Шекспир глазами эксцентрика

Премьера театр

Первой премьерой еще толком не открывшегося нового московского театрального сезона стал спектакль "Лир король" театра "Эрмитаж" в постановке художественного руководителя театра Михаила Левитина. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

Здание театра "Эрмитаж" в одноименном саду пока что на ремонте, поэтому премьеру играли на сцене "Мастерской Петра Фоменко". Вообще, решиться, будучи в бездомных скитаниях, на постановку шекспировской трагедии — для театра почти безумие. Но вот ведь и король Лир скитается и тоже сходит с ума (правда, в спектакле Михаила Левитина как раз весь мир, кажется, слетает с катушек, а сам Лир чуть ли не единственный, кто сохраняет здравый рассудок), да и юбилейный шекспировский год ждать окончания строительных работ не будет и постепенно близится к концу, так что предлагаемые обстоятельства благоприятствовали.

Михаил Левитин относится к числу заслуженных мастеров-маргиналов столичного театрального пейзажа. Заглянешь в его официальную биографию — почтенный мэтр, посмотришь на сцену — отважный (если не сказать — легкомысленный) искатель приключений, неутомимый эксцентрик, которого по-прежнему мало заботит, что скажут важные люди про творящиеся на вверенной ему сцене безобразия. На трибуны он не стремится, за наградами не гоняется. Но и о театральной гармонии у него свои представления, а если кто и выходит с его спектаклей с круглыми от недоумения глазами и ощущением, что концы с концами в увиденном ну никак не сходятся, то режиссера вряд ли это огорчит. Ведь мир вокруг столь безумен и страшен, что, сколь необъяснимым, избыточным и беспорядочным ни оказался бы спектакль, до трагических парадоксов реальности ему далеко.

"Лир" Михаила Левитина — сказка для взрослых, которая очень хочет быть страшной, но оказывается смешной и по-театральному нелепой. И декорации Сергея Бархина — будто из далекого тюзовского детства: большой павильон с неправильной, плавной линией стен напоминает о картонном замке, а ярко-зеленый цвет материи, которой "замок" обтянут,— о первых шагах мультипликации, только постигавшей прелесть контрастов: с зеленью конфликтуют красный половик и желтая одежда Лирова кресла. Кажется, сгусти чуть-чуть краски, которыми "нарисованы" в спектакле персонажи шекспировской трагедии,— и они тоже станут анимацией, своего рода антологией, в которой встретились персонажи разных сказок: насквозь искусственные Гонерилья и Регана в черных платьях, только одна говорит высоким кукольным голосом, а другая — мужиковато-хриплым; похожий на Железного Дровосека герцог Корнуэльский; неунывающий шут-музыкант с тромбоном; весь какой-то выкрученный и согнутый Освальд; похожий на физика-туриста граф Кент и на советского управдома — граф Глостер, сыновья же его Эдгар и Эдмунд выскакивают на сцену японскими воинами — с набеленными лицами, с воинственными жестами и с деревянными палками в руках. Почему именно здесь вдруг японцами? Да кто его знает, ответят вам, это же театр. Примерно такой же ответ можно дать на вопрос, зачем нужна отара овец, паровозиком семенящих по сцене. Во-первых, это забавно, во-вторых, Лиру дают напиться молока — рука со стаканом вытягивается прямо из-под шкуры, в-третьих, сбросив шкуры, животные мигом превращаются в эффектных девушек.

Про театр зрителю все время напоминают. Перед началом тот, кому предстоит стать Кентом, цитирует знаменитые слова Льва Толстого, отказывавшего Шекспиру в таланте, а тот, кому предстоит стать Глостером, вообще несет грубую отсебятину. Тут и смерти понарошку. А в один из самых драматичных моментов пьесы Лир просит у зрителя из первого ряда программку и показывает играющему слепого Глостера Александру Пожарову — смотри, мол, ты ж народный артист, то есть играй, но не заигрывайся, театр все это. Сказать, что затеянная Михаилом Левитиным игра помогает сделать какие-то незабываемые открытия или хотя бы радует остроумными неожиданностями, было бы напрасным комплиментом. Три с половиной часа "Лира" пока что кажутся больше испытанием, чем удовольствием.

Наособицу здесь существуют два персонажа: сам Лир в исполнении Михаила Филиппова и девочка Корделия. В первом действии Лир почти не встает с кресла — когда героя нужно увести со сцены, кресло вместе с ним поворачивают, отчего начинаешь тревожно подозревать, что замысел режиссера обслуживает какой-то недуг актера. Во второй части можно вздохнуть с облегчением: Лир становится подвижен и даже непоседлив, словно испытания заставляют его молодеть на глазах. Михаил Филиппов — артист изумительный, что не новость, на него всегда интересно смотреть, но Лир его будто из другого спектакля — может быть, тоже невыдающегося, но построенного по законам здравого смысла. Корделия для его героя — словно переводчица с одного языка на другой в переносном и буквальном смысле: зрительному залу она объявляет названия сцен на русском и английском, кажется самой проницательной из персонажей и все знает наверняка наперед. Папа сочинил для своей девочки эту странную сказку, плохой конец которой заранее отброшен Михаилом Левитиным: финал пьесы отрезан, а с Лиром и Корделией мы прощаемся, когда он умиротворенно, словно напевая колыбельную на ночь, читает дочери слова Шекспира.