Выставка живопись
Фото: Коммерсантъ / Александр Щербак / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Щербак / купить фото
Уроженец башкирского села Нижнее Бобино Евгений Чубаров (1934-2012) при жизни имел репутацию гениального затворника. В 2007 году его работа ушла на аукционе Sotheby's за $562 тыс.— на тот момент рекорд для живого русского художника. На новой выставке в давно поддерживающей Чубарова галерее Татинцяна показывают его вещи последних лет. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Несмотря на статус отшельника, Чубаров прячется на виду у всех. В парке "Музеон" с 1998 года стоит его памятник жертвам политических репрессий — сотни экспрессивных гранитных голов за решеткой в дугообразном вместилище. Это выразительная вещь, которую нужно учитывать в свете неожиданной активности властей вокруг установки монумента узникам ГУЛАГа на проспекте Сахарова. Пусть в памятнике Чубарова и нет минималистической тонкости и пустот, характерных для осмысления темы государственного насилия на Западе, но зато у скульптуры человеческий масштаб и не слишком пугающий вид — что важно для россиян, предпочитающих героический монумент трагическому. Кроме памятника, правда, Чубаров ничем не закрепился в Москве: в музеях его вещей практически нет, по крайней мере в основных экспозициях, и многолетние попытки Гари Татинцяна сделать из него большого художника на первый взгляд покажутся выдуванием мыльного пузыря. Выставка брутальной графики и громадных абстракций в галерее Татинцяна несколько корректирует это впечатление: перед нами действительно большой художник, но в узком смысле.
Как бы парадоксально это не звучало, но Чубаров занимался уникальным подражанием и к концу жизни достиг почти что совершенства. Представьте себе, что с конвейера АвтоВАЗа в наши дни вдруг сходит хромированный и налаченный кадиллак шикарной модели "Эльдорадо", с теми же деталями, лошадиными силами и расходом бензина. Вот и последние вещи Чубарова, созданные в конце 1990-х — 2000-х годах, достойны висеть рядом с лучшими образчиками американского абстрактного экспрессионизма 1940-1950-х. Сравнить их с Джексоном Поллоком или Марком Тоби легко — не ради того, чтобы выявить однозначного победителя. Просто Чубарову удалось вникнуть в суть письма пионеров американской абстракции, постичь их метод, основанный на свободе вечно отодвигающегося фронтира, легкомысленной поэзии битников и скорописи мастеров дзенской каллиграфии. От его работ похожее ощущение: как будто едешь на кадиллаке и травишь бесконечные телеги о том, что все во Вселенной одновременно и хаос, и взаимосвязано.
Добиться такого отнюдь не просто, чему свидетельства — редкие и робкие попытки ровесников Чубарова, шестидесятников-нонконформистов, выдать что-то похожее, начавшиеся еще с конца 1950-х, когда в СССР на американскую выставку в Сокольниках впервые привезли Поллока, Ротко и прочих. До Чубарова эти американцы были неразгаданной тайной, вызывавшей грусть и даже агрессию: многим вполне продвинутым художникам казалось, что за беспредметностью абстрактных экспрессионистов зияет пустота. На деле их вещи, конечно, и о пустоте тоже, вернее о таких линиях и закорючках, которые никогда не складываются в видимость смысла и цели. Специально нарисовать такое очень трудно, ибо долгие годы воспитания приучают к тому, что из палки, палки и огуречика получится обязательно человечек. Люди, впрочем, у Чубарова тоже есть, в графических листах, показываемых с маркировкой "16+": тут черно-белая смесь "Камасутры" и скифских могильников — наверное, если приглядеться к абстракциям поближе, увидишь что-нибудь в этом роде. Характерно, что у Чубарова начало получаться уже после того, как кончился СССР. Такая живопись невозможна без новых горизонтов, общества потребления и легкого чувства опасности.