В прошлое воскресенье на экраны вышел телесериал "Бесы" — экранизация самого мрачного произведения Достоевского. Но обозреватель "Огонька", заранее посмотрев первую половину сериала, понял, что бояться на этот раз нечего
Николай Ставрогин (Максим Матвеев) и Марья Лебядкина (Мария Шалаева). С ними все ясно
В Москве есть станция метро "Достоевская". Среди персонажей, изображенных на украшающем ее панно, конечно, и герои "Бесов" — Верховенский, Кириллов, Шатов. В мае 2010-го, когда станция только открылась, случился скандал: пассажиры сочли оформление "слишком мрачным и суицидальным". Обобщенное мнение высказала в интернете чуткая мать: ее ребенку, писала она, будет "страшно ходить по этой станции". Резонанс был настолько велик, что тогдашний начальник метро Дмитрий Гаев не исключил "демонтажа мозаик". К счастью, страсти улеглись, все осталось, как было. Меня особенно завораживает на том панно черная плоская фигура в цилиндре, которая как бы падает со ступенек. Когда смотрю на нее, мне кажется, что я тоже падаю...
У экранизаций Достоевского традиция более давняя, чем у оформления станций. Уже был и сериал "Идиот", и "Братья Карамазовы"; уже привычны образы духовных, и, напротив, бездуховных людей, и людей падших. Понятно, что каждый такой сериал — это "Россия Достоевского", но не в прямом смысле, а то, как представляют Достоевского на современном телевидении. Отличительным свойством этих сериалов было допущение некоей неоднозначности: сериал "Преступление и наказание", например, вернул дискуссию о том, раскаялся ли Раскольников или не раскаялся. Это и является достоевщиной — в лучшем смысле слова.
Теперь вот вышли "Бесы" в версии Хотиненко. Версия вроде бы роман щадит. Ну, разве что сначала найдут труп — в озере, и все, увидевшие его, обильно, трижды, будут креститься. И полицмейстер с сигарой во рту сообщит нам, что в уездном городе все было мирно, пока не приехали "эти люди". А дальше все как по писаному — будет скалиться полусумасшедшая сестра капитана Лебядкина, и будет мрачно въезжать в город Ставрогин. И страшно будет завывать ветер, и грохотать гром, и блистать молния, и улыбаться убийца в подворотне.
Ставрогин теперь энтомолог, кстати, хорошая находка режиссера — с учетом ставрогинских представлений о людях как о переходных существах; он будет мрачно отлавливать бабочек, которые крылышками бяк-бяк-бяк, и прокалывать их булавкой, тем самым превращая их в "сверхбабочек". А в минуты сверхчеловеческих озарений у Ставрогина будут отрастать символические крылья, и хохотать он будет именно по-дьявольски, а не как-либо иначе.
Впрочем, "буквальное следование Достоевскому" — чем так гордятся наши режиссеры — нередко разрушает его дух. Хотя бы потому, что у Достоевского "говорят" не люди — идеологические конструкции, о чем писал Бахтин. Но кто об этом думает, когда делается сериал, тем более сериал "для тех, кто роман не читал".
Для этого же упрощения понимания авторы ввели новый персонаж — следователя по особо важным делам из Петербурга, которого глубоко и драматически играет Сергей Маковецкий. Крамолы тут нет: чтобы облегчить зрителю понимание, чтобы найти какую-то точку опоры, почему бы нового героя и не ввести. Однако принципиально важно, кто он — тот, чьими глазами нам предлагают оценивать историю. Рассказчик в "Бесах" — "один из нас", то есть лицо как бы нейтральное. То, что в сериале на "бесов" мы смотрим глазами следователя — кроме того, что это меняет оптику романа и как бы вводит оценочность (что Достоевскому противопоказано),— глубоко символично.
Это соответствует сегодняшнему положению дел — когда следствие является не только юридическим, но и моральным, духовным авторитетом. Именно образ следователя — нет, вот так, Великого Следователя — определяет в этой экранизации Достоевского человеческую норму. Дознания его проходят исключительно в философской манере, революционеры против него — слизь: сразу растекаются и начинают каяться от одного прямого взгляда. Консерватизм подчеркнутый и, вероятно, соответствует даже духу Достоевского. Но можно точно утверждать, что Великий Следователь в качестве единственного лекаря и единственного лекарства от революции — это уж точно не Достоевский. Хотя бы потому, что Достоевский ставил вопрос "Как это возможно в нас?", а не "в них", а это, согласитесь, разные позиции.
Главное, чего нет в сериале Хотиненко,— двойственности, противоречивости героев. Ставрогин пусть и вежлив, и благороден даже (в сцене дуэли), но все равно сразу понятно, что все зло от него, он словно насильно лишен сложности. А все его сообщники-смутьяны — студенты, офицеры, интеллигенты — и вовсе в сериале глупы и смешны. В них нет ни капли противоречия. Режиссер так нам показывает их, что сомнений нет: они некрасиво улыбаются, некрасиво поют, сидят, едят — в общем, все они помечены жирным маркером — "плохие". Да еще в качестве музыкальной темы "интеллигентов" звучат вперемешку "Марсельеза" и "Милый Августин", тот, что обычно в военных фильмах наигрывают фашисты на губной гармошке. Верховенский натягивает свои перчатки в той же отвратной манере, что и Козодоев в "Бриллиантовой руке". А вот Шатов — сразу видно, что хороший человек, хотя и запутавшийся. На всех героях тут стоит клеймо, нас задолго предупреждают: "Сейчас выйдет на сцену зло". Или — сейчас вылетит добро. Вот офицер рубит икону — это зло. А женщина, которая целует обломки иконы,— это добро. Мы их узнаем, потому что добро в этом сериале говорит специальным голосом, глубоким, а зло — визгливым и томным. Когда в дом входит зло, на улице предупредительно звучит раскат грома и молния сверкает. Вот Ставрогин и Верховенский говорят о ритуальной жертве, которая скрепит революционеров, мы в это время видим на экране свиней в загоне; и герои еще передразнивают свиней, как бы уподобляясь им.
Все эти рассыпанные по сериалу "маячки" дают странный эффект — исчезает сам Достоевский. У него Ставрогин хочет переделать мир под себя. И страшно становится, когда тебе самому это в голову приходит. А не когда страху нагоняет режиссер — громом и молнией. Когда тебе заранее указывают, где зло и добро, когда тебе отказывают в собственном отношении к героям, вот тут Достоевский начинает мстить интерпретатору, он словно уходит за кадр. И сериал воспринимается просто как скучная мораль, после которой можно помыть посуду или пол. А действительно страшная вещь превращается в детский сад, карнавал: сейчас гром закончится и выглянет солнышко, потому что добро побеждает зло.
После телевизионных "Бесов" никакая мать не напишет гневное письмо начальству из-за излишней "мрачности", как случилось со станцией "Достоевская". Панно, выходит, сильнее, чем сериал.