Арктику называют гордостью современной России. С ее освоением, которое началось 150 лет назад, связаны большие надежды и экономические амбиции. И вложения. 630 млрд планируется направить на освоение Арктики до 2020 года. О том, как происходит это освоение, "Огоньку" рассказала Дарья Никитина, которая 10 лет проработала метеорологом на Крайнем Севере
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
Фото: Дарья Никитина
"Наши выпускники работают в Якутии, на Крайнем Севере, на Сахалине..." — было написано в объявлении на дверях Новосибирского метеорологического училища. Так Крайний Север стал "пунктиком" в моей голове. Год я отучилась и уже в августе 2004-го поехала в Архангельск. Именно оттуда отходило судно ледокольного типа "Михаил Сомов". "Сомов" завозил продукты и оборудование на полярные станции. На его борту была и смена метеорологов. Ну и, конечно, собаки. Как на полярной станции без пса?! Зрелище было волшебное — 20 собак на одной палубе, все едут на разные станции.
Я мечтала попасть на самый северный архипелаг — на станцию Кренкеля на Земле Франца-Иосифа. Увы, там штат оказался уже укомплектованным. Пришлось соглашаться на Диксонское управление, остров Вилькицкого в Карском море.
Но Землю Франца-Иосифа увидеть очень хотелось. Поэтому еще на "Сомове" я со всеми договорилась — и с капитаном, и с начальником экспедиции, и даже с командиром вертолета,— чтобы позволили полететь хотя бы на выгрузку продуктов и оборудования, просто посмотреть. И проспала!
А через несколько часов этот же вертолет, который я упустила, привозит мужика — весь в крови, попал в лапы к медведю. Это был начальник станции на острове Вилькицкого, куда я и ехала. Оказывается, пока он обходил вертолет, зверь зашел со спины, схватил его за голову и потащил. Спасла собака. Обычная дворняга отбила мужика у медведя.
Такой была моя первая встреча с Крайним Севером. Начальника станции, естественно, санрейсом отправили на материк.
С видом на море
Перед вылетом на остров Вилькицкого я попросила у экипажа обзорную экскурсию над островом. Во время полета не отлипали от иллюминаторов. Вышли из вертолета, а рядом след медведя, еще совершенно свежий. Тут я поняла — все, я попала!
Обычно, когда происходит смена на станции, то накрывается "поляна". Провожающие с "Сомова" спрашивали нас: "Девки (со мной на станцию приехала еще одна девушка.— Д.Н.), куда вы лезете?! Куда вы приехали?!"
Они-то знали: иногда девчонки приезжали и отказывались работать. Садились в вертолет и возвращались. Но мне было интересно посмотреть на себя в такой ситуации. Я специально так попросилась: чтобы нельзя было вернуться. И кроме того, естественно, я ехала за большими деньгами.
Но когда я увидела свою зарплату... Понимаете, как правило, на Север едут на заработки из деревень. И деньги, которые платят на станциях, выглядят вполне достойно по сравнению с тем, что человек может получить у себя в глуши. В деревне парень может заработать максимум 5 тысяч рублей. А на полярной станции — 17-20 тысяч. Тратить деньги негде — год или два живешь абсолютно безвыездно. Поэтому когда они возвращаются через два года с Севера домой, то покупают себе дома в своих деревнях, машины. Но для этого надо отсидеть на Севере минимум два года.
Жили мы в доме модульного типа "Горизонт": длинный коридор с многочисленными дверями — жилые комнаты, рабочий кабинет, санкомната и огромная кухня с видом на маяк на фоне моря. Настоящий деревянный черно-белый маяк. Вид невероятный. Моя коллега, которая со мной прилетела, весь первый день проревела. А я смеюсь и не могу остановиться. У обеих истерика. "Посмотри,— говорю ей,— окна с видом на море!"
Я заехала на станцию 4 октября. Меня предупредили: если выдержишь полгода, то дальше будет проще.
Первое время я ревела. Выходила на берег моря. Ветер треплет волосы, а ты куришь, смотришь в море и понимаешь, что дальше ничего уже нет. Ощущение, что край земли — вот он, под ногами. Когда началось северное лето и растаял снег, я брала карабин и уходила в тундру. Просто чтобы никого не видеть.
Всегда быть в маске
Как ни странно, полярная ночь не была поводом для депрессии. Я люблю темноту, мне нравятся сумерки. Когда ночью зимой идет медведь, а кругом лунный пейзаж, снег хрустит так, как будто идут два человека.
Все думают, что зимой на Севере очень холодно, но при этом забывают о теплом течении Гольфстрим. Оно очень далеко, но когда зимой ветер дует с севера, у нас становится теплее, а при южном ветре начинаются сильные морозы.
Байка от метеорологов. На "Сомове" рассказали. Зима. На станции очень сильный ветер. Приходит телеграмма о несоответствии видимости порывам ветра, просят проверить информацию и выслать исправленную. Метеоролог, недолго думая, отвечает: "Все верно. Ветер сдул весь снег, а пролетающие мимо 200-литровые бочки видимости не ухудшают!"
Самый сильный ветер в мое дежурство был 35 метров в секунду. Наш дом ходил ходуном, у меня ложка в кружке дрожала как в поезде — тррррр... У нас тогда повырывало все короба, сломало флюгер, даже приборы не выдерживали такого ветра. А минимальная температура зимой -46-48 градусов. Чтобы выйти на улицу, нужны очки, к ним пристегивается маска. Без такой экипировки никак, иначе лицо лопнет от мороза. Руки отмораживаются на Севере во вторую очередь. Одежду для метеорологов выдают самую дешевую, наверное, пошитую для зэков. Ну не спасает она ни от ветра, ни от мороза, ни от дождя.
О любви к морзянке
Первое время при работе в эфире меня просто начинало трясти, потому что я понимала, что меня слушает вся Арктика. Начальник Ч. меня поддерживал, видимо, как мог: "Ты метеоролог — никакой! Ты радист — никакой! Ты вообще — никакая!"
Через год приехал другой начальник. Из старого состава остался механик. Получилось так, что с остатками топлива мы втроем остались на острове на новую зимовку. Поэтому мужчины мотались на "Буране" и собирали остатки топлива по всему острову — на острове Вилькицкого раньше располагалась военная часть. А я за всех дежурила техником круглые сутки. Ребята в дом заходили только поесть. Потом один человек ложился спать, а я садилась за руль "Бурана" и принимала участие в перевозке топлива. Без этого было не выжить. Так мы пережили ту зиму. Начальник любил манную кашу, а второй работник — рисовую. Поэтому к 6 утра я ставила на стол тарелку с манной кашей, а потом к определенному времени варила рисовую. И только потом шла досыпать.
Через год, осенью, снова пришел "Сомов". Нам сказали: "Либо ищите топливо, либо закрываем станцию". Мы отказались — невозможно все время жить за гранью человеческих возможностей. Станцию решили законсервировать.
До перестройки в Диксонском управлении было около 20 полярных станций. Теперь меньше 10. Остальные вроде как законсервировали. Но после консервации станцию практически не восстановить — разворовывают все, разбирают дизеля, увозят оборудование. То есть наступает полный разгром. За 10 лет, которые я проработала на полярных станциях, не восстановили ни одной.
В то время для связи на труднодоступных станциях (ТДС) использовалась морзянка. Морзянка — это песня, ее надо хотя бы раз в жизни услышать, чтобы полюбить. Я работала на двух видах ключей — "лягушка", это то, что ты мог видеть в художественных фильмах, и на электронном ключе.
Сегодня морзянку уже не используют, зачем, если есть спутники? Так же спутники получают картинку из космоса: облачность, фронт, циклон. А то, что происходит на Земле — направление ветра, давление, какие-то иные параметры,— это делает только человек. Даже автоматизированные рабочие станции с этой работой не справляются. Кроме того, они часто ломаются, и получается, что станция из сети просто выпадает, и никакие спутники не смогут дать информацию по району.
Я — Сирена
Начальник на Вилькицкого прозвал меня Сиреной — за любовь к общению. Потому что когда работаешь на станции и видишь какой-нибудь кораблик в море, ты понимаешь: есть редкий шанс поговорить с людьми. Выходишь на 16-й канал — это зона действия до 16 километров.
Последней моей "жертвой" стало гидрографическое судно и его капитан Александр Г-ч. Было это в Карском море на мысе Стерлигова. Летом мы как раз затеяли ремонт на станции: красили, белили, приводили в порядок дом. Я крашу на улице, погода — сказка. Смотрю на море — там кораблик идет. Я к начальнику:
— Кораблик! Может, поболтаем?
— Может, и поболтаем,— отвечает.
— Ну я пойду пальну?
— Ну иди пальни.
Я стреляю из ракетницы и сразу выхожу на 16-й канал: "Проходящее судно полярной станции..." Ну как же моряки не отзовутся на женский голос?! Выяснила, что разговариваю с капитаном, спросила, как его можно называть. Отвечает: "Александр Г-ч, но для вас можно просто Шура". Я говорю. "Ну знаете, Александр Г-ч, Шура для капитана как-то не солидно!" Судно тем временем встало на якорь, баржу стали спускать... Задумали мы обмен: рыбу на фрукты-овощи.
Но у нас часто бывает, что к берегу просто так не подойти. А если даже удастся подойти, то потом в море не выйдешь. Так оно и случилось.
И вот стоим мы с начальником на берегу с мешком рыбы. И баржа с фруктами-овощами, между нами метров восемь. Друг на друга посмотрели, мешки показали, руками развели и разошлись — мы пошли домой со своей рыбой, они на корабль с овощами.
Две и четыре
Когда я отработала на ТДС два года и нашу станцию законсервировали, поступило предложение поработать на станции Попова на острове Белом. Я согласилась с одним условием — еду ровно на полгода. Так и случилось: мы заехали 19 октября, а 19 апреля я вылетела со станции. На Белом была когда-то, по всей видимости, обсерватория. Окна в заброшенных домах были разбиты, а под ними следы от медвежьих лап и когтей, видимо, животные пытались попасть внутрь.
Начальника станции В., с которым я работала на острове Белом, там вообще не должно было быть. Поначалу он отказался работать на Белом, сославшись на боли в спине. Потом на "Сомове" с матросами на вертолетной площадке едва драку не устроил — он заносит свои вещи в вертолет, чтобы лететь на Белый, а матросы выносят, потому как распоряжения о его вылете не было. Начальник экспедиции отвел меня в сторону и говорит: "Что будем делать? Либо везем его на станцию, либо на корабле будет драка". В результате коллективного решения станция Попова работала под руководством В.
На Белом я делила с ним комнату: я спала ночью — он работал, он спал днем — я работала. Молодые специалисты, которые также приехали на остров, семейная пара, самостоятельно работать не могли. Они даже не слышали свой радиопозывной! И нам приходилось стоять с ними их смену, а потом еще и свою. Кроме того, на нас с начальником была охота — мы постоянно мотались на "Буране" то в тундру, то на море. Времени на сон было мало.
...Я тогда была старшим техником (это полный контроль всего процесса метеонаблюдений, обработки информации), еще на мне было полставки гидролога и ставка повара. Рабочая площадка, где мы снимали показатели метеонаблюдений, находилась от жилья, в принципе, недалеко. Но две ноги человека и четыре ноги волка или медведя — разные вещи. Я всегда на площадку ходила с ракетницей в кармане. Но от стаи волков ракетницей не отобьешься.
А бывало, что и медведь на футштоке (это установка для измерения уровня моря) лежал. Наблюдения за уровнем проводятся один раз в шесть часов. А медведь лежит и ждет, когда нерпа приплывет. Радист на том конце спрашивает у нас про уровни, а мы отвечаем: "Подожди, у нас медведь охотится". Вот так сидишь, ждешь, пока мишка уйдет.
Оказалось, это Глюк
Чем дальше от материка, тем смелее и агрессивнее медведи. На Севере они уже ничего не боятся — ни техники, ни оружия. Голодные очень. Первый раз я белых медведей увидела на острове Вилькицкого из окна: уже было светло и он стоит — такой белый, пушистый, просто классный! Медведь был огромный, но при этом в нем чувствовалось столько грации и мощи одновременно.
В другой раз я спускалась по лестнице — дом-то находился на сваях. Слышу — кто-то где-то шипит, как кошка. Вижу — вот он, красавец! Прямо под домом. Даже не помню, как пролетела все эти 20 ступенек наверх. Даже ракетницу не успела вытащить. А это был всего лишь медвежонок, еще маленький. Оба отделались легким испугом.
А потом они стали подбираться все ближе и ближе. Однажды в метель надо было идти на метеоплощадку. А по дороге проверить "механку" (дизеля — это сердце станции). Ветер был южный, а с севера идет ко мне неземная красота. Он меня унюхал. Прыжок у медведей — 6 метров, бежать бессмысленно. Я остановилась, зарядила ракетницу. Между нами метров 20. Он идет вразвалочку — на запах, зрение-то у медведей плохое. Стреляю в него — от шкуры только огненный мячик отскочил. Когда патроны кончились, понимаю, что надо все-таки бежать. Бочком-бочком до "механки". Ввалилась, закрыла дверь и ору в телефонную трубку: "Медведь!" Ребята вышли вдвоем меня спасать и шуганули его — тогда еще карабины на метеостанции были.
А как-то пришла мамашка с двумя колобками. Пес по кличке Глюк начал с детенышами играть. Ну, думаю, все, медведица сейчас порвет его! Смотрю в окно, нет — играют вчетвером! Я дверь открыла. Глюк видит, что я выхожу, и "гав!". А медведица только наигралась, отвернулась от него и пошла с медвежатами. Так она разворачивается и бьет его лапой по заднице! За Глюка было страшно — встанет или не встанет после такого удара. Но Глюк встал.
Это мы приучили Глюка работать с медведем. Как единственный рабочий пес он получал за свою службу во-о-т такую селедку — при всей собачьей стае. А поначалу все думали, что он не рабочий и ничего из Глюка не получится.
А однажды действительно было по-настоящему страшно, казалось, что конец пришел. Тогда дом занесло снегом по самую крышу — долгая была метель. Мужчины вылезли наружу через окно на кухне, чтобы откопать вход. Дверь открывалась внутрь, как положено, но за ней стояла стена спрессованного снега. В этой стене прокопали туннель метра четыре. Я смотрю в окно: светит яркое солнце и идут два огромных белых медведя. А нам пора на метеоплощадку. Молодежь наша сразу объявила: "Не пойдем!" И мы отправились вдвоем с начальником. Снимаем все данные и поворачиваем в направлении дома. Медведи навстречу. Мы в снежный тоннель, пятимся оба, отстреливаемся из ракетницы... Пока начальник не попал выстрелом в нос медведю, а выстрел из ракетницы равносилен удару кувалдой, тот не ушел. От страха за дверью мы оба потеряли силы.
Унесенная ветром
На Диксоне живут примерно 500-600 человек, из них 200 --это военные. Я там застряла в 2009 году. Ждала попутный борт, чтобы лететь на Челюскин, там находится военная часть, и я рассчитывала на попутный военный вертолет. Но вертушек не было, и я слишком задержалась на Диксоне. Настолько, что там же вышла замуж.
На Диксоне ветра такие бывают... Чуть щелку делаешь, и дверь просто вырывает вместе с тобой. Помню, в такой ветреный день мы с сыном выходим на улицу. И пока он спускается с крыльца и держится за перила — все ничего. Но стоило ему ступить на землю с последней ступеньки, как его сдувает с ног. Он держится за мою руку и улетает, как целлофановый пакет. А ведь вес ребенка при этом уже был достаточно приличным — 10-12 килограммов. А как-то зимой я везла его на санках в детский сад. Порывистый ветер перевернул санки и покатил ребенка. Он катится и орет: "Мама!" Я догнала его уже на каком-то сугробе, прижала к себе и понесла в садик.
Вообще иметь ребенка на Крайнем Севере — это страшно. Я своего сына привезла на Север, когда ему исполнился год и восемь месяцев. И увезла с Севера через полтора года. Не хочу, чтобы он жил в условиях, где нет солнца, фруктов, где нет возможности погулять, а после садика надо бежать домой, потому что холодно, ветер, темно, ходят белые медведи и бегают бродячие собаки с ребенка ростом... Где нет нормальных врачей. Когда на Диксоне у ребенка 7 лет было подозрение на аппендицит (определить точно не могли: нет ни оборудования, ни специалистов), вертолет ждали около недели.
Р.S.
...Сейчас Дарья Никитина вернулась домой в Кемеровскую область. Денег, заработанных на Севере, хватило на ремонт квартиры. Ищет работу, ездит с сыном отдыхать в горы. Говорит, что не может надышаться местным воздухом. Созванивается с коллегами с Диксона: "Что-то совсем там стало грустно, все только хуже становится".