Премьера театр
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
МХТ имени Чехова показал премьеру нового спектакля "Контрабас" по знаменитой монопьесе Патрика Зюскинда в постановке молодого режиссера Глеба Черепанова и с Константином Хабенским в главной, но не единственной роли. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Герой Константина Хабенского появляется на сцене так, будто спускается в подземелье: в проеме узкой двери видны ступеньки и фигурка человека, пытающегося втолкнуть в огромное помещение огромный футляр с контрабасом. Никакого музыкального инструмента, правда, в футляре не обнаружится — в нем спрятан сложенный матрас. Точно такой же, как матрасы, которыми заложены все стены зала, в котором герою Хабенского предстоит провести два часа. Но только когда этим, последним, герой заложит дверь, в которую протиснулся, станет ясно, что вокруг именно матрасы, а не специальная звукоизоляция, и что пространство, устроенное художником Николаем Симоновым на сцене МХТ имени Чехова, больше похоже на убежище, чем на студию звукозаписи: здесь есть необходимые для изоляции санузел и мусоропровод.
Неудивительно, что контрабасисту, монолог которого в 1980 году написал писатель Патрик Зюскинд (в Москве пьеса известна прежде всего благодаря спектаклю театра "Сатирикон" и одной из лучших ролей Константина Райкина), хочется бежать и куда-нибудь спрятаться. Во всяком случае, тому контрабасисту, каким его сыграл Константин Хабенский. Жизнь его — сущий кошмар, нагромождение комплексов, обид и страхов. Только оставшись наедине с самим собой, он может начать в себе разбираться: свою странную лекцию, в которой обстоятельства собственной жизни причудливо и судорожно переплетаются со специальными сведениями о самом большом музыкальном инструменте, о его достоинствах, преимуществах и его страшной силе, герой начинает, обращаясь к стоящему перед ним на сцене патефону, и лишь потом находит истинных благодарных слушателей в зрительном зале.
В интервью, предшествовавших премьере, актер (оказалось, что он уже несколько лет мечтал сыграть в театре зюскиндовского контрабасиста) и режиссер Глеб Черепанов (большую сцену и знаменитость на ней ему доверили после симпатичного спектакля "Удивительное путешествие кролика Эдварда" на малой сцене) объясняли, что хотели избежать формата традиционного соло. Вероятно, они имели в виду певицу (Ольга Воронина), которая появляется в самом конце спектакля, чтобы сыграть сцену-эпилог, где успокоившийся и преобразившийся герой в одиночку, точно в своих мечтах, аккомпанирует солистке, исполняющей Генделя. Матрасы к тому времени уже сваливаются со стен, и уже задолго до того, как сцена превращается в свалку, становится понятно, что никакое это не убежище и что вокруг не добившая героя реальная жизнь, а непроглядная темнота театральной коробки.
Но все-таки не только прекрасную даму-певицу для контрабасиста, лишенного личной жизни, подразумевали авторы, говоря о бегстве от нелюбимого многими жанра моноспектакля. Они наверняка имели в виду силу пространства и предметы, становящиеся партнерами этого странного неудачника. Дело в том, что в спектакле почти нет музыки, но немало всяких звуков. Большинство из них довольно неприятные, потому что герой Хабенского пытается извлечь их из предметов обстановки: водит смычком по огромной металлической стремянке, теребит струны спинки стула и т. д. Контрабас, появляющийся вовсе не из футляра, для него как "скелет в шкафу", как фетиш и проклятие, мечта и страх. Иногда закрадывается подозрение, что герой вовсе и не умеет ни на каких инструментах играть, что он какой-то безумец, вообразивший невесть что. И тогда в невротичном герое Зюскинда вдруг проступают черты гоголевского Поприщина.
Вообще, какое бы впечатление ни произвел спектакль (если придираться, то можно указать на длинноты и множественность финалов), нельзя не поразиться актерскому превращению Константина Хабенского. Очевидно, что рассуждения о личном поиске каких-то новых смыслов и наполнений театральной игры, которыми он в последнее время делился с миром, не были пустыми словами. Актер, всячески преподносивший себя как едва ли не романтического героя (при всей сегодняшней относительности деления на амплуа), здесь предстает витальным лицедеем, иногда почти комиком. Он словно заново открывает в себе вкус к ужимкам и прыжкам (как говорится, в хорошем смысле этих слов), к выразительной мимике, внешним преображениям и даже коротеньким, вроде бы отдельным от целого, но запоминающимся этюдам. И приподнятый палец, которым контрабасист словно останавливает реакцию зала, означает, кажется, не только тревогу героя, который боится сбиться со своей полубезумной мысли, сколько обещание актера — "я еще вас удивлю".