так банально, как звучит, потому что у нас ведь принято очень много все обсуждать. А Наташа слушала и начинала делать, даже, может быть, не дослушав до конца.
Фото: Фото ИТАР-ТАСС/ Зураб Джавахадзе
«Хроника текущих событий», по словам тех, кто присутствовал, и начиналась так — собравшиеся говорили: «Вот хорошо бы…» и так далее. А Наташа взяла лист бумаги и начала писать. И сколько я ее знал, она всегда тут же приступала к делу. Это был серьезный урок для меня: не болтать, а сразу приниматься за дело.
Познакомились мы летом 1962 года, а услышал я о ней еще чуть раньше. Мне было 19 лет, и мне попался самиздатский альманах «Феникс», который делали Юрий Галансков и его близкая компания. И там было несколько стихотворений Наташи Горбаневской. А в «Синтаксисе» Александра Гинзбурга ее стихи издать не успели: они планировались в четвертый номер. Мы познакомились с ней как раз в день освобождения Алика Гинзбурга, у него дома, в большой компании. Через несколько дней случайно встретились на улице. Быстро завязалась дружба, и с 1962 года мы дружили, при этом были периоды сближений и отдалений, но до 1967 года отношения шли ровно и по нарастающей. Я с 1964 года учился в Тарту, и туда же приезжала Наташа, выступала там со стихами, и ее приняло тартуское сообщество, тогда она начала дружить с семейством Лотманов, с Арсением Рогинским и другими.
1968 год у меня в памяти не связан с Наташей, в тот момент мы общались не очень близко. Снова мы сблизились в 69-м. Помню, мы с Рогинским пришли к ней домой, читали вслух «Хронику» и вносили какие-то исправления, которые она тут же деловито записывала на бумажке. Когда ее в декабре 69-го арестовали, я приехал в Москву из Тарту, и очень рвался участвовать в «Хронике», и постепенно стал одним из ее авторов, говоря себе, что это «за Наташу».
После ее освобождения мы постоянно виделись и очень тесно общались. Как-то раз мы шли с Наташей по улице и думали, чем бы ей таким заняться, чтобы это не было уголовно наказуемо: я боялся, что она снова займется политической деятельностью. Не помню, до чего договорились, но она могла легко согласиться на словах, а сделать все равно по-своему. И мне следователь по моему делу говорил потом, в 73-м, что Горбаневская продолжает заниматься «Хроникой», но я не знаю, правду ли он сказал.
Когда я сам оказался в лагере, чуть ли не первое письмо было от Наташи, сначала из Москвы, а потом в тюрьму прорывались какие-то ее письма с Запада, и там всегда были стихи: или ее, или перепечатанные, например, я от нее получил стихотворение Бродского «На смерть Жукова».
Потом мы увиделись уже на вокзале в Вене, в первый день моего приезда на Запад. И она пыталась взять у меня интервью для радио «Свобода». Но я был довольно сильно испуган, и все мне наказывали перед отъездом, чтобы я не вел себя активно, а я и не собирался особо, поэтому никакого интервью не получилось. Мы регулярно встречались, хотя со временем встречи стали менее эмоциональными. Но главное, у нас не возникло никаких существенных идеологических или каких-то других расхождений, и мы не стали, как это часто бывает в эмиграции, врагами. Мы постоянно встречались то в Москве, то в Перми, то в Эстонии, то в Польше. Последний раз мы виделись в Москве этим августом, 23-го числа, накануне нового выхода на Красную площадь. Но ни о каком выходе на площадь я снова не знал, мы просто созвонились, встретились. Тогда же с ней случился приступ, от которого она быстро отошла, и мы втроем с нашей подругой Машей Слоним, забыв обо всех делах, провели весь оставшийся день вместе. Сначала сидели в кафе на Малой Бронной, где я жил в молодости, а потом поехали в гости к Андрею Зализняку. И так получилось, что этот последний день как будто вернул меня в юность и снова очень сблизил с Наташей.