Исследовательский отход

Молодые российские ученые все чаще задумываются об эмиграции. Это показало исследование, которое провело Сибирское отделение РАН. Причина — непродуманная реформа Академии наук

Наталия Нехлебова

Наконец-то после долгого перерыва в науке стала появляться молодежь. Во многих институтах молодых людей до 35 лет примерно треть. Есть и такие, в которых молодежи почти половина. Но после принятия закона о реформе РАН молодые российские ученые все чаще задумываются об эмиграции. Это показало исследование, которое провели ученые Сибирского отделения РАН. Выяснилось: отрицательно к реформе относится 70 процентов молодых ученых. А 40 процентов теперь не исключают возможности покинуть отечественную науку! Они не хотят, но этого не исключают. Около 2,5 процента твердо намерены уехать. Большинство научных сотрудников активно выражали свою позицию против изменений в научной среде. Около половины принимали участие в различных акциях протеста, 80 процентов подписывали обращения к российским властям. При этом почти каждый десятый предпочел бы переехать за рубеж и намерен это сделать, если ситуация в научной жизни ухудшится.

Очень болезненная тема, которую сейчас обсуждают в НИИ,— это грядущие сокращения. По мнению председателя Сибирского отделения РАН академика Александра Асеева, анонсированное чиновниками Минобрнауки повышение зарплат ученых повлечет резкое сокращение штатов. Ведь общее финансирование осталось то же. Для Москвы, по словам Асеева, это может быть четырехкратное сокращение, в Сибири — почти в два раза. При сокращениях будут учитываться оценки результативности деятельности научных организаций и научных сотрудников. В ноябре прошлого года постановлением правительства РФ была утверждена новая редакция "Правил оценки результативности деятельности научных организаций". Там говорится, что все научные организации будут объединены в некие "референтные группы", для каждой из которых будут заданы "показатели результативности", установленные "на основании анализа показателей результативности деятельности научных организаций экономически развитых стран". Неудивительно, что научная общественность взволнована: не будут ли использованы эти расплывчатые формулировки и неясные критерии для ликвидации неугодных научных институтов и передела их собственности? И к чему готовиться в этой ситуации молодым научным сотрудникам?

Сосны на Луне

Павел Пашковский — старший научный сотрудник лаборатории физиологических и молекулярных механизмов адаптации Института физиологии растений им. Тимирязева. Кандидат биологических наук. Ему 29 лет.

Он показывает растрепанные, будто зависшие в воздухе маленькие сосны. Корни торчат во все стороны.

— Мы занимаемся изучением влияния на растения неблагоприятных факторов. Ухудшение экологической обстановки приводит к болезням и гибели растений. Изучая растения при стрессе, мы понимаем, как можно помочь им переносить засуху, холод, различные виды загрязнений... Мы исследуем рост и развитие растений в необычных для них условиях. Например, можем научить сосны или ели расти без почвы, в водной культуре и при искусственном освещении светодиодами. Может быть, через 200 лет на какой-нибудь космической станции на Луне люди будут выращивать растения в такой искусственной среде и получать от них все необходимое. Фундаментальная наука смотрит в будущее — не на одно поколение, а на два или на три. Например, я исследую новое направление — РНК-интерференцию в растениях (за открытие которой в 2006 году была присуждена Нобелевская премия.— "О"). Чтобы добиться каких-то достижений в этой области, мне понадобилось пять лет. Как оценить мою результативность?

Министерство образования и науки предлагает такие оригинальные способы оценки результативности, как посещаемость сайта института и количество упоминаний института в СМИ. Среди более серьезных пунктов, по которым будет выводиться оценка,— количество статей, опубликованных в научных журналах, и цитируемость ученого, то есть сколько других ученых в своих работах ссылаются на его исследования.

— Мерить работы исследователей сухими цифрами, на мой взгляд, не совсем корректно,— говорит Павел.— Например, какую-то статью процитировало несколько тысяч человек. Но это связано с научным трендом, популярностью какого-то направления. Чем больше в это направление вложено денег, тем больше исследований, публикаций, тем выше будет цитируемость. Пришла директива, в которой нас обязали планировать, сколько мы опубликуем статей в научных журналах до 2016 года. Представьте — приходят к художнику и говорят: сколько картин ты можешь написать в год? Он подумает: хороших могу одну в год, плохих — две. Очень плохих могу и десять.

Как оценить, например, диссертацию, посвященную какому-то новому важному вопросу — очень узкому, на определенную тему? Ведь, чтобы вникнуть в суть исследования, нужно прочитать несколько серьезных работ на эту тему, ознакомиться с мнениями сторонников какой-либо теории и их оппонентов.

Действия новообразованного Федерального агентства научных организаций (ФАНО), в ведение которого было передано имущество РАН, а также право влиять на назначение директоров НИИ, ликвидировать неэффективные институты и утверждать госзаказы на научные исследования, обескураживают. После того как научное сообщество возмутилось директивой с требованием написать план публикаций на три года вперед, ее заменили указанием сообщить будущее количество выполненных по теме работ. Ну-ка, скажите прямо сейчас: сколько научных результатов вы получите в ближайшие годы?

Мерить количество — затея абсурдная по многим причинам.

— В биологии, например, 90 процентов экспериментов идут в мусорную корзину, и только 10 процентов что-то дают,— рассказывает Павел.— Спросите у любого биолога или химика: "Сколько у вас было удачных экспериментов, а сколько неудачных?" И любой вам ответит, что было больше неудачных.

Скорость написания научных статей планированию не всегда поддается. Например, океанологи, изучающие донную фауну, привозят из экспедиции множество образцов. Месяцы уходят на измерения, исследования, и только потом получаются результаты, на основе которых будет писаться статья. Гидрофизики же получают данные быстрее и потому могут написать больше статей, допустим, в год. Но проблема еще и в том, что российские научные журналы находятся в плачевном состоянии. Они недофинансированы настолько, что, например, переводом статей на английский язык занимаются чуть ли не студенты. Авторы не узнают свои материалы в переводе. Научные карты, в которых все важнейшие, необходимые данные отмечаются цветом, публикуются черно-белыми! У журналов нет денег на цветную полиграфию. О тиражах и говорить не приходится. О каком цитировании здесь может идти речь?!

— Российским ученым предлагается публиковаться в иностранных журналах и писать по-английски. И они это делают,— комментирует ситуацию заместитель директора Института океанологии Михаил Флинт.— Но зачем нашим интеллектом топить чужую печь?

Вообще, проектный перечень пунктов оценки результативности — одно сплошное противоречие. Но тем не менее к оценке планируют приступить уже следующим летом! Большое количество статей, патентов, хоздоговоров и инноваций — хороший институт, дадим денег. Но патент и публикация — вещи взаимоисключающие. Статья открывает научный результат, патент о нем никому не рассказывает, это секретная информация, поэтому либо одно, либо другое.

Институты обязаны будут также на несколько лет вперед спланировать количество прикладных работ, которые они выполнят по заказу компаний. Но все ученые знают, что работы, которые выполняются ради денег, как правило, научного результата не несут. Они, можно сказать, отнимают время, которое пошло бы на получение научного результата. Инновации — это вообще какой-то театр абсурда. По мысли чиновников, инновации — это научный результат, который должен быть внедрен и дать экономическую эффективность. Это что ж, ученые должны заботиться о внедрении? Но в нашей стране воплощать научные результаты в жизнь некому. Вся система прикладных институтов была разрушена в 1990-е годы! Их практически нет! Нет и предприятий, которые могли бы внедрять инновации! По результатам опроса, проведенного советом молодых ученых РАН, молодые сотрудники разных институтов видят главную трудность современной российской науки в том, что научные результаты в стране не востребованы. Таким образом, все эти потуги замерить результативность — это бюрократический перевод бумаги и денег.

Если наши ученые изобретут эликсир вечной жизни, его некому будет выпускать у нас в стране — изобретение купит какой-нибудь глобальный концерн. В Институте физиологически активных веществ был создан уникальный препарат для лечения болезни Альцгеймера. На настоящий момент это единственный препарат, который способен существенно улучшить состояние больного. Препарат немедленно купила фирма Pfizer и сейчас проводит международные клинические испытания. В России он оказался никому не нужен.

Одна десятая ставки

Тем не менее молодые ученые в нашей стране работают. Зарплата аспиранта — 6 тысяч рублей, младшего научного сотрудника — 14, старшего научного сотрудника — 17-20, заместителя директора института — 29, академика, заведующего кафедрой — 31 тысяча. Для сравнения, зарплата заместителя директора Института при Университете Аляски в США около 12 тысяч долларов.

Максим Навроцкий заведует кафедрой органической химии в Волгоградском государственном техническом университете. Он кандидат фармацевтических наук и доктор химических наук. Ему 32 года. Он самый молодой доктор наук в истории своего университета. Химией он увлекся в 11, школу окончил в 14 лет. В его лаборатории работают два аспиранта и два студента. Вместе они разрабатывают вещество, которое будет бороться со СПИДом. Их эксперименты очень успешны.

— Первоначально мы работали на энтузиазме,— рассказывает Максим.— Потом я начал находить дополнительные источники дохода, чтобы покупать реактивы. Сейчас появились результаты, и нам стали потихоньку давать какие-то гранты. Потому что, чтобы получить грант, должен быть задел. С гранта нужно заплатить налоги, и то, что останется, потратить на приобретение веществ для испытаний плюс зарплата. Последний грант в 375 тысяч у нас разошелся только на приобретение веществ, на зарплаты вообще ничего не осталось. Мы синтезируем одно специфическое соединение, которое будет действовать как противовирусный агент. Хотелось бы быстрее, но все зависит от удачи, от количества реактивов, от количества сотрудников.

На вопрос, не хочет ли он уехать куда-нибудь, где будут более комфортные условия работы, Максим отвечает так: "А зачем? Пусть они уезжают. Пусть уезжают те, кто создает мне некомфортные условия для жизни. Менталитет-то другой там. Мне очень нравится, как у Достоевского заканчивается "Идиот": "Там все другое и все другие — нам там делать нечего"".

Государство действительно старается привлекать молодых ученых. Существуют программы, специальные гранты для молодых. Более того, до реформы (неизвестно, как будет теперь) некоторым молодым ученым предоставляли служебные квартиры. И даже существовали жилищные сертификаты — на 1 млн 400 тысяч рублей, например, для Черноголовки и на 2 млн 800 тысяч рублей для Москвы. Эти сертификаты на конкурсных условиях давались молодым. Деньги можно было внести в счет ипотеки. Но, с другой стороны, во многих НИИ почти нет ставок для молодых. В 2006-2009 годах была волна сокращений. Все институты сократили примерно на 30 процентов. Свободных ставок, на которых обычно брали аспирантов, почти не осталось. В институтах сейчас практически нет лаборантов, и все работы — мытье пробирок, посуды, полов, подготовительные работы — выполняют сами научные сотрудники. Ставки начали дробить. Кто-то остался на полставки, кто-то на 0,3, кто-то на 0,1. Ряд руководителей лабораторий уходили на 0,5 ставки, чтобы взять аспирантов. Есть молодые ученые, которые работают на часть ставки в одном институте и, например, на 0,1 (это 1,5 тысячи рублей) в другом. Зато это дает возможность пользоваться оборудованием, которого нет в родном институте. Некоторые молодые ученые уехали за рубеж именно поэтому — в России для них не нашлось места. Кстати сказать, прошлые сокращения серьезного повышения зарплат не дали. Если сейчас будут сокращения, зарплаты также сильно не изменятся. Ну будет вместо 20 тысяч 23. Это что-то решает?

Финансирования, которое выделяется исследовательским институтам, хватает только на зарплаты. Его не хватает ни на покупку реактивов, ни на покупку приборов, ни на экспедиции, даже зачастую на оплату коммунальных услуг.

Единственный спасательный круг, благодаря которому наша наука еще жива,— это гранты. Существует несколько государственных фондов — например, Российский фонд фундаментальных исследований (РФФИ), Федеральные целевые программы (ФЦП), также гранты Министерства образования и науки, гранты президента и прочее.

Чтобы жить, ученые вынуждены заниматься ловлей грантов. Это особое искусство. Необходимо написать заявку, собрать огромное количество бумажек. Причем для гранта ФЦП в заявке должен быть указан будущий результат, что в фундаментальной науке крайне сложно. На грант РФФИ заявка пишется до 15 сентября, а результаты становятся известны только в марте следующего года. Но, допустим, идеальная ситуация — ученый выиграл грант на будущий год. Но деньги по гранту часто приходят в середине или даже в конце года. А потратить их необходимо до конца года. Иначе они возвращаются государству. Просто пойти и купить реактивы нельзя. Необходимо успеть провести тендер среди компаний, которые производят реактивы. Бывает, что деньги приходят 1 декабря, провести тендер просто нет времени. И деньги возвращаются государству. Иногда, например, ФЦП вообще сначала требует отчет по выполненной по гранту работе, а потом только переводит деньги на ее выполнение.

Самый большой грант РФФИ — это примерно 400 тысяч рублей. Это на 8-10 человек. На год! Почти половина этой суммы возвращается государству в виде налогов. Приблизительно 15 процентов необходимо отдать на оплату коммунальных услуг для института, иначе он просто умрет. Крохи, которые остались, можно потратить, наконец, на реактивы. "Если вдруг прольешь реактив,— говорит Юлиана Гудкова, младший научный сотрудник Института физиологически активных веществ,— сердце останавливается. Это трагедия!" Ученые вынуждены побираться, бросать клич по знакомым — кто какой реактив может отсыпать. Покупать их за свои деньги, наконец!

Немаловажную роль в жизни российской науки играет безобразная работа нашей таможни. Большинство реактивов заказывается за рубежом. Исследователь ждет своего заказа по три месяца. И реактив может прийти испорченный, потому что его хранили абы как. "Обидно до слез, когда перерывы на несколько месяцев, когда просто сидишь и ждешь реактив,— говорит Инна Хританкова, научный сотрудник Института физиологических веществ.— Как у нас шутят: что бы Менделеев открыл, если бы ему приходилось такое количество бумаг заполнять?!"

Вся система грантов скована цепями чудовищной бюрократии. Сейчас один отчет по гранту Минобрнауки — это 200-500 страниц. И половину всего рабочего времени российского ученого съедает заполнение бумажек. Чтобы получать 30 тысяч, ученый взваливает на себя три-четыре гранта. Это три-четыре разных направления исследования, три-четыре отчетные ноши.

Существуют и правительственные мегагранты — до 90 млн рублей — это считается много для нашей фундаментальной науки. (Для сравнения: проект приложения, "способного определять местоположение по показаниям датчиков смартфонов", получил от Фонда Сколково грант 1 млн долларов.) Но эти мегагранты сложно получить. И что самое захватывающее, часто условие получения гранта — это привлечение соинвестиций. То есть ученый должен искать заинтересованных бизнесменов, готовых вложиться в его исследование. Но отечественный бизнес плохо понимает, что такое фундаментальная наука, и вкладывает только в то, что приносит быстрый результат, даже три года для нашего бизнеса много. Видимо, авторы идеи соинвестиционных грантов ориентируются на западный опыт. Но там существует большое количество частных фондов, которые с удовольствием инвестируют в фундаментальную науку. У нас таких фондов нет.

Все равно первые

Одна из ошибок РАН была в том, что ученые не популяризовали науку. Никто не знал, чем они занимаются в своих институтах. Новости о важнейших российских научных открытиях публикуются на сайте РАН со ссылкой на "РИА Новости" и другие информационные агентства. То есть это не РАН сообщает информационным агентствам радостные вести, а наоборот. Академики возмущались, что в протестах против реформы их совершенно не поддержала общественность. На митинги вышли только научные сотрудники. На самом деле общественность, возможно, только в этот момент обнаружила, что у нас в стране есть ученые. Общество смутно подозревает, что российской науки уже нет в живых. Но это не так! Мы вопреки всему до сих пор в чем-то, но первые!

Запущен в космос "Радиоастрон" — уникальный телескоп, не имеющий аналогов в мире. С его помощью все мировое научное сообщество сможет получать информацию о расположении самых далеких объектов Вселенной с новой, до этого недоступной точностью. Телескоп сейчас получает заявки на проведение наблюдений со всего мира.

Наши ученые из Института астрономии занимаются исследованиями в области межзвездной химии. "Оказывается, в глубинах космоса много органических соединений. Мы пытаемся найти ответ, откуда они там появились,— рассказывает Дмитрий Вибе, доктор физико-математических наук, заведующий отделом физики и эволюции звезд Института астрономии.— Это не значит, что мы нашли жизнь во Вселенной. Органические молекулы вовсе не обязательно синтезируются биологическим путем. На Земле они могли стать предшественниками жизни и, возможно, стали. Но из того, что в космосе есть предшественники жизни, не следует, что там этот путь был пройден до конца".

Ученые из Института молекулярной биологии им. Энгельгардта открыли новый путь в регуляции иммунитета в кишечнике. Они нашли механизм "управления" иммунными реакциями, который связан с регуляцией состава бактериальной микрофлоры в кишечнике. Результаты этой работы могут иметь большое значение для лечения аутоиммунных заболеваний.

Сотрудники Института океанологии им. Ширшова открыли, что Гольфстрим, вопреки всем последним теориям западных ученых, не меняет свое течение и тем более не останавливается. Оказывается, существует цикличность с периодом в 10 лет изменений интенсивности течения. И, несмотря на то что Атлантика находится под самым пристальным наблюдением самых развитых и продвинутых государств мира, именно российские ученые смогли открыть то, на что не обратили внимания ни американские, ни европейские коллеги.

Зачем оправдываться?

Счетная палата выявила, что в РАН неэффективно управляли федеральной собственностью. Было обнаружено нарушений на сумму более 150 млн рублей. Много собственности не было оформлено. Внимание! Она не была украдена или продана, она просто не была оформлена. Президент РАН Владимир Фортов объяснил это так: "Оформление стоит больших денег, у Академии наук таких денег нет. Если бы нам дали миллиард на оформление, мы бы оформили 100 процентов". В последнее время целенаправленно формируется такое общественное мнение — ученые в чем-то виноваты. И уважаемые ученые, которые много сделали для своей страны, вынуждены оправдываться, писать открытые письма. Так, Институт океанологии обвинили в том, что, вместо того чтобы ходить на своих научных судах в экспедиции, они сдают их в аренду туристам. Например, в свое время известный кинорежиссер Джеймс Кэмерон для съемок фильма взял в аренду два глубоководных аппарата "Мир" вместе с научно-исследовательским судном "Академик Мстислав Келдыш" — еще до того, как решением Госкомимущества эти уникальные аппараты были списаны в утиль. Сегодня же институт отдает во фрахт суда "Академик Иоффе" и "Академик Вавилов", чтобы заработать деньги на морские экспедиции и на ремонт самих кораблей, иначе бы они давно сгнили и утонули. Да, ученые вынуждены ходить в рейс вместе с туристами и проводить исследования хотя бы таким образом. В этом году институт с невероятным трудом насобирал деньги на одну экспедицию. Чтобы организовать экспедицию, нужно подавать заявку за год-полтора. И на разрешении о выходе в какую-нибудь определенную морскую зону должно стоять 19 подписей. Корабль застревал во льдах, ломались опреснители, и приходилось отключать воду в душах, чтобы она была в химических лабораториях. Потому что денег не хватает на полноценный ремонт и поддержание судов! Между тем на свежеиспеченное ФАНО, у которого и штата толком нет, уже выделено 105 млн рублей, в том числе на оплату труда — 20 млн. Создается грандиозный чиновничий аппарат.

Ученых обвиняют в том, что они кладут деньги от аренды недвижимости себе в карман, указывают низкую арендную плату, а разницу берут себе. Как это на самом деле происходит, рассказывает заведующий лабораторией Института физиологически активных веществ Сергей Клочков: "Назначается арендная ставка. Оформляются документы и подаются в Росимущество. Оно рекомендует оценочную компанию, которая приезжает, проводит оценку и устанавливает стоимость арендной платы. Мы не оказываем никакого влияния на процесс назначения цены".

При этом из поля внимания общественности выпадает, к примеру, интерактивная карта Академии наук, которая должна была показывать, какой институт чем занимается. Министерство образования потратило на нее 90 млн (!) рублей. В соответствии с картой, например, выясняется, что Институт физики занимается овощеводством, педиатрией и юриспруденцией.

Конечно, не все в РАН гладко, конечно, многое нужно менять. И проводимый блицкриг для такой сложной материи, как наука, может оказаться фатален. Но большинство ученых все-таки надеются на лучшее. Как сказал научный сотрудник Института проблем химической физики Сергей Курочкин: "Наука будет всегда, при любых условиях, потому что нельзя заставить людей не думать".