В новом фильме Романа Полански "Венера в мехах" прокладкой между экраном и романом Леопольда фон Захер-Мазоха служит одноименная пьеса бродвейского драматурга Дэвида Айвза, немного страдающая примерно тем же однообразием, что и нудноватая классика эротической литературы о психологическом поединке между слабым мужчиной и сильной женщиной.
Фото: filmz.ru
В "Венере в мехах" в два раза меньше персонажей, чем в предыдущем киноспектакле Романа Полански "Резня", и примерно во столько же больше характерологической условности. В "Резне" спектакль разыгрывали социальные маски, "Венера в мехах" — совсем простенькая ролевая игра на два посадочных места: "раб и господин", "кошка и мышка", "режиссер и актриса", "Пигмалион и Галатея". Действие картины помещено в живописный облезлый театрик, которому вполне подошло бы название "Театр у писсуара" — оно украшает резюме героини Эмманюэль Сенье, актрисы, пришедшей пробоваться на роль Ванды фон Дунаев в постановке драматурга (Матье Амальрик), собирающегося дебютировать в режиссуре со сценической интерпретацией захер-мазоховского произведения, которое он считает великой книгой о любви.
Фото: filmz.ru
Герой Матье Амальрика тоже полагает, что его пьеса — про душевную близость, циничная героиня ворчит, что "Венера в мехах" — просто порнография, а у Романа Полански получилось что-то вроде литературоведческого киноэссе, двое героев которого подробно разбирают образ захер-мазоховской суперженщины Ванды, докапываются до, так сказать, "зерна роли". Точнее, набрасывают на незамысловатую героиню австрийского основателя мазохизма несколько дополнительных, более интересных слоев, как бы укутывают ее в меховое манто своей интерпретации, хотя не факт, что это мех драгоценного "кавказского соболя из Казахстана",— может, просто крашеный мексиканский тушкан. Есть определенная доля пошлости в диалогах героев — как и в том, с каким сладострастием камера скользит вдоль длинной молнии, которую драматург застегивает на бесконечном черном ботфорте артистки, переигравшей его как ребенка.
Но в любом случае это одна из лучших работ Эмманюэль Сенье, легко превращающейся из чавкающей жвачкой гопницы-переростка в аристократку, доминатрикс, богиню, вакханку, ведьму; в психоаналитика, раскрывающего герою суть его отношений с богатой невестой, и феминистку, обиженную сексизмом романа и пьесы. Она одинаково искусно изображает и мяуканье голодной кошки, и трели соловья, одинаково искренне плачется, жалуясь на не задавшийся с утра день, и убийственно иронизирует: "Тебя интересуют не женщины, а меха,— тебе надо было жениться на ондатре". Опоздавшая на прослушивание задрипанная немолодая актриса, умолявшая режиссера не выгонять ее, не только сама все время меняется, преображается, делаясь все привлекательней, но и начинает менять ход событий: переключает освещение в зале, выдает режиссеру винтажный венский лапсердак из секонд-хенда, какой вполне мог носить и захер-мазоховский терпила, настаивает на том, что пьесу надо начать как и роман — с появления богини Венеры. В общем, подпавший под обаяние непредсказуемой дамочки герой не сразу и осознает, что у него появился довольно опасный соавтор, и еще пытается по привычке что-то режиссировать: "Встаньте там, делайте, что я говорю..."
Фото: filmz.ru
Хотя Ванду-Венеру играет жена Романа Полански, а герой Матье Амальрика имеет внешнее сходство с режиссером фильма, "Венера в мехах" содержит кокетливое предостережение против "автопортретных" интерпретаций. "Если какой-нибудь критик скажет, что это я, я его убью",— злобно шипит драматург, когда его партнерша как бы невзначай путает имена автора пьесы и героя романа и прозрачно намекает на то, как много общего между закомплексованным писателем, пытающимся реализовать режиссерские амбиции, и захер-мазоховским любителем хорошей порки. Однако привязанный в финале к фаллическому декоративному кактусу раб, не столько женщины, сколько своего же собственного полового органа,— слишком емкий символ, чтобы не распространить его и на создателя картины.