Нуар после Освенцима
Михаил Трофименков о фильме «Феникс» Кристиана Петцольда
«Феникс» — последняя совместная работа негласного лидера современного немецкого кино Кристиана Петцольда и его учителя, сценариста пяти его фильмов Харуна Фароки. Великий документалист Фароки умер, оставив Петцольду в наследство проблему, над которой они оба бились: как отделить видимость от реальности, фантазию от житейской прозы
Фото: kinomania.ru
Фото: outnow.ch
Если быть корректным в определениях, то Петцольд считается лидером "берлинской школы". Но эта "школа" — квинтэссенция нового немецкого кино, не гоняющегося, в отличие от Тома Тыквера или Фатиха Акина, за шумным международным успехом. В интервью он рассуждает о неолиберальном "венчурном капитализме" и жизни на "кладбище жанров", из обломков которых складывает несущие конструкции своих фильмов. Его стиль холодноват, его истории недоговорены, его сюжеты закольцованы. Порой толком не разберешь, проживают ли герои экранные события или они чудятся им в бреду — не столько предсмертном, сколько посмертном.
Он, как Фассбиндер, помещает женщин в центр своей вселенной. Его темы неизменны: распад семейных связей, жизнь в одинокой пустоте, в надежде на бегство из этой пустоты. Будь то подполье, где скрываются выжившие "красноармейцы" 1970-х ("Внутренняя безопасность", 2000), тихий апокалипсис экономического краха ("Йелла", 2007) или серые будни ГДР ("Барбара", 2012).
О Холокосте уже невозможно говорить языком спекулятивных мелодрам
"Барбара" была его первым экскурсом в прошлое, впрочем, совсем недалекое. Но плох тот немецкий режиссер, который не выясняет отношения с нацизмом. Действие "Феникса" датировано оккупационной осенью 1945 года: не столько жизнь, сколько небытие среди руин, попытки склеить разбитые жизни, неизменно заканчивающиеся констатацией того, что склеивать нечего.
Историческая фактура предполагает высокий градус реализма, если не натурализма. Но Петцольд провокационно скользит по поверхности эпохи, к руинам относится как к эффектной декорации и не заботится о вульгарном правдоподобии. Искалеченная в концлагере Нелли (Нина Хосс) делает пластическую операцию и уже назавтра щеголяет с новым лицом. Немцы ютятся в жалких норах, зато еврейка Нелли обитает на вилле с прислугой. Изрядная доля действия проходит под аккомпанемент кабаретных куплетов, и именно сентиментальная песня, исполняемая Нелли, затянутой в вызывающе красное платье, заменяет невозможный катарсис.
Правила режиссерской игры принимаешь быстрее, чем находишь ответ на немаловажный вопрос — что за фильм мы, черт возьми, смотрим? Первая часть безусловно помещает его в жанровое гетто "фильмов о Холокосте". Нелли, потерявшая всю семью, преданная в руки гестаповцев собственным мужем Йоханнесом (Рональд Церфельд), которого она продолжает нежно именовать "Джонни", возвращается на родину в сопровождении подруги Лене (Нина Кунцендорф), сотрудницы "Еврейского агентства". Лене убеждает ее начать новую жизнь в Палестине, Нелли же, не верящая в предательство Джонни, бродит в надежде встретить его по ночному страшному городу.
Да ладно: что предстоит кино о Холокосте, понимаешь прежде, чем автомобиль Лене пересечет швейцарскую границу под хамские окрики джи-ай. Петцольд посвятил "Феникс" Фрицу Бауэру, легендарному прокурору, в 1959 году с трудом добившемуся суда над охранниками Освенцима и темно и страшно погибшему в 1968-м. Но, хотя Нелли и задыхается от лагерных воспоминаний, вроде бы рвущихся наружу, но застревающих у нее в горле, посвящение Бауэру дезориентирует зрителей. Будь Петцольд простодушнее (или честнее), посвятил бы фильм Хичкоку.
Руины сметенных бомбардировками столиц — идеальная декорация не только для трагедий отчаяния и надежды, скажем, для фильма Роберто Росселлини "Германия, год нулевой" (1951), но и для триллеров, криминальных мелодрам, нуара. Собственно говоря, только в рамках нуара и был возможен разговор о мерзостях века: "после Освенцима" невозможно писать не только стихи, но и "высокую" прозу. Кино осознало это, когда съемочный процесс шел еще под аккомпанемент сирен воздушной тревоги. В 1944 году Фриц Ланг экранизировал "Министерство страха" Грэма Грина: руины Лондона кишели нацистскими шпионами под несусветными личинами. В разрушенной Вене разыгрывался гениальный нуар Кэрола Рида "Третий человек" (1949). Стивен Содерберг возобновил эту традицию в "Хорошем немце" (2006). Петцольд же разыграл на обломках цивилизации и культуры изящную, как бы неуместно ни звучало это слово, вариацию на тему "Головокружения" Хичкока (1958). И не ошибся с выбором места и времени действия. То, что в оригинале было трагическим безумием отдельно взятого полицейского Скотти, вызывающего с того света возлюбленную, у Петцольда — метафора глобального безумия.
О Холокосте уже невозможно говорить языком спекулятивных мелодрам. Первым это констатировал умница Тарантино, сняв "Бесславных ублюдков" (2009). Три года назад Владислав Пасиковский снял "Колоски" — блестящий вестерн о геноциде. Теперь вот нуар Петцольда. Страшно даже подумать, какой следующий жанр приспособят к этой теме.
В прокате со 2 апреля