Новый парфюм Chanel Misia посвящен одной из самых притягательных женщин ХХ века — это, в порядке исключения, не сама Великая мадемуазель, а ее ближайшая подруга Мися Серт
Фото: DIOMEDIA / Heritage Images
Фото: DIOMEDIA
Фото: DIOMEDIA
Фото: DIOMEDIA / SuperStock
"Я не уважаю искусство, я его люблю" — слова эти приписывают остроумию Марии Годебска, она же Мися Натансон, она же мадам Эдвардс, она же Мися Серт. Множество имен — это от богатства биографии. Не менее оригинален, чем само бонмо, был и повод, благодаря которому оно появилось на свет. Заказав выдающемуся живописцу и графику Пьеру Боннару несколько картин, Мися в результате осталась недовольна, нет, не самими картинами (Боннара называли лучшим колористом ХХ века), а их форматом. К чему-то они не подходили, эти картины,— к рамкам, к мебели, к ширине оконных проемов, бог весть. Поэтому Мися обрезала заказанные полотна под устраивавший ее размер. Вот уж поистине, любила, но не уважала... Она не уважала — и выкидывала — наброски Тулуз-Лотрека. И письма Пруста, которые не распечатывала, потому что заранее знала, что они длинные и скучные. Одну связку таких нераскрытых писем потом подарила кому-то, кто оказался — какая дичь! — не ее поклонником, а поклонником Пруста.
Мария София Ольга Зинаида: так сложно и длинно ее звали совсем недолго, в самом раннем детстве. А потом уже всю жизнь коротко — Мися.
Выросшая без матери и сбежавшая из дома, она с 15 лет зарабатывала на жизнь в Париже уроками музыки: это можно было бы считать традиционным началом богемной биографии, если бы в ее семье не было трех поколений преуспевающих музыкантов, скульпторов, писателей. Здесь важно слово "преуспевающих" — для богемы Мися слишком привыкла к семейному богатству и респектабельности, парижская мансарда никогда не была ее местом. А это означало, что необходим удачный брак.
В ее случае удачных браков оказалось целых три. Но смыслом ее жизни во всех этих браках оставалась не семья, а салон — на протяжении по крайней мере 25 лет парижский дом Миси был самым желанным местом встречи для тех, кто что-то смыслил в современном искусстве. Мися притягивала к себе всех талантливых мономанов и эгоцентриков Европы. Тулуз-Лотрек, Ренуар, Пикассо, Кокто, Золя, Пруст, Равель — на самом деле список этот можно продолжать почти до бесконечности. Среди самых привилегированных посетителей был Дягилев со своими артистами. Центром этого круговорота бесконечно талантливых и бесконечно амбициозных людей всегда оставалась она сама, Мися, прекрасная, злая на язык и готовая помочь — деньгами, заказом, советом или просто остроумной сплетней.
Огюст Ренуар. "Портрет Миси Серт", 1904 год
Фото: AFP / Roger Viollet
Мися не была ни меценатом, ни по большому счету знатоком. Она была чем-то гораздо более редкостным — настоящей Музой. Женщиной, которую завоевывали, которую рисовали, которой посвящали стихи и музыкальные опусы. Сакраментальный вопрос, какие именно женские фигуры в "Утраченном времени" Пруста списаны с Миси, изучен давно и основательно, но настоящего ответа на него нет и быть не может. Главное — без Миси и ее дома не было бы такого "Утраченного времени", она не героиня, не персонаж, она — квинтэссенция прустовского космоса. Спрашивается, зачем же ей было читать его письма? Зачем Луне изучать инструкцию по сборке телескопа?
У этого нарядного, упоительного и до определенного времени невероятно деятельного центра парижской художественной жизни был один недостаток. Каким бы современным и долговечным ни был салон Миси, по сути он принадлежал времени, подходившему к концу. Девятнадцатый век медленно умирал и растворялся в двадцатом: временем Миси было настоящее, которое на глазах становилось прошлым — чтобы удостовериться в этом, достаточно взглянуть на ее портреты. И сравнить их с портретами и фотографиями ее великой подруги, Коко Шанель. В начале их дружбы Мися была покровительницей, меценатом, а иногда и ментором. Ей и ее салону Коко была обязана многими ценнейшими знакомствами — сама же Великая мадемуазель еще некоторое время выглядела провинциально на фоне своей роскошной подруги (часто — подруги-соперницы). Но на протяжении двух десятилетий распределение ролей менялось, и к середине 30-х уже не было никаких сомнений, кому принадлежит Париж, новый Париж, в котором царят скорость, эмансипация и ар-деко. Конечно же Шанель, ее стилю, ее энергии, которая рождалась из соединения таланта, самостоятельности и расчета. И главное — из стремления все время что-то производить, создавать, получать результат. А Мисе всегда было достаточно тех результатов, которых добивались талантливые люди вокруг нее. Зато, в отличие от Великой мадемуазель, ей не пришлось увековечивать себя самой. С этим прекрасно справились сотни других гениев, которых она не уважала, но любила.