Выставка живопись
Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов / купить фото
В Третьяковской галерее открылась большая ретроспектива родоначальника русской жанровой живописи Павла Федотова — около ста вещей из разных музеев с одним, но значимым пропуском. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Бравый вояка, выпускник кадетского корпуса, куда попал чудом, несостоявшийся баталист Федотов перенес в русское искусство дух нравоучительных сатир Уильяма Хогарта. Ничто не предвещало такого поворота в судьбе сына военного. Первый его успех связан с государственническим полотном "Встреча в лейб-гвардии Финляндского полка великого князя Михаила Павловича 8 июля 1837 года". Великому князю, большому специалисту по тонкостям строевой, картина понравилась, он пожаловал художнику бриллиантовый перстень, потом за Федотова ходатайствовали перед Николаем I, и царь распорядился отпустить подающего надежды милитариста с военной службы и определить ему стипендию, которая, однако, была в три раза ниже офицерского оклада. Карл Брюллов поначалу отсоветовал Федотову идти в свободные художники, но потом помог завоевать расположение Академии художеств, куда бывшего военного приняли за "Сватовство майора". Без Брюллова он так и остался бы создателем батально-полковых сцен, скучных всем нынешним зрителям, кроме могучего племени реконструкторов. Третьяковка с чего-то старается им понравиться: "Встреча Михаила Павловича" распечатана на манер фотообоев и обрамлена ружьями, игральными картами, кисетами и прочим офицерским инвентарем. На кого рассчитано это бряцанье оружием, решительно неясно: в обычный день девяносто процентов посетителей Третьяковки — женского пола.
Краткий период успеха связан с хрестоматийными картинами, которые знают все,— "Сватовство майора", "Завтрак аристократа", "Свежий кавалер", отчасти "Вдовушка", которая успеха у современников не имела (в Третьяковке три варианта, особенно хорош тот, что с лиловыми обоями). Вокруг — десятки рисунков, которые Федотов пытался издавать журналом, смешные и не очень карикатуры, наконец, мрачные рассуждения о художнической доле — "Бельведерский торс", показывающий художников как сборище алкоголиков, и пронзительный лист о семействе бедного художника: сам болеет, дочь гуляет, сын ворует. У Федотова семьи не было, потому что он не мог ее себе позволить — на его попечении были отец и сестры. И картин у него немного ровно потому же: все время уходило на поиски заработка, быстрая слава денег не приносила.
Вскоре после своей смерти в возрасте 37 лет Павел Федотов превратился в фигуру трагическую, жертву николаевского режима и черствости общества. В этом ключе трактуют его биографию почти все исследователи. Сам Федотов, правда, винил в разочарованиях предсмертных лет французскую революцию 1848 года и считал, что покупатели прячут кошельки из-за того, что боятся европейской заразы коммунизма. Лучший биограф Федотова Эраст Кузнецов в книге серии "Жизнь замечательных людей" выдвигает комплексную версию: привыкший к строевой службе с предсказуемым повышением человек не справляется с особенностями свободного рынка и сменой настроений зрителя, впадает в отчаяние и сходит с ума. Единственный зал на выставке, в котором раскрываются трагические бездны,— в самом конце: тут темно и потому, что графика, и потому, что на стенах висят последние работы Федотова, по мизантропии и провидческому накалу не уступающие, пожалуй, знаменитым "черным картинам" Гойи, только на отечественном материале и с поправкой на плохо обученную руку мастера, который всего добивался вопреки определенной жизнью колее. Тут висит "Анкор, еще анкор!", быть может, самая клаустрофобическая картина русской живописи XIX века, где герой, захолустный офицер, практически слился с нехитрой обстановкой своей избы. И только белая собачонка несколько рассеивает свинцовый туман этой живописи. Тут множество эскизов к последней, неоконченной картине Федотова — "Игрокам", написанным уже в состоянии нервного расстройства. Эти рисунки на синей бумаге, где действуют мельком обозначенные лица и фигуры, посвящены тщете азарта и истощению игрока, надеющегося на шансы,— человек тут превращается в куклу. Степень условности, достигнутая Федотовым, еще лет пятьдесят после не снилась нашим художникам. И действительно, сюжет "Игроков" говорит в пользу версии Кузнецова: крах наступил из-за несбывшихся надежд на удачу и счастливый случай.
Вместо самой картины мы видим разогнанную на целую стену картинку из интернета. Причина — в экспликации: работа находится в собрании Киевского национального музея русского искусства и попасть в Россию сейчас не может. Этот факт в сочетании с паршивым качеством воспроизведения наводит на невеселые мысли уже не столько о Федотове, сколько о состоянии музейного дела эпохи санкций и доллара за 60 рублей. Скоро, шепчет внутренний пессимист, все выставки в России будут вот такими, с репродукциями из гугл-картинок вместо оригиналов. Ничего, возражает ему внутренний оптимист, почти восемьдесят лет прошло с момента написания знаменитого эссе Вальтера Беньямина "Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости", и вот наконец российским музеям дана возможность избавиться от мистической ауры оригинала.