«Совместить человечность с гепеушничеством»

Самоубийство Александра Фадеева

13 мая 1956 года застрелился известный советский писатель, лауреат Сталинской премии, секретарь (1939-1944) и генеральный секретарь (1946-1954) Союза писателей Александр Фадеев. В предсмертном письме он называет причиной своего самоубийства уничтожение литературы, а себя — одной из жертв этого процесса. В каком-то смысле это соответствует действительности. Успешный писатель и могущественный партийный деятель, Фадеев много лет был зачинщиком и проводником государственных репрессий, объясняя свое участие в литературных преследованиях как искренним служением интересам советского государства, так и желанием уберечь литераторов от еще больших бед, чем те, что им выпали. И действительно известны случаи, когда он использовал свое влияние, чтобы защитить тех же писателей, которых клеймил в служебных записках и публичных выступлениях. После смерти Сталина Фадеев впал в немилость и не сумел удержаться на посту «писательского министра». Оставшийся не у дел и почти официально объявленный ответственным за жертвы в писательской среде, Фадеев попытался одновременно свести счеты с жизнью и с партийным руководством: в адресованном ЦК КПСС предсмертном письме он обвинил новые власти в продолжении и даже усугублении сталинской политики уничтожения литературы. Но тут мастер аппаратных игр просчитался: письмо на тридцать с лишним лет было спрятано в закрытом архиве, а официально причиной смерти объявили алкоголизм Фадеева.

Из предсмертного письма Александра Фадеева в ЦК КПСС
13 мая 1956 года
Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественньм руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы — в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих <...> Литература — это святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, из самых «высоких» трибун — таких, как Московская конференция или ХХ-й партсъезд, — раздался новый лозунг: «Ату ее!». <...>
Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения <...> привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды. Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять. Прошу похоронить меня рядом с матерью моей.

Повесть Платонова «Впрок» с чрезвычайной наглядностью демонстрирует все наиболее типичные свойства кулацкого агента самой последней формации — периода ликвидации купечества как класса и является контрреволюционной по содержанию. Платонов постарался прикрыть классово враждебный характер своей «хроники» тем, что облек ее в стилистическую одежонку простячества и юродивости.

Знаю Ив. Катаева с 1926 года. Знаю, что во все время нашего знакомства и в разговорах и на партийных собраниях выступал и голосовал против уклонов, в том числе и против троцкизма. <…> Однако <…> в нем по-прежнему не изжиты интеллигентские пережитки <…>

Вчера <...> я был поставлен товарищем Фадеевым в тяжелое и глупое положение на Правлении ССП по вопросу о книжке Тихона Чурилина. Тов. Фадеев, зная мое положительное суждение о талантливости Чурилина вообще и не предупредив меня о том, что книжка резко осуждена вами, нашел нужным вовлечь меня в длительный спор о ней, спор, имевший очевидной целью противопоставить мою скромную литературную убежденность вашему непререкаемому политическому авторитету. <...> Меня в моем мнении поддержали столь разные по вкусам люди, как К. А. Тренев, В. Б. Шкловский, С. Я. Маршак. Тогда тов. Фадеев предъявил нам ваши отметки на страницах книги...

Направляю Вам для ознакомления политически небезынтересную статью Вересаева, присланную для напечатания в «Литературной газете». <...> Вересаев не может вслух сказать, что его «угнетает» контроль Главлита, политические требования наших журналов и издательств, и он прикрывается вопросами стиля и вообще художественной стороной дела. А общий тон статьи — вопль о «свободе печати» в буржуазном смысле.


Из выступления Александра Фадеева на заседании президиума Союза советских писателей
6 декабря 1943 года

[о стихотворении Ильи Сельвинского «Кого баюкала Россия»]
Он начинен этой ерундой, чуждым представлением о государстве, о родине.

[о повести Михаила Зощенко «Перед восходом солнца»]
Черты этой обывательщины, к сожалению, в природе советского общества, но если считать уровень наших людей таковым, то тогда не понятно, что мы за государство, что мы за народ? <...>Мы, писатели, что мы? Мы же не холуи в своем государстве, мы отвечаем за наше государство.


Из статьи об обсуждении постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград»
«Правда», 10 октября 1946 года

В своем выступлении генеральный секретарь Союза советских писателей А. Фадеев вскрыл природу аполитичной, оторванной от жизни народа поэзии Б. Пастернака, а также дал критический анализ идейных ошибок в творческом пути И. Сельвинского, отметил серьезные недостатки отдельных произведений П. Антокольского, С. Кирсанова, других поэтов <...>.

Говорят, газеты за границей <...> уделяют много внимания той критике, которая появилась на страницах нашей печати по отношению к писателям Зощенко и Ахматовой. На это нужно ответить. <...> Что касается Ахматовой, то ее поэзию можно назвать последним наследством декадентства, оставшимся у нас. Стихи ее полны пессимизма, упадка,— что общего они имеют с нашей советской жизнью и почему мы должны воспитывать наше поколение так, чтобы оно впоследствии поступило, как многие буржуазные молодые люди во Франции в период истекшей мировой войны?


Из рассказа Анны Ахматовой, переданного в дневнике Любови Шапориной
20 января 1947 года

<…> вскоре после появления моей книги «Из шести книг» она была запрещена, был устроен скандал редактору, издательству. <...> Приезжал Фадеев, было бурное заседание в Союзе писателей и Фадеев страшно ругал мою книжку. Я не присутствовала на этом заседании. Но была вскоре на каком-то вечере там же. Фадеев увидел меня, соскочил с эстрады, целовал руки, объяснялся в любви.

Довожу до Вашего сведения, что Секретариат ССП не разрешил выпустить в свет уже напечатанный сборник избранных произведений Б. Пастернака <...>. <...>секретариат не проследил за формированием сборника, доверился составителям, и в сборнике преобладают формалистические стихи аполитичного характера. К тому же начинается с идеологически вредного «вступления», а заканчивается пошлым стихом ахматовского толка «Свеча горела».


Из письма Александра Фадеева Анатолию Тарасенкову о сборнике стихотворений Заболоцкого
5 апреля 1948 года

Когда-то я читал сборник и в целом принял его. Но теперь, просматривая его более строгими глазами, учитывая особенно то, что произошло в музыкальной области, и то, что сборник Заболоцкого буквально будут рассматривать через лупу,— я нахожу, что он, сборник, должен быть сильно преобразован. <...> Пусть Николай Алексеевич не смущается, что <...> сборник покажется «маленьким». Зато он будет цельным.

Московское объединение еврейских писателей состоит из 45 писателей, киевское из 26 писателей, минское — из 6 писателей. <...> В последнее время деятельность объединений приобрела националистический характер. <...> Националистические тенденции проявляются также в поэтических произведениях, напечатанных в альманахах «Геймланд» и «Дер Штерн».

Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности. Остальным секретарям работать с ним стало невозможно. Общими и дружными усилиями мы похитили у Фадеева пятнадцать лучших лет творческой жизни, а в результате не имеем ни генсека, ни писателя.

13 мая 1956 года, примерно в 15.00, у себя на даче, в Переделкино Кунцевского района, выстрелом из револьвера покончил жизнь самоубийством кандидат в члены ЦК КПСС писатель Фадеев Александр Александрович. <...> При осмотре рабочего кабинета сотрудниками КГБ Фадеев лежал в постели раздетым с огнестрельной раной в области сердца. Здесь же на постели находился револьвер системы «Наган» с одной стреляной гильзой. На тумбочке, возле кровати, находилось письмо с адресом «В ЦК КПСС», которое при этом прилагаю.

Мне очень жаль милого А. А., в нем — под всеми наслоениями — чувствовался русский самородок, большой человек, но боже, что это были за наслоения! Вся брехня сталинской эпохи, все ее идиотские зверства, весь ее страшный бюрократизм, вся ее растленность и казенность находили в нем свое послушное орудие. Он — по существу добрый, человечный, любящий литературу «до слез умиления», должен был вести весь литературный корабль самым гибельным и позорным путем — и пытался совместить человечность с гепеушничеством. Отсюда зигзаги его поведения, отсюда его замученная СОВЕСТЬ в последние годы. Он был не создан для неудачничества, он так привык к роли вождя, решителя писательских судеб — что положение отставного литературного маршала для него было лютым мучением.

А. А. Фадеев в течение многих лет страдал тяжелым недугом — алкоголизмом, который привел к ослаблению его творческой деятельности <...>. В состоянии тяжелой депрессии, вызванной очередным приступом болезни, А. А. Фадеев покончил жизнь самоубийством.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...