На фестивале актуальной музыки "Другое пространство" в Московской филармонии два дня собственными программами с двумя оркестрами — Госоркестром и "Лондонской симфониеттой" — дирижировал Владимир Юровский. О нескольких российских и одной мировой премьере музыки, сочиненной по спецзаказу дирижера и фестиваля, рассказывает ЮЛИЯ БЕДЕРОВА.
Фото: Коммерсантъ / Сергей Бобылев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Сергей Бобылев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Сергей Бобылев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Сергей Бобылев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Сергей Бобылев / купить фото
Фестиваль современная музыка
Громкая не столько по уровню звука (у операторов зала Чайковского было много работы), сколько по накалу премьера "Избранных песен и медитаций Джона Донна "I fear no more"" ("Я больше не боюсь") Батагова для оркестра, баритона (Александр Коренков), электроскрипки (Ася Соршнева), рояля (автор) в геройски элегантном исполнении прозвучала в финале первого концерта с чувством и статью. И вызвала потом много споров — главным образом об уместности этой музыки в академическом контексте и могли ли Юровскому все это навязать. Слушая ведущего концертов Рауфа Фархадова (в начале он выдвинул как свежую идею национальных школ, потом от него мы узнали сначала о спорности эпизода с фри-джазом в сочинении Джона Харви (1939-2012), потом о спорности для него Батагова и еще много о его собственном отношении к разной музыке), можно было предположить, что и филармония стоит на эстетических позициях Булеза 70-х (да и Денисова 90-х), видит новую музыку как неприступную крепость и нравственно-эстетический ориентир и рассчитывает активно воспитывать и направлять своих слушателей. Но нет. Юровскому определенно ничего не навязывали — филармония дает ему карт-бланш в рамках жанра, пространство фестиваля устроено гибко, не мемориально и так, чтобы предоставить качественный выбор, а не нарисовать генеральную линию воспитания. Единственное, в чем филармония не поддержала Юровского,— в идее вынести музыку Батагова в отдельный ночной концерт. "I fear no more" стало третьим отделением большой программы, где, как всегда, смысловые и музыкальные связи лежали слоями: сверху — идея показа британской и русской музыки большого авангарда и соседних сред (то же и во второй программе), в середине — буддизм и литература в изящной цепочке материала и ассоциаций (радостно-живописный буддизм Джона Харви; русская литература в могучей мини-оперной вещи Тавенера "Смерть Ивана Ильича", ставшей по воле выдающихся солистов Максима Михайлова и Александра Рудина одной из самых сильных из написанных в том числе на русском языке; буддизм и английская литература у Батагова). И в глубине — тема смерти и тишины, словами не сказанная, но отчетливо сыгранная.
Трудно сказать, какое из сочинений было центром программы — и оглушительно грациозное оркестровое оцепенение "Pianissimo..." Шнитке 68-го года, где дата и тишина странно корреспондируют друг с другом, и позднеромантические призраки в полный рост во Второй симфонии Денисова, написанной незадолго до смерти, и Тавенер, и Батагов с разных ракурсов могли быть увидены как такой центр. Выбор оставался за слушателем. Он мог решать, что ему больше нравится — широкое дыхание изощренной речи Денисова или эмблематическая простота слов в густой конструкции Батагова. Но важнее все равно стала возможность услышать в шикарном качестве живого исполнения и то и другое. Еще интересно, что впервые оркестр такого уровня в программе такого класса в Москве сыграл специально заказанную в широком смысле минималистскую музыку. Это не первый опыт Юровского в неприютной постминималистской эстетике. Несколько лет назад в Лондоне звучал Мартынов, но первым минималистом в программах Юровского на большой сцене в заказном проекте в России стал Батагов.
Ради такого случая композитор вышел из сумрака, впервые за последние много лет сделав не перфекционистскую сэмплерную иллюзию, а живую вещь для симфонического оркестра — чем одних тронул, других изумил или возмутил. Оказалось, что холодок совершенства, эстетской пленкой покрывающий музыку Батагова, будь то сэмплеры или рояль, в живой симфонической ткани превращается в горячность оркестровки, что модельная простота лаконичного языка может пугать откровенностью. Что Райх и Гласс заглядывали сюда по-соседски, с ними были и Кейв, и Carpenters c Clanned, и Перселл, и Рахманинов с его колоколами, однако стол накрыт особым батаговским образом — так, что гости сидят в тени, объединенные общим разговором. "I fear no more" — пронзительная музыка о любви и смерти в пропорциях, то балладным, то плакатным языком напоминающих про "Зимний путь". Так что вещь — никакой не кроссовер, конечно, а конструктивно жесткий, отчасти поп-артистский по языку, эстетизированный по драматургии цикл романтических песен постминимализма, который заканчивается, правда, не "Шарманщиком", а тихим гимном в интонациях шлягера и с флером простодушия в рисунке.
Во второй вечер Юровского с "Лондонской симфониеттой" (по условиям контракта с Лондонским филармоническим оркестром дирижер не работает в Лондоне с другими, поэтому с ансамблем "Симфониетты" — выдающимися специалистами по современности — он смог встретиться только в Москве) академической публике было полегче, а программа, наоборот, была еще изощреннее. Сложные концепции и искусная речь отличали все шесть партитур — импозантно лаконичного Оливера Нассена, игривого Джулиана Андерсона (его "Хоровод" словно сочинил внезапно подобревший в новом толерантном воплощении Стравинский), иронический Харрисон Бертуисл, по рихард-штраусовски микротеатральный автор и герой Томас Адес. Две вещи российских композиторов во второй вечер не были ни мировыми, ни даже российскими премьерами, но в большом фестивальном контексте и в исполнении лондонского оркестра прозвучали в первый раз, составив хорошую компанию англичанам безупречной изобретательностью концепций и виртуозной работой с материалом. Обе вещи — "Часы Шагала" Ольги Бочихиной с круговой конструкцией материала и "Сон — Хронос" Антона Сафронова (любопытно, что его можно слушать кроме прочего как манифест антиминимализма, так отважно он работает с бесконечностью) — посвящены времени в конкретно материальном музыкальном выражении. Мифологическому или художественному, но больше всего — настоящему музыкальному. Что и ценно и что сделало не только эту, но обе программы Юровского важными и красивыми, а фестиваль — не памятником современности, а ее живым и внятным сообщением.
Сегодня и завтра на фестивале идут камерные программы, среди авторов и исполнителей — Студия новой музыки со своим композиторским срезом, ансамбль Татьяны Гринденко с музыкой Александра Маноцкова и МАСМ — Ансамбль современной музыки с Натальей Пшеничниковой и экстремальной по искренности программой "Правила любви" из музыки Владимира Раннева, Сергея Невского и других самых ярких людей новой русской музыки. Все закончится снова Юровским — 21 ноября в КЗЧ будет представлена полная версия музыки-глыбы Карла Орфа "Прометей", кусками уже звучавшей на просветительских концертах, но целиком это будет снова российская премьера.