"Я удивляюсь и радуюсь тому, насколько меня здесь люди понимают"

В Пермском театре оперы и балета Теодор Курентзис закончил запись "Дон Жуана", завершив тем самым серию из трех опер Моцарта, написанных на либретто Лоренцо да Понте. Об особенностях звучания исторических инструментов, своих взаимоотношениях с местной властью и причинах происходящего в России дирижер рассказал корреспонденту "Власти" Константину фон Эггерту.

"Моцарт имеет невероятную способность лишать человечество чувства вины"

Вы довольны результатом?

Более чем доволен. На это ушло много лет.

Сопрано Симона Кермес мне сказала, что вы очень требовательны как художественный руководитель. Я наблюдал, как долго и упорно вы добиваетесь от певцов желаемого. Оперы Моцарта имеют сотни прочтений. Каково ваше?

Искусство дирижера — это собственное понимание того, что хотел сказать композитор. Если музыка — это путешествие, то один дирижер будет считать, что это путешествие из Москвы в Ригу, а другой — в Гонолулу. Я пытаюсь реконструировать мир Моцарта по чертежам, которые он оставил.

В одном интервью вы сказали, что, с вашей точки зрения, Моцарт видит Дон Жуана не как отрицательного героя, а скорее как жертву, которая ищет и не находит идеальную женщину...

Моцарт имеет невероятную способность лишать человечество чувства вины. Если мы пристально всмотримся в самих себя, то поймем, что нас мучает больше всего именно чувство вины. И многое из того, что мы делаем, мы делаем, руководствуясь именно этим чувством. Но, когда мы были детьми, ничего подобного не было. И, если ты любил одну девочку вчера, а сегодня другую, ничего страшного. А если такое происходит, когда тебе сорок лет, общество будет тебя осуждать. В музыке Моцарта живет юность, и там вина "не считается". Люди как бы снимают скафандр. И в нашей постановке показано, как герои это делают. То же самое Моцарт делает в опере "Так поступают все". В ней девушки готовы умереть от любви к мальчикам, которые якобы уходят на войну, а на самом деле переодеваются албанцами и, меняясь невестами, просят их руки и сердца. И эти девушки уже готовы выйти замуж на "новых" женихов. Причем каждый из этих "албанцев" тоже по-настоящему влюбляется в новую девушку. Что делает Моцарт? Его музыка превращает этот ад морализма в рай. Поэтому и Дон Жуан у него — неоднозначная фигура. Он обманщик, готовый сделать все, что угодно, чтобы добиться свободы влюбленности. Но он в какой-то момент говорит, что желает добра всем. Это они, мол, они виноваты, а не я.

У Моцарта доброжелательный дон Оттавио — очень скучный персонаж, никто в него не влюбляется. Но все готовы стать на сторону Дон Жуана, потому что этот персонаж избавляет от скучного морализма. Он исследователь многих миров, таким способом он проклинает смерть. И даже его смерть кажется ненастоящей.

Но в опере Дон Жуан уходит туда, куда не хотелось бы уходить!

Но прислушайтесь, вчитайтесь в венскую версию оперы! Как скучно остаться в этом мире без Дон Жуана! В своем стихотворении "В ожидании варваров" Кавафис (известный греческий поэт Константинос Кавафис (1863-1933).— "Власть") саркастически пишет: сказали, что варвары не придут, так как теперь нам дальше жить без варваров?

На мой взгляд, у вас опера звучит жестко, упруго, не приторно. Как вы видите музыкальную картину сейчас, когда записали ее целиком?

Звучание исторических инструментов XVIII века действительно более жесткое. Но я не хочу осуждать других дирижеров: оркестр в то время был совсем не похож на современные оркестры. Поэтому и звук был другим, более скромным и прямолинейным. Но этот чистый тон позволяет отобразить архитектуру произведения. Нельзя построить дом из сливок — нужно что-то крепкое.

Что было в этом проекте самым сложным в практическом плане? Приглашение артистов? Подбор ансамбля?

Все было сложно. Сложнее всего было записывать оперу "Так поступают все", потому что там ансамбль большой. "Дон Жуана" мы должны были записать быстрее других опер, поэтому и на каждый день приходилось больше часов работы, и она получилась более напряженной. Иногда на один фрагмент уходит четыре часа работы, пока я не услышу его в том качестве, в котором хочу. Поэтому Симона Кермес и говорит, что я строгий. Некоторые считают, что в первом, может и не идеальном, дубле есть какая-то магия спонтанности. Я в принципе тоже импровизирую, но нужно понимать, что в конечном итоге я должен выбрать для диска только одну версию.

Да, я видел, что вы собираете оперу по кусочкам, как мозаику.

Мы играем много раз целиком, а потом прорабатываем по фрагментам.

"Я никого не увольнял"

В статье одной из местных газет говорится, что вы разделили театр на "рабов" и "свободных": рабы получают десять тысяч рублей, а свободные — сто тысяч. Это правда?

Я приехал в этот театр на своих условиях. Мне предлагали пост музыкального руководителя в Брюсселе, Мадриде и Нью-Йорке. Но пришли из Перми, сказали, что театр в ужасном состоянии и у меня будет карт-бланш. Я подумал, что мне нужен театр, где будет мой оркестр, куда я смогу привести своих людей, свою команду — по-другому мне не интересно. Я, если хотите, создан, чтобы создавать. Мне местные власти даже сказали, что я могу уволить тех, кто мне не нравится. Я тогда ответил, что важное для меня условие — не увольнять никого из существующего оркестра. Люди здесь проработали много лет, они не виноваты и не должны при смене руководства терять работу. Некоторые ушли сами, но я никого не увольнял.

В "большом" оркестре есть хорошие инструменталисты, и мы всем хотели бы поднять зарплату до московского уровня. У кого квалификация очень низкая, и я знаю, что они не найдут больше нигде работу, они остались на прежних зарплатах — стандартных для любого провинциального оркестра. Конечно, музыканты симфонического оркестра в Москве и в любом другом городе России получают разные деньги. Но мне нужны квалифицированные музыканты. Мы платим меньше, чем за границей, но многие иностранцы приезжают к нам, что называется, "за идею", и наш оркестр интернациональный.

Например, духовой секцией руководит музыкант из Германии.

Да, Мартин Занхоф — легендарная личность, основатель Concerto Koln. Я хотел бы, чтобы у нас было много денег и я мог бы поднять зарплаты и остальным. Меня угнетает, что есть люди, которые не могут позволить себе купить в буфете что хотят. Меня это до слез расстраивает. Иногда, я даже думаю: зачем мне все это надо? Жил бы сам в какой-нибудь деревне и выступал бы как дирижер-фрилансер по приглашению на разных концертах.

Государство нам не может прибавить на оркестр еще 60 миллионов рублей. Кроме того, с уровнем зарплаты, к сожалению, вовсе не растет квалификация. Мы сейчас провели аттестацию, и были те, кто не смог взять чисто ни одной ноты! Но были и те, кто раньше был на плохом счету, но теперь подтянулся. Вот пишут про "рабов". Но раб — это тот, кого заставляют что-то делать, а я никого не заставлял, ни у кого не отнимал хлеб, никого не уволил. У всех хоть немножко повысилась зарплата. Но я считаю, что это несправедливо — платить одинаковую зарплату и тому, кто не может взять ни одной ноты, и тому, кто выигрывает Конкурс имени королевы Елизаветы в Бельгии. Я стараюсь глобально посмотреть. Я понимаю проблемы людей и творческие потребности России и города, которому нужен этот коллектив.

Вы хотите осуществить в Перми уникальный культурный проект. Вы находите в этом понимание местных властей?

Сначала должна быть мечта. Власть понимает, если ей кто-нибудь внятно объяснит, что это хорошо. Многим чиновникам нравится не то, что рождается сейчас, а то, что создавалось в семидесятые-восьмидесятые годы. Потому что то, что родилось тогда, сегодня уже мейнстрим. Власть всегда поддерживает не рискованные, а состоявшиеся проекты. Мое творчество, как мне иногда кажется, очень прогрессивное. И я удивляюсь и радуюсь тому, насколько меня здесь люди понимают. Поэтому я не за границей, а здесь.

А вы не опасаетесь, что нынешняя политическая обстановка повлияет на все проекты в России, которые связаны с взаимопроникновением культур?

Защищать интересы страны значит дать развиваться культуре. Развитие культуры не может проходить в изоляции. Россия не может так жить: так не было бы ее культуры, балета, Мариуса Петипа, не было бы Чайковского. Ходили бы сейчас в валенках.

"Любая критика России полезна, если она пронизана любовью"

Судя по разным интервью, вину за то положение, в котором оказалась Россия, вы возлагаете и на Запад, и на российскую власть.

Я человек, который родился в западном тоталитаризме. Я родился в Греции во времена хунты "черных полковников". Тогда убивали студентов на улицах Афин, в нашем доме прятались левые и анархисты.

Вы считаете, что российская интеллигенция романтизирует Запад?

Российская интеллигенция любит обожествлять то, что находится не здесь. То есть витрина западной цивилизации — манеры, вежливость — принимается за суть.

А в чем тоталитаризм проявляется в современной западной цивилизации?

Например, в Америке очень глупо проявляется — в бомбардировках, когда они где угодно пытали и убивали людей.

А в России государственная система хорошая?

Здесь тоже нет хорошей системы. Система, построенная на единообразном мышлении, не может приносить благо. Просто одни люди умеют пользоваться тоталитаризмом, а другие не умеют. Америка его глупо использует, а Швеция или Норвегия — умно. А люди внутри это тоталитарное давление не ощущают, потому что им позволяют некоторую свободу.

Например, политическую корректность и высокие налоги?

Да.

Но это же несравнимо с советским тоталитаризмом, ГУЛАГом?

ГУЛАГ, репрессии в цивилизованном мире — очень глупые методы, ими в Европе давно никто не пользуется. Есть другие, более хитрые способы. Например, сейчас чекисты не будут следить за каждым твоим шагом. Есть Facebook, в котором ты сам докладываешь, что делаешь.

Мою страну, Грецию, обанкротили с помощью политических санкций. Греции дали денег, потом обанкротили, а потом дали новый долг, который Греция никогда не сможет вернуть, она всегда будет заложником этого долга. Это такой страшный вид тоталитаризма, который, в сущности, ничем не отличается от хунты, которая была в Греции в семидесятых годах. Зачем сейчас ГУЛАГ? Просто бомбу сбросят — и все!

Если мы хотим критиковать Россию, я только за! Потому что считаю, что в России совершается много ошибок. Но не стоит обожествлять при этом Запад, потому что он ничем не лучше. Российские либералы обожествляют Запад, не зная на самом деле, что там происходит. А я там 25 лет прожил!

Знаете, что вам скажут на это эти самые интеллигенты, которых вы ругаете? Скажут: "Хорошо Курентзису говорить, у него два паспорта, ему не понравилось — он уехал туда, а мы здесь".

Кстати, многие из тех, кто так говорит, тоже живут "там". Повторяю: я не согласен с многими вещами, которые происходят в России.

Например?

Я не согласен с националистическими тенденциями в культуре и образовании и с цензурой. Меня, конечно, не устраивает тотальная коррупция и невежество. Санкции против знаменитых режиссеров, которые нужны России, не могут существовать. Россия — это не то, что мы привыкли воспринимать при советской власти семидесятых-восьмидесятых годов, у нее нет больше вкуса брежневской столовой. Она намного богаче, она пережила влияние многих народов, многих культур. Если от России отрезать что-то "восточное" — отрежешь душу. Если отрезать "западное" — отрежешь тело.

Многие из тех, кто жил в брежневские годы, видят, что элементы той эпохи возвращаются.

Это недопустимо. Но любая критика России полезна, если она пронизана любовью. А есть ощущение, что многие это делают именно с ненавистью.

Здесь, в России?

И здесь, и там. Я знаком с российскими эмигрантами. Некоторые из них ненавидят Россию. Они обожествляют Запад как собственное достижение и ненавидят то, в чем жили всю жизнь.

Если что-то не нравится — надо критиковать так, чтобы власть тебя услышала. Сейчас в этом есть необходимость. Вся культурная общественность должна сопротивляться тем мерам, которые принимаются в области культуры. Но это должно быть сделано созидательно.

Это, мягко говоря, непростая задача.

Проблема — в противостоянии новой эпохи и старых советских привычек. Режим стал капиталистическим, а сознание осталось тем же. Если ты меняешь одежду, это не значит, что ты изменился как человек. А снимать нехудожественное псевдопатриотическое кино, создавать стада якобы патриотической псевдоинтеллигенции, кричать, что все вокруг враги,— это методы Геббельса, а не свободной страны. Настоящий патриотизм — это самому делать что-то реальное, вызывающее гордость за страну у твоих сограждан и уважение у людей, живущих в других странах.