Специальный корреспондент «Коммерсантъ-BoscoSport» АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ встретился с хоккеистами сборной России сначала перед четвертьфиналом со сборной Финляндии, а потом после него. И понял, что защищать надо было ворота, всем телом защищать, как детей бы своих защищали, как родину защищать.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Геннадий Гуляев
После матча одной восьмой финала с норвежцами, который хоккеисты сборной России выиграли 4:0, я поздно вечером попал на их ужин. Есть место в Олимпийской деревне, где наших спортсменов кормят как надо. Борщ, котлетки, пюре, компот…— по-домашнему. И обстановка там домашняя, и такая, какой дома ты не создашь. Повар — отец родной всем, знает всех наших спортсменов, не только хоккеистов, с младых ногтей. С их младых ногтей, конечно.
Про дом этот знают те, кому надо.
Наши хоккеисты все были здесь. Заходили они, правда, по одному, по двое, не вваливались, так сказать, веселой гурьбой, и за столами сидели тоже не вчетвером. Пришел Евгений Малкин, уже заканчивал, или, вернее, приканчивал десерт Александр Овечкин. Павел Дацюк попросил добавки.
Здесь было очень тихо. Никто ни с кем не разговаривал. Просто ужинали. Вроде и победили, и в четвертьфинал вышли, а радости вообще никакой.
Я подумал, что они, может, смертельно устали. А с другой стороны, уставшими не выглядели. Просто молчали и ели отдельно друг от друга.
В соседней комнате ужинал тренерский состав. Вышел главный тренер, я негромко уже у самого выхода спросил у него, не против ли он, если я поговорю с игроками. Он был против.
— Дацюк? Прошу вас, не надо,— сказал Зинэтула Билялетдинов.— После Олимпиады — пожалуйста. Ну никак с ними нельзя сейчас говорить. Да они и сами не будут. После Олимпиады — сколько угодно.
Это вырвалось у него. Может, он даже не понял, что сказал. Он считал, и правильно делал, что Олимпиада закончится вместе с ними. И если финиш нашей сборной на Олимпиаде совпадет с финишем самой Олимпиады, значит, все было не зря.
А если не совпадет, значит, Олимпиада закончится для нас в тот момент, когда не совпадет.
Я подумал, что, может, Олимпиада закончится тогда уже даже завтра.
Тренер ушел. Я вернулся к себе за стол. Хоккеисты все как один смотрели «Спокойной ночи, малыши».
Минут через двадцать я все-таки встретил Павла Дацюка, уже на улице, когда он под проливным дождем шел к автобусной остановке, чтобы доехать на шаттле до Русского дома, где они все по-честному живут, не удаляясь в приват-зоны дорогих отелей (а так случалось с ними раньше), которые в изобилии появились в Сочи, от простых спортсменов. Кроме всего прочего, деревня расположена настолько удобно, просто дверь в дверь с «Большим», где они играли, что и в самом деле глупо было искать других удобств.
Я поздравил Павла Дацюка с победой.
— Да разве это победа? — переспросил он.
— Да, 4:0.
— Это не победа,— сказал Дацюк. — Это даже не игра.
— А когда же будет игра? — меня и еще много миллионов людей это и правда интересовало больше всего.
— Когда победим на Олимпиаде,— ответил он.
На остановке в Олимпийской деревне мокли еще несколько хоккеистов: поздно вечером перерыв в шаттлах был уже длинноват.
Я глядел на них с сочувствием.
Уже тогда.
На следующий день была игра. Болельщики, в отличие от хоккеистов, сразу же выглядели абсолютно счастливыми. Вряд ли кто-нибудь из них хоть на секунду сомневался, что мы порвем сегодня финнов. Балалаечники какие-то ходили по дворцу спорта, окружив человека в царских одеждах. «А царь-то ненастоящий!» — с одобрением кричали ему.
Одному хотелось пива, а не продавали. «А как же я победу праздновать буду?!» — кричал он. «Да сначала победить надо!» — отвечали ему соседи по очереди с таким удовольствием, что ясно было: и они тоже мысли не допускают об ужасном.
И Ковальчук забил в первом периоде. Потом было еще три, от финнов. Народ безмолвствовал.
Я сидел на трибуне рядом с актером Олегом Меньшиковым. Я не хотел его трогать какими-нибудь вопросами: человек хоккей смотрел все-таки. Но к третьему периоду он перестал, по-моему, быть актером Олегом Меньшиковым и стал уже, скорее, тренером Анатолием Тарасовым.
— Должны! — говорил он. — Ну должны же! У нас есть же пример летней Олимпиады, когда волейболисты проигрывали и потом выиграли!
— Так это же волейболисты были,— напомнил я ему.
— Ну да,— рассеянно согласился он: у ворот финнов происходило вбрасывание.
И тут я услышал от него:
— Ну на вас же вся страна смотрит!
Он призывал их очнуться.
Я вспомнил, как этот Тарасов в «Легенде №17» кричал Валерию Харламову, который согнулся под градом шайб, летящих в него: «Защищай ворота! Всем телом защищай! Как детей бы своих защищал! Как родину защищай!»
Вот что надо было крикнуть им сейчас. И они могли услышать, потому что сидели мы прямо за скамейкой запасных.
За игроками, не наклоняясь к ним и ни слова им не говоря, стоял Зинэтула Билялетдинов — так же, как вчера вечером в столовой.
Еще в перерыве я сказал Олегу Меньшикову, что ему сейчас не на трибуне надо стоять, а в раздевалку идти, потому что никто, кроме него, Анатолия Тарасова, не скажет сейчас тех слов, которые нужны им.
И я знаю, что он мог сказать им в раздевалке. Тарасов это уже говорил: «Человеку всегда кажется, что в его силах немного меньше, чем он может на самом деле». И что «Поднимайтесь! Вы способны на невозможное!» «Можешь ты или не можешь — это сейчас тебе решать!»
— Да,— ответил Меньшиков,— во время игры тренер рукой стекло подпирал. Хотелось подойти и дать с другой стороны по этой руке!
Но остался, конечно, сидеть.
— Но зато что же будет, если они выиграют! — добавил Олег Меньшиков, когда захлебнулась очередная атака Овечкина, который пытался тут что-то все-таки сделать, хоть что-то, но в одиночку как-то у него не очень получалось.
А они все уже были в одиночку. Каждый сам за себя. И прежде всего — их сегодняшний главный тренер.
Но как же сами хоккеисты хотели выиграть этот матч. В середине второго периода все они стояли, а не сидели у бортика на скамейке запасных, и понимали, что каждая секунда идет по крайней мере за минуту. Они хотели, это было видно. И когда впереди нас стали скандировать «Рос-си-я!», мне показалось, что это сами игроки скандируют.
Но мне показалось.
Ближе всех ко мне на скамейке запасных сидел вратарь Варламов, который пропустил три шайбы, прежде чем его заменили. «Тебе не больно, Харламов?!» — кричал Тарасов в «Легенде №17». «Тебе не больно, Варламов?!» — хотелось крикнуть уже мне сейчас.
— А в самом деле, мог бы сейчас Тарасов сделать что-то? — спросил я у Олега Меньшикова.
— Да нет! — ответил он.— Это все другое. Тогда это был другой накат, другой настрой, другая команда…
— Другой тренер,— добавил я.
Он не ответил. Наверное, не расслышал в реве трибун, которые не только еще на что-то надеялись, а были в чем-то даже уверены.
Наши разыгрывали большинство.
Оставалось около семи минут Олимпиады.
— Ну если они сейчас не забьют, то проиграют,— сказал я.
— А вот при Тарасове всегда забивали в большинстве,— добавил Меньшиков.
Или Тарасов, трудно было уже разобрать.
— Бу-дет гол! — скандировали трибуны.
Зинэтула Билялетдинов оставался бесстрастным. Возможно, он понимал, что не будет.
— А вот сейчас забьют, а вот сейчас увидим…— шептал Олег Меньшиков, и теперь это был именно он, настрадавшийся за эту игру Меньшиков, а никакой не Тарасов.
Тарасов-то понимал, что не забьют. Он-то им говорил, что они должны видеть своих, чужих и блондинку в третьем ряду.
А они тщетно искали глазами шайбу.
Не забили.
В какой-то момент я в очередной раз удивился человеку, сидящему рядом со мной. Он чертил рукой по площадке, что-то кричал игрокам…
Вдруг мог забить Малкин. Вскрикнула блондинка в третьем ряду.
Не забил.
А игроки, кажется, вдруг смирились. Оставалось около трех минут. Они сели на свои места, они даже головами не крутили вслед за шайбой.
— Им бы одну забить, и все будет по-другому,— прошептал Меньшиков.
Они оба, и Тарасов, и Меньшиков, надеялись.
— А ужасное ощущение — видеть, как раньше времени заканчивается Олимпиада, да? — спросил я.
Меньшиков кивнул.
— Интересно, о чем они сейчас говорят? — показал он на главного тренера и его помощника.
Они что-то активно и заинтересованно обсуждали.
— Что-то насчет того, можно ли сейчас еще купить билет на завтрашний утренний рейс из Сочи,— предположил я.
— Может быть,— согласился он.— Да что же тренеры так сами по себе-то! Схемы какие-то чертят! А игрокам даже не показывают!
Это он точно заметил. Никто из тренеров не наклонился к игроку и не сказал ни слова.
— Да тайм-аут же надо брать! — крикнул Тарасов.
— Тарасов бы взял, да? — спросил я у Меньшикова.
— Ну, такие раз в сто лет рождаются,— ответил он.
Один из тренеров вышел куда-то, через пять минут вернулся за скамейку запасных и, подойдя к главному тренеру, с сожалением покачал головой.
Видимо, билетов не было.
Наконец, помощник что-то крикнул Александру Овечкину, но тот, стоявший вполоборота, отвернулся от него. Овечкин еще играл в хоккей. Он, по-моему, еще все-таки хотел выиграть.
Финальная сирена. 1:3.
— Ну все, ребята…— вздохнул Анатолий Тарасов.
Всех в Чебаркуль.
— Чемодан, вокзал, Казань! — неслось с трибун так же жизнерадостно, как и «Бу-дет гол!»
Финские хоккеисты благодарили зрителей, им начали отвечать с трибун вдруг какой-то бешеной взаимностью: не все было растрачено за три периода, копили ведь и на финал.
— Надо бороться, ребята,— сказал Анатолий Тарасов, уходя с трибун.
А следующим утром таксист-армянин в Сочи уже рассказал мне исчерпывающий анекдот.
Сборной России по биатлону приказали расстрелять сборную России по хоккею. Жертв нет.
Я все-таки дождался наших хоккеистов после игры. Таким же поздним вечером, выходя из Олимпийской деревни, часа через полтора после сирены, я увидел, как из «Большого» навстречу мне также по одному, по двое они идут. Им надо было перейти дорогу. Здесь работал светофор, но большинство из них не обращали на него никакого внимания, машины пропускали их, а гаишник просил у каждого автографы. У него был здесь эксклюзив. Ему никто не отказывал.
Зинэтула Билялетдинов аккуратно постоял у светофора, дождался зеленого. Когда он перешел на другую сторону, я подошел к нему:
— Когда что-то пошло не так?
— Трудно сейчас сказать,— ответил он.
— Или просто финны сильнее были?
— Ну, может, и сильнее они были,— легко согласился он.
— Вы же говорили с хоккеистами после игры.
— Конечно, говорил! — засмеялся он.
Как же он не говорил. Нельзя было не поговорить. Нельзя было ничего не сказать им. Хотя бы сказать: «Надо бороться, ребята».
— И что-то сказали?
— Что-то, конечно, сказал! — снова засмеялся главный тренер.
— А что же?
— Ну, по конкретным вещам…— сказал Билялетдинов.— Проиграли мы им, что тут скажешь.
Он прошел еще несколько метров и вдруг добавил с некоторой досадой:
— Ну проиграли и проиграли.
Именно с некоторой. Чувство меры не изменило ему.
Да, я видел, как Вячеслав Быков в Ванкувере после четвертьфинала с канадцами пришел в бар, где мы тоже случайно (на самом деле случайно) оказались, сидел за столиком один и плакал. Не то что слезы текли у него по лицу, а он плакал.
Не то Билялетдинов. Билялетдинов держался. При этом было видно, что это не стоит ему сверхъестественных усилий.
Потом я увидел Илью Ковальчука. Он-то вообще не заметил никакого светофора и уверенно пошел на красный. Я сказал, что я журналист, он кивнул, приветливо так, и тогда я спросил, из-за чего проиграли. Я ему сочувствовал, может, больше всех. Он, в конце концов, единственную шайбу забил. Он внимательно посмотрел на меня и молча пошел вперед. Я переспросил и, не дождавшись ответа, еще раз переспросил:
— А?
— А? — передразнил он меня.
Он не переспросил, а именно передразнил.
Только тут я понял, что он не хочет разговаривать. То есть в сочувствии он, конечно, не нуждался. Как минимум.
— Могли бы просто сказать, что не хотите говорить, и все,— сказал я ему и повернулся, чтобы отойти.
Он остановился:
— Я могу не только сказать.
Я, конечно, тоже остановился. Хотя, может, и не нужно было, потому что какой-то особой адекватности от человека сейчас, конечно, ждать не стоило.
Впрочем, продолжения не последовало. Он ушел в Олимпийскую деревню, засунув руки в карманы. Боевой такой. Лучше бы он площадке так с Теему Селянне поговорил. Или хотя бы с Лео Комаровым.
Или хотя бы с кем-то одним из других Ковальчуков, например.
В общем, спокойной ночи, малыши.
