В разгар девяностых, осмыслению которых во многом посвящена эта книга, я работала переводчиком с группой телевидения Би-би-си, снимавшей фильм о Бутырской тюрьме. Среди прочего нам надлежало взять интервью у ее директора. Эта простейшая задача оказалась чуть ли не самой изнурительной: три часа пришлось ждать в приемной с наглухо задраенными окнами. Духота, правда, казалась, никак не действовала на секретаршу директора — огромную, совершенно кустодиевскую женщину с толстой косой вокруг головы и необъятной грудью под гипюром. Прижав плечами к ушам трубки разных телефонов, она умудрялась одновременно принимать телефонограммы из "управления по наказаниям", говорить о своем о женском и аккуратно красить длиннющие ногти в карминный цвет. Помню, я стала жарко шептать нашему режиссеру, что, мол, давайте снимать — вот же какая яркая деталь для фильма о тюрьме. А он ответил, что нет, что снимать не станет, потому что это too juicy — слишком смачно, а в то же время слишком просто, слишком в лоб, и вообще — то, что в жизни кажется таким однозначно символичным и впечатляющим, на пленке чаще всего представляется банальностью и даже фальшивкой.
Так вот, со "Временем сэконд хэнд" Светланы Алексиевич получается следующее: спотыкаясь по ходу чтения о детали и целые сюжеты примерно такого же уровня демонстративности, ты часто соглашаешься с британским документалистом (подменяя, конечно, пленку на бумагу), но в конце концов не боящийся оказаться слишком прямолинейным автор все же тебя побеждает.
"Время сэконд хэнд", как и прошлые знаменитые работы Алексиевич ("У войны не женское лицо", "Цинковые мальчики") — это записанная с многих голосов история трагедии. История того, как у людей "украли время". "Сначала украли вообще Время, а потом их личное время" — так выражается сама писательница в приведенном в конце книги интервью.
Алексиевич подает рассказы своих, часто безымянных, персонажей как однозначно документальные — она даже специально упоминает, когда разговор ведется под магнитофон, а когда ей приходится строчить самой. Хотелось бы, конечно, чтобы она при этом более точно редактировала своих героев или хотя бы не украшала их речь. Выспреннее заявление "я жажду крови" из уст молодого левака или метафорическое описание безлюбовного брака через блеск кастрюль (в том смысле, что жена занимается хозяйством на кухне, а не любовью в спальне) из уст очередной несчастной женщины — все это выглядит слишком художественно, чтоб быть убедительным.
История, "выкристаллизовывающаяся" из "Времени сэконд хэнд",— это история о самоубийстве
Ну и можно было бы освободить текст от распространенных девяностнических легенд и анекдотов, предлагаемых как точные штрихи реальности — вроде объявлений "куплю килограмм еды" и "требуется уборщица с высшим образованием",— из-за них текст вываливается в шаблонный рассказ о "лихом" десятилетии.
Но дело все-таки не в том, как эта книга из-за всего этого слаба (хотя бывает слаба), а как она, несмотря на все это, сильна (потому что по большому счету — сильна).
В целом все рассказы-признания складываются в две главных истории. Одна из них весьма актуальна здесь и сейчас (причем сейчас она кажется даже более злободневной, чем в то время, когда автор делал эти записи). В принципе, ее пафос укладывается в суммарную уверенность большинства говорящих в том, что за величие своей страны можно и нужно платить нищетой и вообще дискомфортом. И что жить в этой великой ракетами и идеологией стране лучше, или нет, не лучше, а именно что достойнее, чем в стране невеликой. Герои Алексиевич повторяют это множество раз, в разных вариациях и на разные голоса, и — что главное — повторяют это, несмотря на хоть и сочувственное, но явное из отступлений и ремарок несогласие слушающего их автора. Так, что от этого невозможно отвернуться и отвертеться — свалить все на пропаганду и манипуляцию, и какие еще там у нас появляются аргументы после просмотра чего-нибудь очередного телевизионного.
Будь "Время секонд хэнд" просто сводкой подобных признаний наших соотечественников, эта книга тянула бы на нечто вроде взошедшего и раздавшегося вширь на русских дрожжах нью-йоркеровского нон-фикшена (что, вообще-то, само по себе неплохо) и могла бы служить неплохим подспорьем при спорах на веранде кафе и в треде фейсбука. Но то, что получилось у Светланы Алексиевич, оно больше, чем это, и даже вообще не вмещается в такие рамки.
Потому что другая история, "выкристаллизовывающаяся" из "Времени сэконд хэнд",— это история о самоубийстве. Тут нет никаких метафор — чуть ли не половина рассказов в книге так или иначе повествует о тех, кто покончил с собой. И если знаменитого гэкачеписта маршала Ахромеева, или старого фронтовика, обиженного на "теперешних, родства не помнящих", или выселенную бандитами из квартиры немолодую женщину хоть как-то можно упаковать в категорию "неуместившихся" в новое время, то четырнадцатилетний школьник Игорь и тридцатилетняя официантка со среднетрагической женской судьбой и даже юная сотрудница милиции, отправившаяся по контракту в Чечню,— это уже какой-то иной, более общий и даже более страшный сюжет. Притом не "спродюсированный" автором, а сложившийся и заявивший себя сам. Решив написать "о страхе перед новой реальностью, которая нам открылась, к которой мы не готовы и перед которой беспомощны", Светлана Алексиевич написала о страхе перед реальностью вообще. И о нашей тотальной к ней неготовности.
Не так часто случаются книги, которые больше и сильнее своего замысла. А когда случаются — им многое можно простить. Даже приверженность автора к приемам из разряда "too juicy".
Светлана Алексиевич. "Время секонд хэнд"
М.: Время, 2014