После присоединения Крыма и введения санкций против России отечественная промышленность столкнулась с серьезными рисками остаться без западных технологий. О том, сможет ли Россия сохранить сотрудничество с иностранными инвесторами, за счет чего государство может поддерживать проблемные отрасли промышленности и как скажутся на российском здравоохранении ограничения на закупку импортной медтехники, “Ъ” рассказал министр промышленности и торговли РФ ДЕНИС МАНТУРОВ.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
— Сейчас у многих возникли резонные опасения, что при дальнейшем обострении внешнеполитической ситуации Украина может ограничить поставки России продукции машиностроения (например, авиадвигателей и судостроительных узлов). По вашим оценкам, насколько это будет критично? Какие есть варианты по импортозамещению?
— Наверное, я слукавлю, если скажу, что мы не боимся ни волка, ни совы. Это не так. Не могу сказать, что мы уверены на 100% в своих партнерах с Украины, скорее, я выскажу надежду на их надежность. Пока каких-либо действий со стороны украинских коллег по ограничению поставок не происходило. Все мы должны понимать, что у нас дорога с двусторонним движением. Мы каждый год подписываем соглашения, в рамках которых обеспечивается поставка комплектующих как из России на Украину, так и с Украины в Россию. Поэтому будет нелогично со стороны Украины объявлять ограничения на поставку их продукции нам, ведь они не смогут ее де-факто произвести без нашего участия. Если честно, у меня нет опасений, что трезвомыслящие производители на это пойдут. Это будет нарушение всего производственного цикла.
Отдельного внимания заслуживает вопрос, кто сможет финансово компенсировать их риски при реализации такого сценария. При этом у нас на сегодня достаточно механизмов и вариантов, для того чтобы найти альтернативные возможности выхода из ситуации, в случае если поставки все же ограничат.
— А что касается европейских коллег, есть ли понимание по так называемой третьей волне санкций, в рамках которой может быть ограничено машиностроительное и производственное партнерство с Россией?
— А вы задавали этот вопрос европейским компаниям? Какие у них мысли относительно действий политиков и руководителей их стран?
— Думаю, вы сами знаете, что наши европейские коллеги — люди, прямо скажем, хитрые и никогда напрямую не отвечают на такие вопросы.
— Так и мы не простачки! Но исходим мы из того, что пока не было слышно ни одного политического заявления относительно конкретных мер ограничительного характера в экономической сфере. Что касается наших партнеров — руководителей европейских предприятий, я предметно говорил со многими из них, каких-то реальных сигналов никто не получал. Более того, для меня было очень важно проведение нашей индустриальной конференции, которая состоялась в марте. Практически все зарубежные предприятия — наши партнеры на нее приехали. Прибыли японцы, корейцы, были представители практически всех стран Ближнего Востока, была представлена Европа: Франция, Германия, Италия, Польша, Нидерланды, если кого-то не упомянул, пусть не обижаются. Я общался с основными спикерами, которые участвовали в нашей панельной дискуссии, и они все говорят, что мы рассматриваем бизнес с точки зрения бизнеса, а политика пусть живет своей жизнью.
Понятно, что через экономические рычаги можно надавить — это ведь не украинская экономика, которая сегодня не имеет каких-то финансовых резервов, а у Европы они, конечно, есть. Но это будет достаточно странно. Подчеркну: санкции — это двусторонняя мера, она коснется и предприятий с иностранным капиталом, которые находятся на территории нашей страны, и предприятий, которые находятся на территории европейского пространства, и проектов кооперационных поставок. Проще говоря, наша страна сегодня — очень важный рынок для западных компаний, чтобы прекращать или даже просто ограничивать сотрудничество с российскими партнерами. В этом кардинальное отличие нынешней ситуации от времен холодной войны, когда Россия не была частью глобальных рынков. Уже много раз говорилось о том, что теперь экономические интересы разных стран тесно переплетены, мировая экономика — это единый организм, вы не можете отключить один орган так, чтобы не пострадали другие. К тому же необходимо учитывать, что США и Европа больше не обладают возможностью изолировать кого-либо, поскольку появились новые крупные экономики, особенно в Азии.
— Как вы оцениваете возможность заморозки контракта по «Мистралям»?
— Хотите честный ответ? Я, как руководитель ведомства, которое отвечает за промышленную политику, считаю, что наша судостроительная промышленность сможет извлечь из этого выгоду. Однако французские коллеги просто не могут отказаться от поставки, иначе они обязаны вернуть деньги с серьезными штрафами. В СМИ появлялась информация, что французская сторона готова лишь приостановить действие контракта, но не аннулировать его. Напомню: мы подчинились санкциям ООН и не поставили Ирану комплекс С-300. Теперь иранская сторона через третейский суд Женевы требует неустойку в $4 млрд. Мы находимся в диалоге и обсуждаем, находим компромиссы. То есть если страна отменит исполнение подписанного по всем международным требованиям контракта, это повлечет за собой обязательства выплаты штрафных санкций. И это будет плюсом для нашего бюджета. А для нашей промышленности самостоятельно выполнить такой заказ не составит никакого труда.
— Недавно вы заявили, что Минпромторг предлагает создать фонд поддержки отечественной промышленности. Что конкретно имеется в виду?
— Создание фонда — это одна из мер, которые были предложены нами в части реализации закона о промполитике. Это позволит российским предприятиям получать кредиты максимум под 5% годовых. Сегодня эффективная банковская ставка для российских предприятий превышает 11,5% годовых, в то время как в США она составляет 2,5–3%, в еврозоне — 3–4%. Надо ли говорить, что такое положение дел неприемлемо, российская промышленность изначально поставлена в невыгодное положение? Ситуацию давно пора менять.
Изначально мы предполагали создание фонда как отдельного юрлица, но в определенный момент пришли к выводу, что это достаточно сложный, длительный процесс согласования, который обусловлен сроками создания такой организации. В итоге появился компромиссный вариант — использовать существующий институт развития Внешэкономбанк, в рамках которого будет отдельно вестись учет проектов, которые будут финансироваться на особых условиях, без создания юрлица.
Что касается наполнения фонда, то сейчас в правительстве ведутся консультации по определению соответствующего источника. В любом случае предполагается, что это будет капитализация ВЭБа за счет дополнительных бюджетных источников. Это наиболее оптимальное решение на первом этапе. Особенно пока будут формироваться перечни перспективных проектов, а к моменту выдачи кредитов появятся и другие формы наполнения этого фонда. Подчеркну, что речь идет о возвратном финансировании. Наше государство обладает громадными финансовыми ресурсами, лишь небольшая часть которых сегодня используется для развития промышленности. А эти средства могут позволить России совершить индустриальный рывок, создать современную высокотехнологичную промышленность. Это шанс, которым нельзя не воспользоваться.
— Сколько по времени может занять сам процесс создания фонда и какой первичный объем капитала планируется туда привлечь для начала?
— Мы рассчитываем на первоначальный капитал в объеме 30–50 млрд руб., в зависимости от договоренности с Минфином, с Минэкономики. В последующем, думаю, мы ежегодно должны направлять в этот фонд не менее 5–10 млрд руб. в год. С одной стороны, кто-то сегодня говорит, что этих денег недостаточно. Да, согласен, недостаточно для всех предприятий и всех проектов, которые будут рассматриваться, но с чего-то нужно начинать. Если мы покажем эффективность этого механизма, неужели руководство страны не обратит на это внимание и не поддержит это направление? 50 млрд руб.— это как минимум 50 сильных промышленных проектов. Нельзя забывать и о мультипликативном эффекте: средства, вложенные в промышленность, создадут цепочки поставщиков, в том числе с участием малого и среднего бизнеса, а это дополнительные рабочие места, увеличение налоговой базы.
Необходимость масштабных инвестиций в промышленность особенно очевидна сегодня, когда выяснилось, что некоторые наши партнеры, мыслящие категориями холодной войны, готовы всерьез рассматривать вопрос о запрете поставок в Россию тех или иных видов высокотехнологичной продукции. Значит, нужно развивать собственное производство, инвестировать в промышленные проекты, которые гарантируют экономическую независимость нашей страны.
— Минпромторг давно говорит о необходимости внедрения механизма возвратного финансирования промышленных проектов. Как будет работать этот механизм?
— Конечно, мы не можем сегодня очень быстро перестроить систему, но через два-три года экономике необходимо постепенно переходить к возвратности госинвестиций в промышленность. В прошлом году мы внедрили новый инструмент: в обмен на предоставление госсубсидий инвестор или конкурсант должен будет обеспечить определенный объем выпуска инновационной продукции. При неисполнении своих обязательств он будет обязан вернуть в бюджет те средства, которые мы софинансируем на выполнение исследовательской работы. Это определенный посыл бизнесу, что нужно постепенно перестраиваться по отношению к бюджетному финансированию.
Это не ужесточение, а принципиально больший уровень ответственности перед государством. Полноценное бюджетное возвратное финансирование впоследствии тоже возможно. Те лимиты финансирования, которые сегодня заложены на перспективу до 2025 года, в том числе по ряду госпрограмм, мы будем перенаправлять в фонд развития, чтобы предприятия рассчитывали, понимали и уже сегодня закладывали в своих отраслевых стратегиях, что это будет не просто финансирование по принципу «отдал и забыл», а софинансирование, которое нужно будет в перспективе вернуть. Для промышленных компаний преимущества предлагаемой нами модели состоят в том, что они получат доступ к большим объемам кредитов, в том числе благодаря фонду поддержки на базе ВЭБа.
— А если все же предприятие проинвестировало деньги в какой-то проект, но не вышло на целевой заложенный уровень по НИОКР, как оно будет эти деньги возвращать?
— Я вам тогда тоже вопрос задам: когда предприятие получает кредит, кредит нужно возвращать? Нужно. Проценты по кредиту нужно обслуживать? Нужно. Если предприятие не вернет кредит и не будет обслуживать проценты, какая судьба его ждет? Вот вам и ответ. Если они выполнят условия, их НИОКР будет результативным, если они будут производить объем продукции, на который они взяли обязательства выйти, государство выиграет в налогах, в создании новых рабочих мест. Мы же не требуем деньги обратно, мы получим их в виде налогов. Поэтому мы не ставим перед собой задачу отловить момент, когда предприятие не исполнит эти обязательства: о, мол, наступил тот счастливый час! Нет, мы хотим, чтобы предприятия привыкли к целевому и осмысленному расходованию бюджетных средств. Я сам в бизнесе работал. И я понимал изначально, что кредиты нужно возвращать. Любой взятый рубль нужно вернуть. Если ты хочешь развивать свой бизнес и государство готово способствовать развитию твоего бизнеса, особенно в НИОКР, здесь присутствует очевидный риск. Государство готово идти на этот риск. Но и предприятие тоже должно быть к нему готово.
— На какой стадии сейчас находится рассмотрение закона о промполитике и когда можно ожидать уже финального утверждения?
— Мы должны до конца первой половины этого года внести закон в Госдуму. Эти сроки прописаны в рамках правительственной комиссии по законопроектной деятельности.
— Как реализуется программа по редкоземельным металлам (РЗМ)?
— Реализация этой подпрограммы стартовала в 2013 году, она рассчитана до 2020 года. Ее целью является создание в России конкурентоспособной промышленности редких и редкоземельных металлов. Предстоит обеспечить полный технологический цикл и удовлетворить потребности российского оборонно-промышленного комплекса и гражданских отраслей. Еще одна ключевая задача — выход на зарубежные рынки. Реализация пойдет в два этапа, на каждом из них предусматриваются меры господдержки, среди которых — финансирование НИОКР, субсидирование процентных ставок при реализации инвестпроектов, обеспечение налоговых льгот.
РЗМ — это не только стратегическое сырье для военной, атомной промышленности и ракетостроения. Редкоземельные металлы необходимы для производства гибридных двигателей, компьютеров, смартфонов, плазменных экранов и прочей электроники. Однако при всей важности этого сырья на Россию приходится всего 2% его мировой добычи. А без реализации новых проектов наша доля в ближайшие годы может упасть ниже 1,5%.
Самые крупные проекты в этой области реализуют госкорпорация «Ростех» и группа ИСТ, которые в 2013 году создали для этого СП. Оно займется переработкой монацитового концентрата в Свердловской области в районе Красноуфимска, будет участвовать в аукционах по получению прав на участки недр, содержащие РЗМ, а также создаст перерабатывающие мощности. Инвестиции в проекты составят не менее $1 млрд. Ожидается, что к 2017–2018 годам «Ростех» удовлетворит собственные потребности (90% от потребления России) в РЗМ внутри страны и превратится в нетто-экспортера.
— Как ограничения, принятые Китаем по экспорту РЗМ, и последующие разбирательства в рамках ВТО повлияют на мировой и российский рынок?
— Прежде всего, учитывая важность сектора редкоземельных металлов для экономики Китая, неизвестно, подчинится ли Пекин решению ВТО. Если все же подчинится, то на мировом рынке цены на редкоземельные металлы пойдут вниз. Прежде всего это коснется металлов так называемых средней и тяжелой групп, которые в результате введения Китаем экспортных ограничений оказались в особом дефиците за пределами страны. В меньшей степени это коснется легких РЗМ — лантана, церия, неодима и празеодима, рынок которых вне Китая более сбалансирован. Но то, что в целом цены на РЗМ пойдут вниз,— это несомненно.
В условиях ухудшающейся конъюнктуры Россия вряд ли сможет претендовать на роль крупного экспортера, поскольку придется конкурировать с китайскими производителями, обладающими очень низкой себестоимостью производства. Тем не менее мы намерены в любом случае обеспечить собственную промышленность надежным источником РЗМ, чтобы не зависеть ни от Китая, ни от колебаний цен на мировом рынке на это стратегически важное сырье. А если при этом удастся еще и занять заметное место на мировом рынке РЗМ, это будет дополнительным, желанным, но необязательным эффектом.
—Сейчас один из наиболее проблемных вопросов в промышленности — это Объединенная судостроительная корпорация (ОСК) и возможная смена ее президента. Скоро ли сменится руководство?
— Говорить о том, что такое решение уже принято, было бы преждевременно.
— Как минимум понятно, что есть определенные сложности с управляемостью.
— Важно понимать обстоятельства, которые во многом определяют сложившееся в ОСК положение. Это, наверное, одно из немногих государственных предприятий в зоне нашей ответственности, где происходила столь частая смена руководства. Раз в год-полтора в ОСК менялся президент, поэтому неудивительно, что приходится разбираться с негативными эффектами этих событий. Основная проблема с управляемостью в ОСК связана с тем, что в наследство новому руководителю доставались последствия тех или иных уже принятых решений и, как следствие, произошло смешение команд, концепций, подходов к управлению компанией. Так вот слабая слаженность коллектива и есть источник проблем с управляемостью.
Но когда мы говорим об ОСК как надстройке над промышленными активами, мы говорим именно об управленческой культуре. Что касается самих производственных активов, они как жили, так и живут. У них задача — исполнение гособоронзаказа, коммерческих контрактов вне зависимости от того, какой человек управляет ОСК. Я знаю одно: та стратегия, которая была принята советом директоров в конце прошлого года, должна исполняться, ее должны реализовывать люди, у которых совпадают взгляды и подходы к управлению, что в конечном счете ведет к слаженной работе всей команды. Поэтому руководитель — вчерашний, сегодняшний или завтрашний — должен и сегодня, и завтра руководствоваться одним: заинтересовать всех своих подчиненных в достижении конкретной цели.
— И как решить проблему управляемости ОСК?
— В корпорации нужно очень многое менять. Первое лицо должно мотивировать свой коллектив и выстроить эффективную работу. Но если вы думаете, что очень много желающих завтра побежать и занять эту должность, вы ошибаетесь. Это очень сложная задача — управлять таким предприятием и развивать его.
— Но выстроить управляемость крайне сложно, учитывая разношерстную команду.
— Я убежден, что действующему руководителю (ОСК возглавляет Владимир Шмаков.— “Ъ”) необходимо поменять свои принципы мягких балансов, перейти на жесткую централизацию решений, связанных единой целью. Я помню этого человека, когда он был первым замом на УВЗ, а я возглавлял совет директоров, тогда он достаточно часто присутствовал на наших заседаниях. У нас неоднократно случались дискуссии, и я помню его совершенно иным человеком. Он был стержнем всей работы, мог управлять сложными процессами и решать комплексные вопросы в масштабах крупной военно-промышленной корпорации. Возможно, потом что-то произошло, что-то изменилось, но, если честно, я не понимаю что.
— Как вы относитесь к идее превращения ОСК в чисто военную корпорацию с передачей ключевых гражданских активов частным инвесторам?
— Это дискуссионный вопрос. С одной стороны, большинство западных судостроительных концернов пошли именно по этому пути. С другой, у ряда наших экспертов есть опасения, что разделение единой структуры ОСК, в значительной мере повторяющей структуру советского Минсудпрома, на чисто военную и гражданскую части в неблагоприятные циклы существенного падения спроса на гражданскую продукцию может привести к банкротству и ликвидации гражданских предприятий с вытекающими отсюда негативными социально-экономическими последствиями.
— Насколько глубока будет кооперация с иностранными верфями, особенно с теми, которые уже принадлежат ОСК?
— К сожалению, сейчас отечественная промышленность не готова в полной мере реализовать потребности российских заказчиков в крупнотоннажных судах высоких ледовых категорий и ледостойких морских платформах. Поэтому рассматривается кооперация с зарубежными компаниями, у которых есть нужные нам технологии. Но проблема не только в технологиях: у российских предприятий после кризиса 1990-х годов сохраняется проблема с кадрами. Не хватает и построечных мест. Так что проблема комплексная. Но тут многое будет зависеть от тенденций развития рынков судостроительной продукции в ближайшие годы. Однако точно могу сказать: традиционный партнер отечественных судостроителей — входящая в ОСК и специализирующаяся на ледоколах финская Arctech Helsinki Shipyard — присутствует в любом из возможных сценариев кооперации с иностранцами.
— Какова ваша позиция по поводу «Мечела» и вывода компании из кризиса?
— Государство всегда мотивировало бизнес, в том числе и «Мечел», идти и осваивать новые месторождения, создавать новые мощности, поэтому компания закредитовалась, рассчитывая на позитивную динамику спроса и положительную конъюнктуру рынка. «Мечел» за 70 млрд руб. сам построил железную дорогу к Эльгинскому месторождению, хотя это не компетенция металлургической компании, в инфраструктурных вопросах должно было помогать государство. На совещании у Игоря Шувалова у представителей государства сложилась консолидированная позиция: необходимо помочь «Мечелу», если изначально пообещали не бросить в беде. Мы рассматриваем вариант выдачи госгарантий на определенный объем, чтобы в краткосрочной перспективе компания могла обеспечить себя оборотными средствами и погасить часть долгов. Минфин эту идею поддержал. При этом госгарантии должны выдаваться с четким пониманием того, в какие сроки и каким образом предприятие будет возвращать полученные под госгарантии средства. Чтобы решить проблемы «Мечела» в долгосрочной перспективе, будем искать способы продажи каких-то активов компании стратегическим или финансовым инвесторам. РЖД, как эксплуатант,— абсолютно правильный покупатель на железную дорогу к Эльге, но, к сожалению, у РЖД есть своя инвестпрограмма, в которую не были включены такие расходы. В таком случае государство могло бы выделить дополнительные средства на докапитализацию РЖД под покупку этого актива, но сегодня никто в правительстве не может дать подобных обещаний или предложить скорых решений. Для Минпромторга и «Мечела», однако, это было бы идеальным решением по данному вопросу: компания осталась бы в угольном проекте и продолжила заниматься своим делом вместе с ВЭБом. Сейчас будем искать альтернативные решения, может быть, с участием РФПИ, который вместе с иностранными инвесторами мог бы войти в капитал Эльгинского проекта.
— Как вы оцениваете идею создания алюминиевого фонда? Что делается в этом направлении?
— Министерство поддерживает эту идею, мы по поручению правительства еще в 2013 году представили в Минэкономики варианты его формирования. Фонд может быть создан в форме юрлица, зарегистрированного в России. Одним из вариантов поддержки его финансирования может стать привлечение зарубежных фондов. Так, ВЭБу совместно с РФПИ предложено проработать с азиатскими и арабскими фондами вариант привлечения иностранного финансирования.
— Можно предположить, что если такой склад будет создаваться, то об аналогичной мере попросят и другие металлурги. Вы готовы их поддержать?
— Пока другие производители металла не обращались в министерство с такой инициативой.
— О каких мерах господдержки сейчас просит «Русал»?
— «Русал» заинтересован в поддержке со стороны государства по увеличению потребления алюминия на внутреннем рынке. Сейчас Минпромторг вместе с компанией и другими ведомствами прорабатывает предложения по нескольким направлениям: созданию центров компетенции по производству литейных сплавов из лома алюминия, увеличению потребления алюминиевых бурильных труб, использованию алюминиевых порошков и пудр в лакокрасочных покрытиях и так далее. Также рассматриваются идеи по мерам таможенно-тарифного регулирования и по господдержке в форме субсидий процентных ставок по ранее полученным кредитам.
— Разрабатывается ли программа поддержки цветной металлургии в условиях падающих цен на золото?
— Золотодобывающие предприятия, хотя по традиции и относятся к цветной металлургии, находятся в ведении Минфина. Сейчас правительство рассматривает варианты решений по увеличению объема финансирования на приобретение золота, об увеличении размера авансирования поставок золота в Госфонд России. На мой взгляд, это вполне эффективный механизм поддержки отечественных предприятий.
— Ведут ли металлургические компании работу по деофшоризации?
— Безусловно, в противном случае они просто лишатся господдержки. У государства в этом отношении жесткая позиция: господдержка будет оказываться только предприятиям, конечные бенефициары которых находятся в юрисдикции России. Наш подход работает: ряд компаний, рассчитывающих на господдержку, уже ведут активную работу по деофшоризации.
— На какой стадии сейчас разбирательство в ВТО из-за утилизационного сбора на автомобили?
— Намеченная на 28 января в Брюсселе панель международных экспертов для формирования позиции ВТО по утилизационному сбору в РФ не состоялась. Был запрос ряда европейских и японских автопроизводителей о якобы завышении ставок российского утилизационного сбора. Чтобы получить оценку перспектив этого разбирательства, НП «Объединение автопроизводителей России» обратилось к международному юридическому агентству Mayer Brown для независимой экспертизы ставок. Замечу, что государственных денег на это потрачено не было. Эксперты Mayer Brown провели исследование, сравнили нормативы утилизации в ЕС и России.
Как вообще складываются эти нормативы? Из того, что должно быть утилизировано и переработано. Автомобиль должен быть разобран. Что-то должно быть отправлено на переплавку, рециклинг, самое опасное — захоронено. Так вот, переложив нормативы Евросоюза на карту России, специалисты Mayer Brown установили, что размер ставок утилизационного сбора в России соответствует нормативам ЕС с учетом географической протяженности страны и состояния инфраструктуры утилизации. Видимо, согласие ряда экспертов с данными выводами и послужило причиной отказа от проведения панели. В общем, на наш взгляд, суд не имеет смысла, так как решение очевидное. Но Минпромторг держит ситуацию на контроле.
— А насколько сильно события на Украине могут повлиять на наш автопром?
— Что касается влияния украинских событий на российский автопром, то мы видим две группы рисков. Первая группа, о которой мы уже говорили,— прерывание кооперационных технологических процессов. Когда машиностроительное производство останавливается из-за отсутствия какого-то комплектующего изделия, производимого другим предприятием. В этом смысле российский автопром самодостаточен, а значит, эти риски для нас неопасны.
Вторая группа — коммерческие риски. Крупнейшими российскими экспортерами автомобилей на Украину являются АвтоВАЗ и КамАЗ. Если Украина будет чинить препятствия для продажи на своем рынке российской продукции, неизбежны определенные коммерческие потери. Например, недавно, после всем известных событий, был экспроприирован склад КамАЗа у одного из украинских дилеров: арестовали 50 машин. Надо отметить, что по состоянию на сегодня ОАО КамАЗ удалось вернуть себе только права на свое имущество — машины вернули в автоцентр, но не выпускают на рынок. Такая группа рисков вполне вероятна, но я бы не стал преувеличивать их значение для наших производителей. Объем поставок автомобилей российского производства на Украину совсем невелик. По итогам 2013 года он составил 6,8 тыс. автомобилей у АвтоВАЗа и менее 1 тыс. грузовиков КамАЗа. В общем объеме производства эти цифры не играют значимой роли.
— Могут ли смягчиться условия соглашений о промсборке в связи с падением российского авторынка?
— Смягчения позиций по условиям промсборки не будет. Наоборот, мы ведем политику, направленную на углубление уровня локализации для производителей автомобилей. Не за счет увеличения числа «отверточных производств», а за счет именно качества и глубины локализации.
— Какие меры принимаются по выведению из кризиса проблемных автомобильных активов — ТагАЗа и «Дервейса»? Банкротство ТагАЗа неизбежно?
— Задача государства в этом вопросе — создать условия для развития производства. Минпромторг формирует поле, в котором выгоднее быть производителем, чем импортером. Для всех остальных — равные условия. Инвестор принял все риски на себя. Государство к этим проектам отношения не имеет. Условия для всех производителей равны, а далее события развиваются по рыночным законам.
— Каков прогноз Минпромторга по рынку грузовых вагонов? Какие меры поддержки спроса планируется принять?
— Российские мощности перекрывают потребность в вагонах, которая есть в настоящий момент. Как вы знаете, правительство опубликовало постановление по увеличению спроса на инновационный подвижной состав. Мы подсчитали, что в 2014 году количество инновационных грузовых вагонов составит 25 тыс. штук при общем объеме рынка в 60 тыс.
— А что думаете о продлении сроков службы вагонов?
— Минпромторг против продления сроков. Сейчас мы совместно с Минтрансом ведем разработку новой методики по отзыву старых грузовых вагонов. Плюс с августа 2014 года вступает в силу технический регламент Таможенного союза «О безопасности железнодорожного подвижного состава». На эти цели в том числе в бюджете заложено до 2,5 млрд руб.
— Летом 2013 года власти решили поддержать «Гражданские самолеты Сухого» (ГСС) через допэмиссию. Но она размывает долю итальянского акционера ГСС — Alenia. В конце 2013 года говорилось, что Alenia вроде как согласна на «размыв», но тогда она получит пролонгированное право на допэмиссию в свою пользу, если эти деньги у нее появятся в будущем. Как в итоге они договорились?
— Это все-таки больше корпоративный вопрос к ГСС и ОАК.
— В свете заявлений о введении санкций как Минпромторг видит кооперацию с иностранными партнерами по проектам SSJ-100 и МС-21? Когда действительно можно ожидать существенного импортозамещения в этих самолетах?
— Еще раз подчеркну: введение экономических санкций — сложный процесс. Ему должен предшествовать расчет потенциальных финансовых потерь. А если учитывать объем поддержки, оказываемой другими государствами своим авиапроизводителям (в первую очередь Boeing и Airbus), очевидно, что отказываться от бизнеса в России будет очень болезненно обеим сторонам, такое решение может привести к существенным потерям. Тем более опасно для них ненароком освободить рынок для конкурента. Теоретически самый большой риск — сертификационный, EASA (Европейское агентство авиационной безопасности) и FAA (Федеральное управление гражданской авиации США) как международные организации более политически ангажированы, нежели наши бизнес-партнеры.
В любом случае мы планово работаем над импортозамещением. Несмотря на то что уже давно любой самолет — это продукт глубокой кооперации и отказаться полностью от налаженной цепи поставок запчастей и комплектующих не всегда возможно, к 2017 году для МС-21 будет сертифицирован российский двигатель ПД-14. А в целом весомую часть импортных агрегатов можно было бы заменить в течение трех-четырех лет, это касается и SSJ-100. Определенную сложность могут составить иностранные наработки в области композитных материалов, хотя и здесь в течение приблизительно такого же срока можно ожидать существенного замещения. Чтобы снизить риски, в том числе независимо от того, будут приняты санкции или нет, по ряду материалов и комплектующих уже ведется работа по дублирующим производителям — в основном из России и стран Юго-Восточной Азии и Китая. Но есть важный момент: по авиастроению сейчас ни один из иностранных поставщиков не заявил даже об изучении вопроса изменения условий поставок в связи с политическими декларациями.
— Как идет создание станкостроительного холдинга «Станкопром»?
— Все идет по плану. Это важная работа: холдинг должен объединить все важнейшие станкостроительные активы страны, чтобы благодаря реализации единой стратегии провести радикальную модернизацию отрасли, от которой зависит ситуация в российской промышленности в целом. Пока на нашем рынке доминируют иностранные станки.
«Ростехом» определен контур предприятий, которые войдут в холдинг, разработана стратегия до 2025 года. В январе ЦБ зарегистрировал допэмиссию на 30 млрд руб., через которую в «Станкопром» будут переданы активы «Ростеха» и «Оборонпрома». Сейчас завершена передача четырех активов «Оборонпрома». По десяти активам «Ростеха», которые предполагается вносить в уставный капитал «Станкопрома», завершена оценка. Еще по ряду активов работаем над механизмами консолидации.
— В последнее время Минпромторг часто обвиняют в лоббировании непопулярного закона о запрете и ограничении преференций для зарубежного медицинского оборудования. Можете пояснить, для чего вводятся эти ограничения?
— Скажу главное — изменения, заложенные в проекте этого документа, ни в коем случае не повлекут ухудшения качества медицинского обслуживания пациентов. Здоровье россиян — это незыблемый приоритет наших действий и инициатив. А теперь давайте определимся с понятиями. Работа над постановлением, в том числе над списком медицинской продукции, на госзакупку которой вводятся ограничения, продолжается. Учитывается позиция всех заинтересованных сторон, в том числе медицинского сообщества. Запрет не касается медтехники, которая не производится в России или же выпускается всего одним производителем. Практически все перечисленные в нем медицинские изделия имеют двух и более российских производителей. Причем по этой продукции они уже имеют долю более 30% (плюс-минус по всем наименованиям).
Запрет по отношению к зарубежным поставщикам является устойчивым стимулом для организации производства на территории РФ и локализации технологий. Обращаю внимание на то, что в России более 85% всего медоборудования закупается по госзаказу. В фармацевтике этот процент меньше: госзаказ составляет 40%. В рамках нового закона мы предлагаем крупным поставщикам долгосрочные контракты на поставку на четыре-пять лет, если они будут осуществлять локализацию производства на территории РФ. То есть новые правила, скорее, избавят российский рынок от посредников и дилеров, которые делали серьезные накрутки на продукцию, что снижало эффективность госпрограмм по закупке медтехники.
В наших интересах создавать СП с иностранными производителями медтехники в тех областях, где у России есть технологическое отставание. Важно заинтересовать производителей современной медтехники трансфертом технологий в нашу страну. Иными словами, будет осуществляться локализация производства в России самой современной медтехники, происходить передача технологий, и благодаря предлагаемым мерам удастся обеспечить устойчивое развитие российской медицинской промышленности в долгосрочной перспективе. Еще раз подчеркну: с учетом того, что в оcновном в этом вопросе речь идет именно о госзакупках, которые осуществляются на бюджетные деньги. Нет никакого смысла поддерживать посредников и дистрибуторов, которые ввозят в страну иностранную медтехнику. Нам необходимо создавать свою мощную индустрию. И у нас есть все возможности и средства для того, чтобы наши предприятия создавали высокого уровня технику и выводили ее на рынок.