Пока в стране обсуждали фильм "Левиафан", который вообще-то только на этой неделе выходит в официальный прокат, обозреватель "Огонька" наблюдал за реакцией зрителей и утверждает, что это — отдельное кино
Фото: filmz.ru
Фото: Сергей Ермохин
Фото: Коммерсантъ / Олег Никишин
На этой неделе в российский прокат выходит "Левиафан". Впрочем, его активное обсуждение началось — и, по сути, уже закончилось!.. — за две недели до официального выхода. Фильм был выложен в Сеть (в авторском варианте, с ненормативной лексикой), и, по неофициальным подсчетам, его посмотрело уже полмиллиона зрителей. Массовое обсуждение, впрочем, вовсе не означает, что фильм смотрели все участники дискуссии (которая развернулась в соцсетях и медиа). В условиях новой медиареальности, когда о любом художественном событии потребитель чаще всего узнает до того, как сам посмотрит/прочтет/услышит, его индивидуальное мнение о фильме складывается, корректируется (и, по сути, подавляется) "общим мнением" социально близкой группы. Из-за нынешней поляризации общества любой разговор о художественном явлении вообще упрощается донельзя, подменяясь примитивным противопоставлением "за Россию — против России". Напомним, что интерес к фильму подстегнуло вручение ему американской премии "Золотой глобус" (январь 2015-го, впервые в истории постсоветского кино), а также выдвижение на "Оскар" (церемония состоится 22 февраля). В квазипатриотической интерпретации это выглядело так: американцы "специально" наградили "антирусский" фильм, это провокация. О фильме скептически высказалась глава Териберки Мурманской области, где снимался "Левиафан"; появились некие самарские (о них писал "Огонек" в N 3) общественники, которые обратились в местный минкульт с просьбой "разобраться" с исполнителем роли архиерея в фильме "Левиафан" режиссером Самарского театра Валерием Гришко: "Образ, созданный этим деятелем (Гришко.— "О"), является циничной и грязной пародией на русский православный епископат... издевательством над российской властью и святым православием".
Впрочем, спустя неделю, в конце января, фильму вручили вполне патриотичную премию "Золотой орел" аж в четырех номинациях, в том числе за режиссуру, а чуть раньше, в тот же день, о фильме положительно высказался пресс-секретарь президента России. После этого провластные медиа сообщили, что жителям Териберки "фильм в целом понравился", а возмущенные общественники в регионах куда-то испарились.
С этими людьми, впрочем, понятно: формулировка "не читал, но осуждаю" уже встречалась в нашей истории. Поговорим о тех, кто все-таки видел фильм. Примечательна сама стилистика упреков — той же главы Териберки Татьяны Трубилиной: "Съемочная группа не видела ничего хорошего... какой у нас замечательный дом культуры, библиотека, оснащенная всеми мультимедийными системами и спутниковой антенной... Киношники не общались с нормальными людьми, выбрали тех, кто деградировал, а таких у нас 1-2 человека" (газета "Комсомольская правда", 13 января 2015 года). Режиссер Звягинцев вынужден был отвечать главе города: "Да, мы снимали в Териберке. Но мы снимали НЕ о Териберке".
Казалось бы — азбучные вещи. Странно повторять сегодня, что искусство — это метафоры, образы и вообще вымысел. Советский зритель тоже любил упрекнуть фильм в близорукости или "искажении действительности", но — парадокс — советская культура "трех точек", недоговоренностей и намеков приучила советского зрителя к более глубокому пониманию художественного высказывания. А когда началась эпоха перестроечного кино с его абсурдистскими и утопическими формами, изощренным языком, притчевой манерой (вспомним хотя бы "Письма мертвого человека" или "Город Зеро"), миллионы зрителей могли ругать или хвалить фильм, но они понимали общий смысл и идею. И даже фильм "Маленькая Вера" — главный удар по пуританизму — оценивался не по знаменитой постельной сцене, а как ответ на "поиски поколения". Фильм "Покаяние", с которого началось перестроечное кино, был снят в символической, метафорической манере, однако никому не надо было объяснять, о чем он. Одна реплика в фильме "Гараж" делала его остросоциальным — люди понимали.
Спустя 25 лет произошел регресс массовой аудитории — и это главный урок "Левиафана". Принято считать, что в этом тоже "виноват Голливуд", однако именно российские прокатчики выбирали "чего попроще", хотя американский рынок разнообразен. Российские сериалы, которые пришли на смену западным, упростили массовый вкус до минимума, а новая патриотика закрепила безальтернативность сюжета и плоское деление героев на плохих и хороших. Результатом тотального упрощения стало общее падение качества аудитории. Как говорит редактор журнала "Искусство кино" Даниил Дондурей, в регионах скоро не наберется и ста людей, способных понять авторское кино. У массового зрителя исчезла важная психологическая установка: что просмотр фильма есть не только удовольствие, но и работа — по расшифровыванию символов, знаков и цитат. Фильм Звягинцева не настолько изощрен, но все-таки "Левиафан" — это притча, и его нельзя понимать впрямую, в лоб.
Это упрощенное понимание усугубляется самой атмосферой пиратского просмотра, что способствует восприятию фильма лишь "в общих чертах". Без эффекта погружения, даже "купания" в "Левиафане" благодаря операторской работе Михаила Кричмана, трудно понять его таким, каким он был задуман для широкого экрана. Если бы "Покаяние" посмотрели в пиратской версии, вероятно, реакция на него была бы иной. Рассмотрим наиболее распространенные зрительские упреки фильму.
Отрицательные образы власти, священнослужителей и церкви. Вообще-то это традиция и русской культуры, и мировой. От Пушкина ("Сказка о попе и работнике его Балде") и до Льва Толстого и Федора Сологуба (роман "Мелкий бес") — критика церковной бюрократии, обездушивания (что вовсе не отрицает уважения к подвижничеству). То же касается и критики власти. Тоже традиция — от Салтыкова-Щедрина и Гоголя до критического реализма Горького, Короленко, Куприна. То есть в этом смысле фильм Звягинцева как раз традиционен. Однако сама культура критического отношения к действительности не является больше нормой для зрителя/читателя: любая критика воспринимается как оскорбление. Это объяснимо: за 15 лет кино приучило зрителя к сплошной патоке во всем, что касается церкви и власти, к ходульным образам "хороших батюшек" и "крепких хозяйственников".
"В фильме никакого просвета, никакой надежды", "плохой финал". Фильм "Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына" Андрея Кончаловского также отмечен призом на Западе (на Венецианском фестивале), и он тоже — о тяжелой жизни, и герои депрессивные, однако кажется, что фильм "заканчивается хорошо", "дает надежду". Достигается этот эффект сугубо техническими средствами, финальной сценой "примирения". Звягинцев мог бы сделать точно так же, но не сделал. Если фильм Кончаловского говорит — "жить тяжело, но можно", то фильм Звягинцева — "так жить нельзя". Массовый зритель отвык от плохих финалов — точнее, можно сказать, он и не привыкал. Между тем за 30 или 40 лет в мировом кино это тоже стало штампом. Однако эти фильмы точно так же вызывают катарсис, и именно они способны достучаться до зрителя, которого все сложнее заставить сочувствовать герою. Об этом писали в 1960-е участники знаменитой Франкфуртской школы: что, грубо говоря, "хороший финал" — это не искусство, а идеология. "Плохой финал", если перефразировать,— это средство борьбы с индустрией образов, массовой культурой, а также способ вырваться за пределы "потребительского Освенцима". Массовая культура всячески отучает человека от серьезного отношения к себе и жизни, у которой, как известно, тоже всегда "плохой финал".
Для современного человека кино и вообще искусство есть вещь сугубо прикладная. Оно должно "стелить зрителю", поддакивать, то есть делать ему "приятно". Система, которая отучала зрителя от культуры смотрения, сегодня пожинает собственные плоды.
Реакция на фильм Звягинцева демонстрирует нынешний уровень аудитории. Он плачевен. Во-первых, массовый зритель совершенно "не насмотрен". Как свидетельствует социология, зритель чаще всего смотрит кино по телевизору, а в кинотеатры ходит от силы дважды в год. Можно догадываться, что его нынешний зрительский опыт очень однообразен — боевики, сериалы, комедии. Это даже не кино — это, по сути, раскрашенные картинки. И все. Мы можем говорить, что зритель сегодня отброшен к люмьеровскому уровню: он воспринимает кино буквально. И опять пугается при виде поезда на экране. Второй, не менее важный вывод. В нынешней накаленной общественно-политической ситуации объективная оценка "Левиафана" — как и любого художественного произведения — попросту невозможна: хваля его или ругая, ты автоматически становишься заложником той или иной идеологической позиции. И это для искусства самый плохой итог.