Бастуют все

Фестиваль танец

Забастовка энтермитантов (intermittents du spectacle) сорвала открытие одного из старейших танцфестивалей Франции. Однако спустя три дня мировая премьера "Empty Moves: part I, II & III" Анжелена Прельжокажа все же состоялась — ежедневные переговоры организаторов фестиваля с забастовщиками принесли плоды. Из Монпелье — ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.

Забастовками Францию не удивишь: только на этой неделе бастовали сотрудники аэропортов, адвокаты, почтовые и телекоммуникационные работники. Однако театральные энтермитанты (почасовики, назвали бы их в России,— артисты, рабочие сцены, осветители и прочие театральные служащие, работающие по разовым контрактам) выбрали уж очень выгодное время для своих протестов: лето — пора почти беспрерывных театральных фестивалей. И все они, вплоть до Авиньонского, могут пасть жертвой борьбы "за культуру Франции": бастующие, которым по новому проекту правительства грозит задержка с выплатой особых пособий по безработице (в среднем €2600 в месяц), вопрос ставят именно так. Вообще-то везде в мире культура выживает и без таких преференций, которыми наделены французы: отработал 507 часов и обеспечил себе приличное существование на десять месяцев. Но своими исключительными правами театральные работники поступаться не собираются: они добиваются от правительства отказа от коварных поправок к существующему закону, из-за которых увеличивается срок ожидания социальных выплат, что позволит сэкономить €165 млн в год.

Почтеннейший танцфестиваль в Монпелье оказался первым пробным камнем для бастующих. Еще накануне открытия казалось, что разногласия позади: результат совместного голосования почасовиков и постоянных работников показал, что большинство (67 против 39) за то, чтобы фестиваль состоялся. Однако в вечер открытия на сцену вместо артистов вышли энтермитанты, и мировая премьера "Empty Moves" сорвалась. Зрители могли утешиться другим, неотмененным политическим спектаклем иранца Хумана Шарифи "Every Order Eventually Looses Its Terror". Однако на вкус обозревателя "Ъ", утешение было слабое.

40-летний автор — обрюзгший дяденька со свисающими складками жира на том месте, где полагается быть талии, с седоватой бородой, пышной шевелюрой и звучной одышкой, заставляющей всерьез опасаться за его здоровье (господин Шарифи танцевал в собственном спектакле вместе с тремя единомышленниками),— сделал карьеру в Норвегии, куда он прорвался в одиночку в 14-летнем возрасте. Этот подвиг юного иранца, увлекающегося к тому же брейком, обеспечил ему учебу в танцевальном колледже в Осло и пристальное внимание культурной общественности, которую он не разочаровывает до сих пор, ставя спектакли в высшей степени обличительные. В его новой работе, сопровождаемой живой музыкой (барабаны и иранский танбур), разоблачается мир чистогана: норвежская исполнительница (из-за минимальных телесных навыков танцовщицей ее назвать трудно) долго прогуливалась в золотой маске. Спектакль порицает военную агрессию — ее изображал сам автор: угрожающе размахивал большими прямоугольными щитами из жести, бегал по кругу и яростно притоптывал ногой. Не были забыты человеческие жертвы: один из участников действа хоронил сам себя под обломками гранита (впрочем, неудачно — камни все время падали с его головы). И разоблачался фанатизм: символизирующий это явление человек сначала обмазал себя черной краской с большим удовлетворением, потом — красной, кровавой, уже с отчаянием. Сознательные зрители приняли эту публицистическую самодеятельность с избыточным, на взгляд обозревателя "Ъ", энтузиазмом.

Долгожданная премьера "Empty Moves: part I, II & III" Анжелена Прельжокажа случилась спустя три дня в театре "Агора" (каменном дворе бывшего женского монастыря, ставшего в эпоху французской революции женской тюрьмой, а в просвещенном ХХ столетии — Центром современного танца), причем перед началом представления "пострадавший" хореограф произнес речь, в которой поддержал забастовщиков. А заодно рассказал, что премьерой следует считать лишь третью часть "Пустых движений" — первая была представлена здесь же, в Монпелье, десять лет назад, вторая — в 2007 году. Очевидной границы между частями нет — все они идут под фонограмму знаменитого перформанса, который Джон Кейдж представил в 1977 году в миланском театре "Лирико". В течение полутора часов композитор с непробиваемой серьезностью произносил произвольный набор слов, слогов и звуков, отчего зрители, ожидавшие серьезной лекции, пришли в замешательство, а затем в нешуточную ярость. Их смешки, кашель, иронические аплодисменты, крики "Шут!" "Дурак!" и даже "Убийца!" сотворили из "звукового архива" Кейджа полноценную партитуру.

Хореограф Прельжокаж спасовал, не выдержав провокативной наукообразности тона композитора. Двух женщин и двух мужчин он одел в легкомысленные футболки и фривольные плавки — зелененькие, полосатенькие, даже с уточкой между ягодицами, просигналив таким образом, что хоть и собирается деконструировать танцевальный язык, расчленяя его на элементы, но постарается сделать это с юмором.

По правде говоря, вместо деконструкции у Прельжокажа получилась разве что дискретность. Артисты танцевали нарочито членораздельно — так, чтоб было очевидно, из каких несовместимых систем набраны движения: вот вам классический аттитюд, вот модернистский релиз, вот акробатический мостик. Юмор тоже вышел незатейливым: в духе "пинок под зад — кувырок".

Третья, свежепоставленная часть оказалась самой "юморной": под свист и ругань фонограммных итальянцев танцовщики, лежа на полу, изображали соревнования по плаванию — кролем и баттерфляем, строили физкультурные пирамиды, пародировали зажатость классического танца и расслабленность contemporary dance, пытаясь скрасить подобными шутками долгий процесс архивации телодвижений. Однако публика не смеялась, она сидела в благоговейном молчании, а после конца спектакля аплодировала почтительно и долго. И эта академическая реакция зрителей обозначила принципиальную разницу между уникальным перформансом Кейджа и многосерийными "Пустыми движениями" Прельжокажа.