"Дальнейшая приватизация нефтяных активов не будет способствовать укреплению энергетической безопасности России",— считает генеральный директор Международного центра нефтегазового бизнеса профессор МГИМО ЕВГЕНИЙ ХАРТУКОВ. Своими соображениями о характере и последствиях приватизации российской нефтяной отрасли он поделился с обозревателем "Коммерсанта" ПЕТРОМ САПОЖНИКОВЫМ.
— За прошедшие семь лет большая часть нефтяной отрасли России перешла от государства к частным владельцам. Насколько эффективно это было проведено?
— Российская нефтяная приватизация по своим темпам, масштабам и результатам не имеет аналогий в истории мирового нефтяного бизнеса. К моменту развала Советского Союза нефтяной сектор национальной экономики представлял собою ключевую бюджетонаполняющую отрасль народного хозяйства. Она объединяла три сотни государственных организаций, работавших в сфере разведки, добычи, транспортировки и переработки нефти, снабжения нефтепродуктами и внешней торговли жидким топливом.
В конце 1992 года эти госорганизации стали активно акционироваться и преобразовываться в полтора десятка крупных, преимущественно вертикально-интегрированных, полугосударственных и государственных компаний, подлежавших последующей приватизации. Но к середине 1995 года большинство из новоиспеченных нефтяных компаний, за исключением "ЛУКойла", "Сургутнефтегаза" и "Татнефти", все еще оставались в безраздельной собственности государства.
Однако всего за пару лет крупномасштабной приватизации, начатой в конце 1995 года с целью пополнения дефицитного федерального бюджета, государство полностью лишилось своих активов в таких крупнейших нефтяных компаниях, как ЮКОС, "Сургутнефтегаз", СИДАНКО и "Сибнефть", и вдвое (до 26,6%) сократило свое участие в "ЛУКойле". В результате залоговых аукционов, пополнивших казну всего на пять сотен миллионов долларов, контроль над этими нефтяными гигантами перешел к их новым, частным владельцам.
— Но ведь у государства остался реальный контроль за остальными нефтекомпаниями?
— Я бы сказал: частичный и непродолжительный. Приватизация государственной нефтяной собственности достаточно активно происходила и в последующие годы — за исключением разве что годового перерыва после обвала фондового рынка в августе 1998 года. В результате к началу этого года у российского государства не осталось контрольных пакетов акций ни одной из интегрированных нефтяных компаний, кроме "Роснефти" (100%), ОНАКО (85%) и "Славнефти" (менее 75%).
— Но разве нельзя усилить государственный контроль за отраслью, скажем, за счет создания государственной нефтекомпании?
— Безусловно, создание "Госнефти" способствовало бы частичному восстановлению утерянного госконтроля. Однако консолидация оставшихся государственных активов "Роснефти", "Славнефти" и ОНАКО под крышей "Госнефти", за что ратовало прежнее руководство Минтопэнерго, само по себе не решает этих сильно запущенных проблем и, со своей стороны, ставит на повестку дня серьезные организационно-финансовые вопросы.
— Какие?
— Для российских госхолдингов типична 38-процентная доля участия в активах своих дочерних предприятий (51% голосующих акций.— Ъ). А в отдельных случаях эта доля еще ниже. Так, к примеру, "Роснефть" владеет лишь 25,5% акций "Архангельскгеолдобычи", 9,3% "Ставропольнефтегаза" и 8,5% "Ставропольнефтепродукта", а доля ОНАКО в ее дочерней "Оренбурггеологии" составляет всего 10%. Но для обеспечения эффективного контроля за деятельностью всех подразделений "Госнефти" потребуется увеличение пакетов ее голосующих акций в дочерних предприятиях "Роснефти", "Славнефти" и ОНАКО до 75%. По имеющимся оценкам, для обеспечения контроля над дочерними предприятиями придется затратить от $130 млн до $450 млн на то, чтобы выкупить у их миноритарных акционеров недостающие акции.
Но главная причина противодействия созданию "Госнефти" заключается в том, что уже приватизированные крупные нефтяные компании не хотят конкурировать с не менее крупной структурой, которая наверняка будет пользоваться у государства немалыми привилегиями. Тем более что частные нефтяные компании сами были бы не прочь купить приглянувшиеся куски оставшейся у государства нефтяной собственности. В их поведении есть рациональное стремление к технологической и экономической оптимизации собственного бизнеса. Только непонятно, каким образом государство, после окончательной приватизации отрасли, будет обеспечивать поставки нефтепродуктов в районы Крайнего Севера и снабжать горючим должников-аграриев.
— Под кусками оставшейся госсобственности вы имеете в виду госпакеты акций "Роснефти", "Славнефти" и ОНАКО, которые МГИ намерено продать в этом году?
— Да. Сейчас приватизация государственных нефтяных активов считается одним из наиболее эффективных средств пополнения федерального бюджета. Поэтому в начале нынешнего года Мингосимущество и РФФИ реанимировали прежние планы по продаже прежде неликвидных госакций "Роснефти" (25% плюс одна акция), "Славнефти" (19,68%) и ОНАКО (все оставшиеся за государством 85%). А в начале мая руководство МГИ обнародовало свои оценки ожидаемых доходов от продажи этих госпакетов — 14-17 млрд рублей или $400-500 млн.
Однако даже если планируемые денежные аукционы увенчаются успехом, подобные оценки могут оказаться чересчур оптимистичными. Потенциальные покупатели этих активов без труда найдут возможность избежать реальной конкуренции и не дать продажным ценам заметно превысить их стартовый уровень. Кстати, "ЛУКойл" и ЮКОС, похоже, уже договорились выступать единым фронтом на аукционе по продаже ОНАКО.
Кроме того, не стоит обольщаться и на предмет бюджетной эффективности планируемых распродаж. Даже если госпакеты нефтяных компаний будут проданы за максимально ожидаемые полмиллиарда долларов, нетрудно подсчитать, что в расчете на проданные запасы углеводородного сырья (свыше 750 млн тонн нефтяного эквивалента) удельные доходы от этих аукционов не превысят $0,7 за тонну. А ведь это намного ниже фактических цен послекризисных аукционов по продаже госакций "ЛУКойла" — $2,3-2,4 за тонну в конце прошлого года и более $4 в марте этого. И уж, конечно, не идет ни в какое сравнение со среднемировыми ценами — $30-60 за тонну приобретенных нефтегазовых запасов.
— Так что же тогда делать государству — продавать госпакеты или оставить их себе?
— Можно на время отказаться от дополнительных бюджетных доходов для того, чтобы избежать окончательной потери государственного контроля над отраслью, которая обеспечивает добрую четверть экспортных поступлений и налоговых сборов страны. Вне всякого сомнения, продолжение распродажи государственных нефтяных активов для латания бюджетных дыр не будет способствовать укреплению энергетической безопасности России. Из этого не следует, что планируемые нефтяные аукционы надо непременно отменить в пользу создания "Госнефти".
Жаль только, что вопрос о судьбе стратегических государственных активов решается не в ходе глубоких целевых исследований и серьезного парламентского обсуждения, а в рамках межведомственной перепалки формально ответственных министерств.