Доложите постановку
Российские лауреаты World Press Photo 2014 о своих проектах
В Москву приехала выставка World Press Photo 2014, самого популярного в мире конкурса фотожурналистики. Среди 53 победителей в 18 категориях трое фотографов из России — по сравнению с другими годами это щедрый урожай. В номинации «Повседневная жизнь» третьей премии за серию фотографий удостоена живущая во Франции москвичка Елена Чернышова: ее репортаж «Дни ночей — ночи дней» о Норильске, городе-катастрофе, экологической и социальной, был сделан для русского National Geographic. Два других российских призера отмечены за «Постановочные портреты»: первую премию за серию фотографий получил москвич Данила Ткаченко, третью — работающий в Москве екатеринбуржец Никита Шохов. Оба сняли эскапистские истории о людях, разными способами отказывающихся от цивилизации и стремящихся к первобытной свободе: Данила Ткаченко снимал поселившихся в лесной глуши России и Украины отшельников, Никита Шохов — колонию нудистов в Утрише. «Escape» Данилы Ткаченко и «Утриш» Никиты Шохова хорошо смотрятся на выставке World Press Photo, но эти фотографии неплохо смотрелись бы и на выставке постконцептуального искусства, где-нибудь рядом с работами Тарин Саймон. Оба лауреата очень молоды: Никите Шохову 26 лет, Даниле Ткаченко — 24. Оба связаны с Московской школой фотографии и мультимедиа имени Родченко: Никита Шохов учился у Игоря Мухина, Данила Ткаченко заканчивает курс Валерия Нистратова. Номинация, в которой победили оба «родченковца», появилась у World Press Photo лишь на прошлом конкурсе, когда категорию «Портреты» было решено разделить на постановочные (Staged Portraits) и наблюденные (Observed Portraits). Анна Толстова поговорила с обоими лауреатами о том, есть ли граница между искусством и репортажем, постановкой и документом, художественным вымыслом и правдой.
Данила Ткаченко: «Для меня фотография — это тоже уход от действительности»
Какое отношение имеет номинация «Постановочные портреты» к фотожурналистике? Ведь мы привыкли думать, что журналисты должны снимать «сырую натуру», не приукрашивая ее постановкой.
Я считаю, что фотография априори не отображает реальность. Хотя бы потому, что реальность трехмерна, а фотография двухмерна. Реальность — вещь относительная, она у каждого своя. И я не верю в «фотографическую истину». Фотография в СМИ отражает не «правду жизни», а мнение о ней фотографа или фоторедактора. Я не вижу никаких проблем с постановкой — я создаю художественный образ. Я выбираю место, время, ракурс — это не реальность, это мое произведение. Я художник, который работает с документальной фотографией.
Как возникла идея серии «Escape»? Как вы искали своих героев? Как убедили их сниматься?
Я вырос в самом центре Москвы, родился на Арбате, всю жизнь жил в большом городе. Но однажды поехал в поход на Алтай, и так получилось, что я заблудился и провел в горах, на холоде, почти месяц. С течением времени, находясь в дикой природе, я стал узнавать в себе совершенно нового человека, от меня стали отваливаться какие-то социальные пласты, я понял, что, когда я в обществе, я — лишь плод этого общества, все мои привычки, повадки, шаги как-то просчитаны. Не всегда тот новый человек был симпатичным, но мне стало не то чтобы страшно, мне захотелось приблизиться к себе, понять себя. Этот опыт изменил меня фундаментально, мое отношение к жизни, мои идеалы и предпочтения. То, что я считал важным, оказалось неважным. Это был очень тяжелый опыт — тяжелее в жизни у меня ничего не было. Но когда прошло года четыре, я приобрел временную дистанцию и начал вспоминать об этом, мне стало интересно, кто мы без культурного контекста, без контекста социума, в который попадаем с самого рождения и который нас формирует. Иногда кажется, что любое твое действие, любая твоя мысль сформированы этим культурным контекстом — я хотел понять, существует ли «Я» как полноценная единица или «Я» — это все больше воплощение социального пространства. Вначале я стал искать семьи или общины людей, ушедших от социума, живущих в лесах, разных староверов. Приезжал к ним, общался, снимал, но вскоре понял, что между ними и нами нет особой разницы, потому что они тоже являются социальной системой и у них тоже свои культурные коды. И только потом вышел на людей, которые долгое время живут в полном одиночестве, и начал снимать отшельников. Мне был интересен сам процесс их поисков, это всегда приключение, но еще интереснее было сравнить их с собой. Я искал разницу между социальным человеком и внесоциальным.
Можете сформулировать, в чем разница?
Первое впечатление, что они похожи на детей, потому что они очень честны и прямы в общении, не скрывают свое настроение.
А бывало так, что они с вами общались, но потом отказывались сниматься? И вообще не возникали ли у вас моральные сомнения? Ведь эти люди решили уйти от мира, а вы своими снимками возвращаете их в мир?
Этическая проблема? Как было дело: я к ним приходил, представлялся, говорил, что делаю, для многих это было очень странно. В основном люди либо сразу отказывались общаться, либо шли на контакт и потом уже не возражали против съемки. Что касается этической стороны: я не подписываю их имен, не говорю, где они живут, для меня важен жест ухода. Сейчас я готовлю книгу «Escape», ее тема — конфликт человека с обществом, и там будет раздел с их комментариями, почему они ушли и что они там нашли. Просто личные истории — когда я с ними общался, я что-то записывал.
Ваши отшельники сняты в двух странах: Россия и Украина. Это оттого, что с ними проще было общаться — на одном языке? Вам не хотелось поискать таких же отшельников в Европе или в Средней Азии?
В основном проект связан с Россией, Украина же просто во многом похожая на нас страна. В России огромные незаселенные территории, часто крайне неблагоприятная социальная среда, всегда был развит коллективизм, индивидуализм никогда не приветствовался, и всегда была тоталитарная власть, а мнение несогласных с большинством не принималось — до сих пор не принимается. Во время моих путешествий по стране — а я много мест объездил, искал на Урале, на Алтае, в Сибири, проезжал через большие города, маленькие, через деревни, и всегда не на машине, а общественным транспортом — я понимал, почему люди уходят: я встречал много социальной несправедливости и неблагополучия. В каких-то деревнях, из которых люди уходили в отшельники, была гораздо более печальная обстановка, даже в материальном плане, чем у ушедших. Я думаю, Россия — страна, где больше всего отшельников, и это движение будет развиваться.
Ваши герои, с одной стороны, действительно выглядят героями, Робинзонами, ежедневно борющимися за жизнь. Но, с другой стороны, их нельзя назвать победителями, скорее они проигравшие — они не могут изменить социальную действительность вокруг себя и бегут от нее. Как вы считаете, это сильные люди или слабые?
Для меня фотография — тоже уход от действительности, некое отшельничество, это требует большой отдачи и приходится от многого отказываться. Просто все это делают по-разному. Конечно, у всех разные ситуации, и большинство бежит не от хорошей жизни, у кого-то случилось горе, кто-то по религиозным убеждениям. Это их осознанный выбор — это все-таки поступок, и не из легких. Легче спиться. Конечно, звучит банально, но множество людей в городе гораздо более одиноки — их тоже можно назвать проигравшими. Я не готов судить, кто проиграл, а кто победил.
То есть для вас профессиональная фотожурналистика — это тоже своего рода социальный конформизм? Когда вы работаете в СМИ, вы ведь понимаете, чего от вас ждут.
Я работал в СМИ, начинал как фотожурналист в московских газетах и разочаровался в этой профессии. Ты ничего не делаешь, ты просто машина, которая производит картинку, нужную редактору под какой-то его месседж. Чисто манипулятивные картинки, сделанные на заказ. Возможно, это не правило и мне просто не повезло. Но я это так воспринял и решил заниматься своим проектом.
Как вы относитесь к серии Никиты Шохова про Утриш? Его герои ведь тоже бегут от общества, пусть и временно. Вам близок такой вариант эскапизма или кажется искусственным?
Да нет, не кажется. Люди просто охреневают от действительности. И спасаются от нее — все по-разному. Кто-то ест наркотики, кто-то пьет, кто-то едет в Индию. Я тоже несколько раз ездил в Индию, бывал в Европе и всякий раз ловил себя на мысли, что я вряд ли бы стал снимать отшельников в этих странах.
Судя по отшельникам и по другим вашим сериям — про подростков в переходном возрасте, на пороге неизвестности, про закрытые территории,— вас привлекает таинственное. То, что мы не можем увидеть в реальности,— просто не замечаем или оно спрятано.
Я художник, я создаю свою реальность. А что меня интересует, так это скорее вопрос самоидентификации, поиска себя. Если взять серию о подростках, мне было интересно понять, что человек теряет и что находит, когда он из состояния детства переходит в состояние взрослого. Он многое теряет, он становится менее свободным: на него возлагается большая ответственность, и это забирает у него непосредственность и честность реакции на окружающее. Я просто хорошо себя помню в этом возрасте, эти воспоминания меня и сподвигли на проект. Отшельники стали продолжением самоанализа.
А серия «Закрытые территории»?
Работа над ней еще не закончена. Это скорее метафора, чем какое-то конкретное место. Меня интересовал вопрос национальной идентичности, что вообще есть Россия. Это проект про ожидание какого-то будущего — должно было произойти будущее, которое не наступило. Я снимаю места, которые были очень важны в этом будущем, на них было потрачено много усилий и ресурсов, но они в итоге не реализовались. Понимаете, Россия — это подросток, она постоянно пытается себя по-новому создать, постоянно придумывает новую жизнь, новую систему, но при этом совершенно перечеркивает старый опыт, как будто этого и не было и никто об этом не вспоминает. Мне кажется, это чревато: человек, как и страна, растет на собственных ошибках, без опыта не может быть дальнейшего развития. Я снимаю странные места, связанные с этим неслучившимся будущим.
Например?
Допустим, у меня есть фотография города, где в 1968 году произошла катастрофа, большая, чем в Чернобыле, так что пол-Урала загрязнено, но о ней никто особо не знает и не парится, люди живут себе спокойно — в неведении. Отголоски этой катастрофы слышны до сих пор: город находится за колючей проволокой, вокруг КПП и зараженные озера. Потом я снимаю разные научные проекты — например, проект по полету человека на Марс. Была построена куча станций, дорогущих антенн, был почти построен космодром, а потом все это заброшено. Еще я снимаю заброшенные города на Севере, скажем, шахтерские, которые сейчас используются как полигоны для военной авиации. Мне интересен тот факт, что при отработке авиаударов тренируются на живом — на городе, где жило гражданское население, а не на каких-нибудь военных объектах. Я ищу разного рода странности, связанные с этим опытом, который, я считаю, еще не переварен. Я хочу его вернуть, оживить с помощью фотографии. При этом я снимаю зимой — мне нужна чистая картинка, я хочу создать состояние мертвого, странного пространства, где нет природы и нет ничего. Кстати, в проекте с отшельниками тоже отсутствует небо и все такое заросшее, картинка более закрытая, темная, я всегда снимал сумерки. Это требовалось, чтобы создать состояние изолированности, чего-то скрытого. Это очень большая работа, которая, может быть, не заметна с первого взгляда, но мне это важно, потому что я не вижу фотографию отдельно от проекта, я всегда вижу проект в целом.
Никита Шохов: «Это проблема, что мы воспринимаем фотографию как истину»
World Press Photo — журналистский конкурс. Какое отношение к фотожурналистике имеет номинация «Постановочные портреты» вообще и ваша серия «Утриш» в частности? Ведь мы все еще живем в плену идей «документальной истины» и «решающего момента».
Да, это реальная проблема, что мы воспринимаем фотографию как истину. С одной стороны, это мешает творчеству. С другой стороны, а что еще является правдой в медиа? Видео? Инстаграм? Вся прелесть фотографии в этой шизофреничности. Что касается номинации «Постановочные портреты», то все-таки она имеет непосредственное отношение к журналистике. Есть социальная тема, которая исследуется. В данном случае — это Утриш и обитатели. Проблема здесь политическая: его пытались запретить для свободного отдыха. Режиссура в данном случае лишь помогает раскрыть проблему. Ну, вот представьте непостановочные журнальные фотографии из этого места? Это будет выглядеть так обыденно-мерзко, что мы получим обратный эффект: «Закрыть его!»
Как вы попали на Утриш и как возникла идея серии?
Я приехал туда годом ранее, чтобы снимать мои «Черноморские каникулы». Утриш был лишь частью поездки. А потом я специально приехал на Утриш, чтобы снимать не просто репортаж, но со сценарием.
В «Утрише» есть явные библейские подтексты, во многих снимках серии — аллюзии на ветхозаветные сюжеты старых мастеров, «Адам и Ева», «Лот с дочерьми»… Это серия про утраченный рай?
Когда я первый раз был там, мне показалось, что это место условно похоже на рай. Там нет никакой цивилизации, никакого туризма. Уникальная природа. И люди там живут тем, что Бог пошлет, как будто в раю. Поэтому и возникла идея совместить текст Библии с этими людьми и этим местом.
Сколько понадобилось времени, чтобы войти с этими людьми в контакт и они согласились участвовать в ваших художественных играх?
По прошлой поездке я знал, как эти люди живут там, некоторых знал лично. Съемка длилась три недели, и с каждым нужно было провести несколько дней в общении, чтобы получить согласие сниматься. Сама съемка занимает ничтожно мало времени. Все усилия — это кастинг и контакт. Некоторых важных персонажей просто забирает наркополиция, и несколько дней усилий впустую — человек не успел сняться. Серьезная проблема — то, что все герои заняты в разных сценах. Эти сцены могут сниматься с промежутком в неделю. А у человека меняются планы, он вдруг уезжает домой — и это полный провал, цепочка сюжетов идет в корзину. Но это издержки производства — я не могу платить гонорары моделям. Пока не могу. Съемочный процесс довольно простой. Я объясняю смысл текста героям и позволяю импровизировать. Остается лишь «поймать решающий момент». Этот метод — абсолютная норма в американской fashion фотографии: Аведон, Лейбовиц, Лашапель, Макгинли.
Судя по некоторым вашим сериям, снятым на Рублевке или в московских клубах, у вас тонкий социологический глаз. Мы привыкли думать штампами: Рублевка — это «новая русская элита», приближенная к Кремлю, клубы — это золотая молодежь, хипстеры. У вас же и Рублевка, и клубы — гораздо более сложные явления, где мы чувствуем весь социальный спектр общества, богатство и бедность, благополучие и неустроенность, покой и несчастье. Когда люди оказываются в раю, без одежды и прочих элементов, которые маркируют их социальную принадлежность, они из социального мира как бы выпадают. Вам было интересно выпадение из социальных иерархий?
Да, ради этого я и выбрал Утриш, а не Москву, например. Мне нужна была универсальность: это не Россия, а любое место; это не русский, а человек любой национальности; это не сегодня, а когда угодно.
То есть вы, как Гоген, нашли свой Таити?
Это слишком лестное сравнение. Возможно, нашел, посмотрим, пока рано говорить.
На фоне других победителей World Press Photo с их остросоциальными работами две русские серии очень выделяются. Цикл Данилы Ткаченко ведь тоже про радикальный отказ от социума. Не кажется ли вам странным, что русские победили именно с такими проектами?
А вы думаете, эти работы про одно и то же?
Нет, конечно. Ваша работа — скорее о побеге к счастью в рай до грехопадения, работа Данилы Ткаченко — о побеге к одиночеству, к самому себе. Но эскапизм, безусловно, общая для вас обоих тема. Связано ли это с политикой, с вашими ощущениями от московской действительности?
Не согласен: герои Данилы также ищут счастье, для них это — одиночество. Но гигантский мегаполис и бесконечный поток негатива в СМИ способствуют тому, чтобы сделать что-то иное, противоположное. Допустим, там война, а хочется изобразить мир. Там глупая погоня за сегодняшним днем, а хочется изобразить вечное.
Желание вполне понятное…
Да нет, не вполне. Многие плывут на волне и добавляют актуальное, модное, негативное.
Снимки из вашей серии легко представить себе и на страницах какого-нибудь еженедельника, и на художественной выставке. Означает ли это, что противопоставление фотографов-документалистов и фотографов-художников уже не имеет смысла?
Сейчас мне кажется, вопрос стоит вообще по-другому: статика или движение, фотография или видео? Также мне интересны категории: чистая фотография или измененная в компьютере; прямая фотография или концептуальная, на стыке с дизайном, наукой, литературой, театром, хореографией, кино и живописью?
ArtPlay, с 15 мая по 12 июня