Вчера во французских киосках появился свежий номер сатирического еженедельника Charlie Hebdo. Напечатанный трехмиллионным тиражом, он должен показать стране, что исламисты не победили. На обложке под словами "Все прощено" пророк Мухаммед говорит: "Я — Шарли". За тем, как встречали этот номер в парижском пригороде Женвилье, где жили расстрелявшие редакцию братья Куаши, наблюдал корреспондент "Ъ" АЛЕКСЕЙ ТАРХАНОВ.
Фото: Eric Gaillard , Reuters
Парижские очереди
Очереди в столице Франции выстроились с пяти утра. До семи улетело 700 тыс. номеров. Новую порцию обещали привезти в семь тридцать, но и час спустя ее все еще продолжали ждать. "Я обошла уже семь киосков, везде очереди",— говорит женщина с тележкой для покупок. "А еще уверяли, что это коммерческий трюк,— возмущается мужчина.— Какая же это коммерция, такие же охламоны, как всегда". "Должны вот-вот подвезти,— успокаивает другой.— Сказали, что будут продавать в течение 15 дней, всем хватит". — "Но хочется же сегодня!"
После расстрела редакции было решено, что журнал должен выйти без задержки — наутро, как всегда. Выжившие журналисты переехали в редакцию Liberation. Самая левая из больших газет согласилась их приютить. Накануне на короткой пресс-конференции создатели нового номера объяснили, чего нам следовало ждать. Никаких некрологов и вообще слез и соплей, потому что "это не в духе Шарли". Были обещаны работы всей привычной команды, как живых, так и мертвых, в том числе Шарба, Волински, Тинюса, Кабю.
На журнал записывались заранее. Его заказали книжные магазины даже тех стран, где его никогда не читали,— часть тиража улетит в Америку, часть уедет в Британию. В частично франкоязычных Канаде, Швейцарии, Бельгии готовятся продать в десять раз больше, чем обычно. О франкоязычной Африке благоразумно промолчали.
Обложку мемориального Charlie Hebdo с плачущим пророком Мухаммедом, говорящим "Я — Шарли", нарисовал штатный карикатурист Люз (Реналь Лузье). Утром 7 января ему повезло, потому что он в очередной раз опоздал на редколлегию и разминулся с братьями Куаши. Люз, кстати, очень скептичен относительно судьбы журнала: "Считается, что Charlie погиб за свободу выражения мнений. Нет, моих друзей просто убили, вот и все". Он уверен, что их стошнило бы от приторных почестей, которыми их потчевали последние дни. Он не за мемориал, а за живой Charlie, вот только не знает, как журналу жить дальше, когда сочувствие рассосется. И просит всех, кто покупает в киосках номер, купить еще и другие газеты, потому что печать — последнее, на что остается надеяться. Печать, а не интернет.
В интернете общество разделилось. Рядом с девизом "Я — Шарли" появились "Я — не Шарли" и даже "Я — Куаши". Пусть даже на 20 тыс. "Куаши" приходится 5 млн "Шарли". Власти, которые не смогли предотвратить теракт, сейчас отыгрываются на блогерах, их находят и судят, а они объясняют, что сделали это по глупости и даже если и призывали к насилию, то случайно. Вот и комику Дьедонне грозит процесс за то, что на своей страничке в Facebook он написал: "Я чувствую себя Шарли Кулибали". И тем самым поставил погибших журналистов в один ряд с одним из террористов. Комик под арестом.
А пока объявили, что тираж специального номера поднимут до 5 млн экземпляров — почти как у советских газет во времена ЦК КПСС.
Буря в предместье
В парижском пригороде Женвилье я стою у дома N17 на улице Бали. Перед улицей — панно с мечтательным чернокожим мальчиком и цитатой: "Мы сделаны из вещества того же, что и наши сны..." (Шекспир. "Буря"). Улица пуста и спокойна, как будто бы сюда не приезжали в дни терактов полицейские группы захвата.
В этом подъезде в квартире на пятом этаже жил с женой Шериф Куаши, отсюда он отправился вместе с братом Саидом убивать журналистов. Пришлось убить еще и двух полицейских, одного из них — единоверца, ограбить водителей машин, запереться в типографии и нарваться на спецназ, который менее чем за минуту показал им, что состоит вовсе не из юмористов.
О таких покойниках — либо плохо, либо ничего. Так мы привыкли. Но соседи по дому N17 не видели от Шерифа никакого зла. Они говорят о нем как о скромном, спокойном молодом человеке, всегда готовом помочь. Так же хорошо отзываются о его жене, которая, впрочем, появлялась на людях только в никабе. Возможно, в других местах это бы вызвало большее любопытство, тем более что во Франции женщинам запрещается закрывать лицо в общественных местах, но в Женвилье большая мусульманская община.
Здесь селились алжирцы, приехавшие во Францию после войны. На внешнем виде города это никак не сказывается, если не считать фастфуда Halal Fried Chicken и брассери "У Акила" с кускусом на вынос. Есть своя мечеть, стоящая на улице имени писателя-коммуниста и главреда довоенной L`Humanite Поля Вайян-Кутюрье, но на одну мечеть — шесть церквей, католических и протестантских.
Мечеть, большое современное здание со следами вечного недостроя, заперта в те часы, когда нет молитв. Точно так же закрыта находящаяся в 100 м церковь Сен-Жан. Разница лишь в том, что на ограде Святого Иоанна висит листок с патриотическим призывом по поводу терактов, а на стене мечети ничего нет.
Никто ее не охраняет, хотя после расстрела редакции на мусульманские центры во Франции совершено более 50 нападений. Мечеть в Женвилье считается прогрессивной: здесь неизменно напоминают правоверным о важности интеграции во французское общество. Поэтому запомнили Куаши: однажды он возразил имаму и покинул молитвенный зал. Здесь о братьях говорят с досадой. Мало того что из-за них тень легла на всю общину, они вновь показали, что с радикалами мирным мусульманам еще труднее найти общий язык, чем с соседями-католиками.
Школа выживания
На стене школы в Женвилье — благодарственная мемориальная доска в честь завершения войны в Алжире. Зато мосты, которые ведут из предместья, имеют другие надписи — в память о событиях 1961 года, убийствах полицейских в Париже и яростных демонстрациях 17 октября, когда алжирцы шли маршем на столицу. На мосту их остановила полиция, била дубинками, сбрасывала в реку, многие погибли. За это дети и внуки иммигрантов, куаши и кулибали, готовы сейчас предъявить новый счет.
На школьных воротах висит объявление: "Мы против невежества и варварства, за свободу и демократию. Наша школа — Шарли". Надпись надписью, однако по всей Франции учителя сталкивались с агрессией во время минуты молчания. Ученики не молчали. Они говорили о том, что журналисты сами виноваты, что их предупреждали по-хорошему (имея в виду поджог редакции в 2011 году), так что они сами напросились. Официально подобные истории зарегистрированы в 70 школах из 64 тыс. в стране, но таких случаев явно больше. Министр образования Нажат Валло-Белькасем специально просила учителей разъяснить ученикам смысл событий, но тем уже все разъяснили родители: "Журналисты оскорбили пророка".
Изменится ли после минуты молчания отношение 5 млн французских мусульман к журналу с Мухаммедом-Шарли? Вряд ли. Президент Объединения исламских организаций Франции уже ответил газете Le Figaro, что мусульмане, конечно, не намерены стрелять, но оскорблены и снова подадут в суд.