В Московском музее современного искусства открылась ретроспектива Василия Шухаева, замечательная количеством работ, собранных на экспозицию буквально со всего мира, и качеством проведенной исследовательской работы
Фото: Московский музей современного искусства
Биография Василия Шухаева (1887-1973) может быть написана в самых разных жанрах. Может — как авантюрно-приключенческий роман с красочными эпизодами. Например, таким: в январе 1920-го Василий Шухаев и Иван Пуни, оба с женами-художницами, бегут, вырядившись как разведчики в маскировочные лыжные костюмы, из Петрограда по льду Финского залива в ближнюю Финляндию — Куоккала (Репино), Териоки (Зеленогорск), Мустамяки (Горьковское), причем финны принимают Пуни за комиссара и арестовывают. Или таким: в апреле 1937-го Шухаева с женой допрашивают в "Большом доме" на Литейном — они упорно не хотят признать, что Саломея Андроникова — та, которая "Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита", которой "дарьяльских глаз струился нежный свет", и прочая, и прочая — шпионка, и сами они тоже шпионы. Тут, впрочем, авантюрно-приключенческий роман переходит в другой жанровый регистр — ближе к "Жизни и судьбе" и "Доктору Живаго". Но еще можно — и нужно — написать на примере Шухаева социолого-искусствоведческое исследование о профессии художника в России XX века как социальном лифте, скачущем по траектории русских горок.
Талант не дал Шухаеву, рано осиротевшему сыну сапожника, пропасть: Строгановское училище, Императорская академия художеств, пенсионерская поездка в Италию, где они с Александром Яковлевым, неразлучные друзья, пытались, кажется, изображать что-то вроде братства назарейцев. В Италии окончательно закалилась его стальная, воспитанная в академии Дмитрием Кардовским рука, так скульптурно чеканившая (в Строгановском он как раз учился чеканке) линию и лившая объемы. И сложился стиль — общий на пару или даже на троих, если прибавить к Шухаеву с Яковлевым Бориса Григорьева. Тут левая критика должна выйти на сцену, наставить на них натруженный указательный и презрительно произнести "салонный" и "буржуазный" — недаром все трое стали фаворитами "русских торгов" Sotheby's и Christie's. Да, это был модный, то есть конвертируемый в твердый некогда рубль стиль — стиль жесткого, гротескного, мертвенно-холодного, гиперреалистического маньеризма, сохранявшего все внешние признаки мастерства большой академической школы, виртуозное владение каковым, несомненно, сделало бы Шухаева одним из самых высокооплачиваемых петербургских портретистов. Когда бы не война, революция, эмиграция.
И в то же время это был стиль, модный совсем в другом смысле — в смысле декадентствующего Петербурга балаганчиков, незнакомок, коломбин и бродячих собак, стиль умирающей — "твой брат, Петрополь, умирает" — красоты и закатной Европы. Стиль полной дурных предчувствий неоклассики 1910-х и полностью оправдавшей их "новой вещественности" 1920-х, к социально-критическому пафосу которой у троицы Григорьев — Яковлев — Шухаев примешивалась русская хандра французских изгнанников. Ложноклассические Шухаев с Яковлевым, возможно, в большей степени, чем кто-либо еще из художников их круга, прочувствовали и запечатлели последнюю стадию Серебряного века в Петербурге. Акмеистскую или мейерхольдовскую — в начале 1910-х оба как актеры участвовали в поставленных Всеволодом Мейерхольдом пантомимах: "Шарф Коломбины", "Влюбленные", "Арлекин — ходатай свадеб". Все в образе, позе, игре, как их всеобщая муза, "красавица тринадцатого года" Саломея Андроникова, все на венецианском карнавале и петербургском маскараде, все ломают комедию, комедию дель арте, высокую комедию — эта атмосфера и есть безвоздушное пространство их знаменитого двойного автопортрета "Арлекин и Пьеро", завершенного уже одним Шухаевым лишь в 1960-е.
Шухаев, так страстно любивший театр, много в нем работал. В Петербурге — с Мейерхольдом, в эмиграции — с Никитой Балиевым, на Колыме — с Леонидом Варпаховским, впрочем, важно не это, а то, что он был главным художником Магаданского музыкально-драматического театра и больше не надрывался на лесоповале, а жена — на земляных работах. Уму непостижимо, по какому крутому маршруту шел его социальный лифт. От дачного театра Всеволода Мейерхольда в Териоках — к дачным концертам Святослава Рихтера на Николиной Горе, где в дружеской компании академика Капицы старики Шухаевы пережидали грузинский летний зной: после лагеря Тбилиси стал единственным крупным городом СССР, где их не побоялись принять. От росписей московских особняков — к праздничному украшению Петрограда по случаю первой годовщины Октябрьской революции — и далее, к оформлению магаданского Дома культуры имени Горького. От титула шпиона и врага народа — до ордена "Знак почета", должности профессора Тбилисской академии художеств и звания заслуженного деятеля искусств Грузинской ССР.
"Портрет Саломеи Андрониковой", 1921 год
Фото: Московский музей современного искусства
Вот он пишет портретную галерею цвета эмигрантской культуры — Федор Шаляпин, Игорь Стравинский, Сергей Кусевицкий, Сергей Прокофьев (в этом кругу, наслушавшись агитаторов за возвращение в СССР вроде Ильи Эренбурга и Бориса Пильняка, он и принял роковое решение). Вот работает над эскизами фресок для Библиотеки имени Ленина и ЦПКиО имени Горького в Москве, а также — над производственной картиной "Молотилка", ради чего его, как еще не вполне советского художника, посылают в 1935-м "на натуру" — в Кабардино-Балкарию. Вот мучается над эскизами к историческому полотну "Иосиф Виссарионович Сталин в Крцанисском ущелье": надо было доказывать свою лояльность — чуть ранее, в 1948-м, их с женой в Тбилиси опять арестовали и два месяца продержали в застенках МГБ (за это время из мастерской украли все свернутые в рулоны большие холсты и множество ранних работ). Вот вновь пишет портреты своих — мира искусства — людей: Сарра Лебедева, Святослав Рихтер, грузинские художники.
Среди тбилисских учеников Шухаева самый известный — Зураб Церетели, и ретроспектива, сделанная церетелиевским Московским музеем современного искусства,— это дань благодарности учителю. Выставка обещает быть замечательной и количеством работ, собранных на экспозицию буквально со всего мира, и качеством проведенной исследовательской работы: научным консультантом пригласили лучшего специалиста по Шухаеву — петербургского искусствоведа Елену Яковлеву. Многим картинам (примерно половина их — из частных коллекций, то есть была куплена на аукционах, а аукционные каталоги — отнюдь не истина в последней инстанции) возвращены авторские названия, уточнены датировки и провенанс, точно определены места, где писались те или иные пейзажи, и даже кто на них изображен в качестве стаффажа. А что до колоссального незавершенного группового портрета "Полк на позициях", над которым Шухаев работал на Рижском фронте и в тылу в 1916-м, оставив кучу подготовительных рисунков, то многим некогда безвестным героям возвращены имена, даты жизни и биографии. Будет множество малоизвестных вещей — скажем, рисунки к парижским изданиям "Пиковой дамы" и "Бориса Годунова" первой половины 1920-х или карикатуры на политических деятелей и мастеров культуры, которые Шухаев рисовал для американского журнала Vanity Fair в начале 1930-х. Будут впервые выставлены архивные документы (в том числе касающиеся "дела Шухаевых" 1937 года из архива ФСБ) и редкие фотографии. Дизайном выставки занимается Юрий Аввакумов. Василию Шухаеву не очень повезло в жизни, но, похоже, начинает везти в жизни после смерти.
Московский музей современного искусства на Петровке, до 23 ноября