Чуть помедленнее, корни!

В прокат выходит фильм Веры Сторожевой "Девять дней и одно утро". Обозреватель "Огонька" удивляется тому, что в рамках патриотизма сегодня возможно создать не антироссийский, и не антизападный — а просто человеческий фильм

Андрей Архангельский

Особое наслаждение, когда ты, допустим, заранее настроен против фильма, и не веришь ему буквально до последней минуты, и подозреваешь во всех грехах, будучи уверенным, что знаешь, чем все закончится. И буквально в последнюю минуту понимаешь, что ошибался, и это мгновение прекрасно. Собственно, режиссер Вера Сторожева и сценарист Анна Козлова (соавтор Гай Германики по "Краткому курсу счастливой жизни") этот фокус устроили сознательно — именно в расчете на зрителя, для которого это уже не первый российский фильм, ждущего убогой рифмы "роза".

...В мрачную русскую глубинку приезжает фотомодель из Франции (Анна Щербинина): она родом из этих мест, но ее увезли из детдома новые родители Пьер и Мари (Pierre и Mary, так точнее). Эта фольклорность имен заставляет тебя смотреть на дальнейшее, как герой "Камеди-клаб", который разговаривает с телевизором. Ага, давай-давай, расскажи нам еще одну историю о том, как за девять дней с француженкой происходит переворот и — ведь критик должен предполагать худшее — она остается здесь жить, открывает фонд, становится депутатом, любит коров, мыть голову мятой и ходить в баню по выходным.

Модель обнаруживает в глубинке свою родную сестру, которая, правда, на нее ни капельки не похожа. По приезде у нее быстрый секс с сыном местного мэра — тут начинаешь думать, что нас ждет, возможно, большая любовь в конце. Когда героиня встречается с местными жителями — красотка на каблуках, с сумочкой стоимостью в условный городской бюджет,— местные жители, стоя по щиколотку в дерьме, ее жалеют. Мол, "бедная, 30 лет — ни детей, ни мужа". И тут начинаешь готовиться к привычным обобщениям, что-то в михалковском духе — мол, богат человек не сумочкой, а родиной.

Но ничего этого не случается. Мало того, все эти варианты слово смеются над тобой, как бы показывают тебе язык.

Местные "святые" люди на самом деле весьма хватки, прагматичны и циничны. "Я тут вам сметку приготовила, посмотреть на досуге. Сами купите или деньгами отдадите",— шепчет нашей героине директор детского дома. Все пытаются как-то доить приезжую, не строя иллюзий. Все все понимают и про саму модель, и про, так сказать, модель устройства мира. Мэр города (Сергей Пускепалис) хочет, чтобы гостья подружила его с каким-нибудь французским городком ("Ну, города-побратимы, знаете?.. Связи, обмены... Мы ведь любим Францию..."). Сынок мэра — тот еще гоголевский тип; он готов полюбить всякую ради финансовой стабильности. В таком случае, может быть, сердце модели разорвется от встречи с сестрой?  Но вся эта встреча попахивает каким-то мутным подлогом. История темная, даже при наличии документов; в России родственные связи уходят корнями в темень, в болото, и настоящих следов не найти. "Врать не буду,— говорит старушка на пепелище,— не знаю". Вот в это "не знаю" и упираются любые попытки рационализации (а модель — типичная европейская женщина: толерантность, права человека, комплексный подход). Может быть, чувства, пусть даже и к вымышленной сестре (все люди — братья), что-то пробудят в модели? Ведь и опыт "сестры" кое-чему может научить, дополнить "мисс совершенство"?.. Но "сестра" дополняет только каким-то бессмысленным полуворовством — утянула сережки, которые ей же в подарок и предназначались. "Мы же сестры — значит, у нас все общее".

Может быть, наконец, чувство к девочке — такой же, как когда-то была и сама модель, к девочке с большими глазами, которую можно удочерить, спасти от убожества,— может быть, это перевернет сознание героини? Девочка — просто чудо. Талант. Танцует, поет что-то фальшивое про любовь, а сама смотрит на героиню. А когда это не помогает, начинает преследовать ее. Убеждает, что удочерение — крайне выгодное с моральной и даже практической стороны дело: "...У меня только мама, но у нее рука отсыхает, вторая тоже отсохнет, она заразилась от любовника... Ей первую группу инвалидности дадут, и она точно умрет. Заберите меня во Францию". В общем, почерк Анны Козловой: черный юмор плюс цинизм плюс боль. Девочка даже имитирует самоубийство, как мы потом убедимся, в качестве средства психологического давления на героиню. "А теперь ты меня возьмешь во Францию?" — спрашивает она.

Но героиня — нервная, у нее контракт и ей не до детей. "У меня стресс, панические атаки, понимаете?.." — говорит модель. "Иди, лечись",— отвечает ей добрая русская женщина.

Может быть, наконец, думаешь ты, героиня что-то такое поймет о России и прозреет? И в этом смысле действительно с героиней что-то происходит. Но без последствий. Да, Россия, да, жестоко и душевно, вот это все. Но главное, что ей объясняет "Россия" — что не надо париться, что можно просто поесть сладкого и мучного, хотя и нельзя. И вообще слегка отпустить вожжи. Собственно, это такой универсальный русский урок, что иногда забить или нарушить — это лучший ответ на бессмысленность жизни.

"Что же делать? Увезти во Францию? Остаться здесь?" — задает риторические вопросы героиня, обнаружив сестру. "Просто любить ее",— отвечает, что характерно, француз, ее бойфренд. Героиня постоянно спрашивает всех: "Что мне делать?" "Ничего не надо делать",— отвечает ей Россия. Просто люби меня. Если сможешь.

И нельзя сказать, что героиня чем-то таким прониклась. Ни грамма сентиментальности в ней нет, она сама это прекрасно осознает. Да, все эти опыты — возвращение в детство, корни — по-своему важны, но они рассеиваются с утренней дымкой, как, собственно, в жизни и бывает, и особого влияния на жизнь не окажут. И твоя жизнь дальше пойдет своим чередом, а жизнь этих людей — своим.

Конечно, можно было написать, что фильм о том, как многое обещалось, но ничего не случилось. И вот это на самом деле идею России выражает лучше, чем любые манифесты. Россия — это дымка, и больше ничего. Но кто бы подумал, что в фильме даже найдется место патриотизму — не тому ужасному, который эксплуатируют все, но незаметному и подлинному. Да, циничные, недалекие и зашоренные люди. Но вот учительница из детдома на монолог "Как же помочь этим бедным страдающим детям?" — отвечает совершенно буднично, что, мол, да как тут помочь — просто заберу эту девочку к себе, у меня теперь будет жить. Высокоморальные поступки русские совершают буднично, незаметно и как бы даже нехотя.

Ничего антизападного, как и антирусского, в фильме нет. Главный вывод — не бывает ни плохих, ни хороших людей, все действуют по обстоятельствам. С этим цинизмом невозможно согласиться, но это все-таки тут не главное. Вот фильм подходит к концу — героиня уезжает. Может быть, думаешь, сейчас, в эту последнюю минут модель развернет свой микроавтобус, вернется, упадет в травы, всех удочерит, пойдет доить корову и в баню — но никто никуда не вернется. И вот тут ты понимаешь, что это "ничего не случилось" — это и есть жизнь.

Пожалуй, об этом и фильм: что каждый остается со своей жизнью, что никого изменить нельзя и ничей опыт не может стать твоим. И хотя об этом — каждый второй европейский фильм, для нас сегодня подобный универсализм кажется невиданной смелостью и просто-таки вызовом. Что мы не изнутри на себя смотрим, а снаружи. Не совсем, но все-таки чужими глазами. Редкий ракурс.