Группа «Сплин» спустя полгода после релиза первой части нового альбома «Резонанс» выпустила вторую часть. БОРИС БАРАБАНОВ встретился с лидером группы АЛЕКСАНДРОМ ВАСИЛЬЕВЫМ, чтобы поговорить о литературном измерении его альбомов, об отношениях с родным городом и о радостях отцовства.
Лидер группы «Сплин» Александр Васильев
Фото: Светлана Привалова, Коммерсантъ
— После прослушивания второй части альбома «Резонанс» возникает ощущение, что стихотворная форма, литературная работа в целом тебе все более интересна, а форма рок-песни — все менее интересна.
— Если судить по альбому «Резонанс. Часть 2», то там есть и перекос в сторону литературы, как в песне «Шахматы», и перекос в сторону музыки, как в песне «Симфония» и в некоторых других. Но вообще хочется, чтобы был баланс.
— Тем не менее можешь ли ты сказать, что читаешь книги сейчас больше, чем слушаешь альбомы?
— Читаю больше, в десятки раз. Интерес к литературе у меня всегда больше, чем к музыке, не знаю почему.
— А к какой литературе?
— Все, что можно назвать словом «энциклопедии». По любому направлению: история, религия, философия, искусство. Но ни в коем случае не фикшен, не беллетристика.
— В стихах этих двух альбомов чувствуется любовь к поэзии Серебряного века…
— Нет, наоборот, я скорее отрицаю этот период. По формулировке Бродского, стихи тогда начали писать все — гимназисты, чиновники, рабочие, священнослужители. Повторение этой истории было в 70-е годы, когда рок-музыку начали писать все. Из всего Серебряного века я признаю Хлебникова как яркого экспериментатора. И еще, может быть, позднюю Марину Цветаеву. А ко всем остальным отношусь как к персонажам: да, были такие ребята, писали то-то и то-то… Но Блок, Брюсов вызывают у меня скорее иронию, клянусь тебе. Я перечитывал «Москва—Петушки» и встретил у Венички про Александра Блока две такие точные строчки, я ржал, как подорванный! Я именно так и думал! Интерес к поэзии XX века у меня скорее относится к периоду после Серебряного века. Не только к русской, но и к англо-американской, к тому же Т. С. Элиоту и всем, кого называл Бродский в своих интервью. Я их всех изучил, это было жутко интересно. В целом это модернистская проза и поэзия.
— В твоих альбомах регулярно встречаются песни на чужие стихи. Бродский, Маяковский, Башлачев, потом удивительная песня «Помолчим немного», автора которой ты не раскрываешь…
— Ну блогер и блогер. Человек.
— Так обычно говорят, когда это кто-то очень известный.
— Нет, это не так. А что в этом удивительного? Знаешь, сколько людей пишут талантливые стихи и вообще их не показывают? Это же самое интересное. Вот простой человек, а посмотрите, какой великий текст! Вот в чем кайф. Ты сам начинаешь тянуться к этому тексту, он тебя учит, ты растешь. И в то же время это общение, как застолье или совместное курение.
— У тебя достаточно стихов, которые существуют только в виде мелодекламации, ты даже выложил в iTunes вещь без музыки, которая называется «Павловский парк». Но, судя по «Резонансу», для тебя не составляет труда придумать для таких вещей довольно формальную мелодическую основу. Как ты решаешь, чему нужна музыка, а чему нет?
— Для «Павловского парка» музыки не будет никогда. Эта вещь длинная, какая здесь может быть песня? Я просто начитал ее и выложил на iTunes, все. «Шахматы» — тоже длинная. Но я считаю, что люди эти шесть минут выдержат. Это очень много по нынешним меркам, караул как много. Но у нас слушатели с высоким IQ, подготовленные. Они обязательно ее до конца дослушают. И разберут по косточкам.
— Из текста «Мы пилим бюджет» тоже вышла бы отличная сатирическая песня, но ты держишь ее в черном теле, просто читая на концертах.
— Весь кайф в том, чтобы читать ее на концертах между песнями, в качестве разрядки. К седьмой, одиннадцатой, тринадцатой песне публика устает, ей нужен какой-то микроперерыв, и тут — раз! — все выключается, и солист читает стихи, да еще смешные, да еще предупреждает, что «стихи подпольные». Опа — смена обстановки! После этого ты играешь как бы второе отделение, уже без пауз, и все отдохнувшие по-другому его воспринимают.
— Тема Петербурга держит тебя в обеих частях альбома, город для него доминанта, это совершенно очевидно. Расскажи о ваших отношениях с Петербургом.
— Городу три сотни лет. Куча персонажей жили, творили и умерли в Санкт-Петербурге. Может быть, эти песни для меня подведение итогов за эти триста лет. Это в каком-то смысле римские триста лет. Очень насыщенные по количеству и смене императоров. Мини-Римская империя — XVIII, XIX, XX век. Хотелось как-то прорефлексировать на эту тему, закрепить статус Петербурга как великого города, в котором интересно жить и который так воздействует на умы.
— И песня «Оркестр» из второго альбома — продолжение петербургской темы, взятой в первом в песне «Всадник»?
— Да. Это концептуальный альбом. Темы повторяются из главы в главу, всплывают, когда про них уже забыли, на новом уровне. Ты время от времени возвращаешься к тому, что тебя будоражит.
— В период, скажем, альбома «Альтависта», всерьез обсуждался вопрос «саунда “Сплина”», людей интересовало, что вы слушаете, что вас вдохновляет. Сейчас можно всерьез говорить о том, что есть музыка, которая вас ведет?
— Понимаешь, за эти годы выяснилось, что саунд — это ничто. Все ничто, кроме людей, которые тебя окружают и готовы исполнять эти песни вместе с тобой. Мы ни о каком саунде не думаем. Я приношу песни, и чуваки интуитивно начинают играть, и вот оно, все. Мы ничего не придумываем. Вот оно, родилось спонтанно, случайно. Ноты, переходы — ты сидишь и наслаждаешься. Хотя мы не договаривались, что мы играем в таком-то стиле …мы вообще не играем, мы живем.
— И не важно, в какой студии записываться?
— На эту маленькую дурацкую машинку я могу начитать сейчас стихотворение, ты выложишь его в интернет, оно разойдется, его услышат люди. Никто не будет думать о том, на «Эбби-Роуд» это записано или в клубе «16 тонн» на диктофон. Если это будет интересно, его будут слушать. А если не будет интересно, где ты его ни пиши, не будут слушать. Конечно, на каком-то этапе всем было интересно съездить записаться в Лондон. Это было как сейчас на Марс слетать. Я тоже ездил. Одного раза мне хватило. Я поварился в этом соку. Свел альбом, приехал домой, все стер, пересвел дома и остался доволен.
— Ты принял участие в записи альбома поэтессы Алины Кудряшовой. Это для тебя важно — помогать коллегам?
— Помогать талантам не нужно, ты им этим только помешаешь. Было просто совпадение: я увидел отличный текст, положил его на свою музыку, все совпало, мы это опубликовали. Это вдохновение.
— Как ты считаешь, в России существует сейчас некая общность музыкантов, комьюнити, в котором все пересекается? Или каждый за себя? Я, конечно, спрашиваю об этом в связи с тем, что некоторые твои коллеги сейчас оказались под ударом, их откровенно прессуют.
— Музыкальное сообщество, конечно, существует, но внутри него полно отдельных фракций, компаний и одиночек. Каждый сам за себя, но при этом взаимопомощь и поддержка возможны.
— Вот конкретный пример: ты узнал о том, что кому-то последовательно запретили выступать в одном городе, в другом, в третьем. Твоя реакция?
— Реакция на травлю? «Хм, началось!»
— По-твоему, возможен любой сценарий, в том числе возвращение к литовкам, худсоветам?
— Я никогда не исключаю никакие варианты. Готовиться надо и к худшему, и к лучшему. По башке может шарахнуть очень сильно.
— Параллельно с выпуском этих альбомов ты во второй раз стал отцом. Отцовство изменило тебя?
— Мне кажется, отцы становятся строже к самим себе. Меняется образ жизни. Но это замечательные изменения. Когда я узнал, что мы ждем прибавления, у меня все эти песни и пошли одна за другой.