«Ложно считал себя носителем пролетарского мировоззрения»

Повесть "Впрок" ("Бедняцкая хроника") Андрей Платонов написал в 1930 году, то есть примерно тогда же, когда закончил работу над "Чевенгуром" и "Котлованом". В отличие от двух самых известных сегодня произведений Платонова, "Впрок" был опубликован — и эта публикация сломала жизнь писателя. Сатира на колхозную деревню вызвала личный гнев Сталина и, соответственно, травлю в прессе такого масштаба, что до сих пор остается загадкой, почему Платонова тогда не арестовали. Его надолго перестали печатать, он пережил обыск и изъятие рукописей, арест и смерть сына, новые газетные погромы, болезни и нищету — и умер человеком, лишенным профессии. Но почему-то так и не был арестован.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Фото: ИМЛИ

Товарищ Сталин. Я прошу у вас внимания, которого делами пока еще не заслужил. <...> Перечитав свою повесть, я многое передумал; я заметил в ней то, что было в период работы незаметно для меня самого и явно для всякого пролетарского человека — кулацкий дух, дух иронии, двусмысленности, ухищрений, ложной стилистики и т. д. <...> Этим письмом я не надеюсь уменьшить гнусность "Впрока", но я хочу, чтобы вам было ясно, как смотрит на это дело виновник его — автор, и что он предпринимает для ликвидации своих ошибок.

В день твоего отъезда я узнал, что меня будут сильно критиковать за "Впрок". Сегодня уже есть подвал в "Лит. газете" против "Впрока". Наверно, будет дальнейшая суровая критика. Перемучившись, обдумав все, <...> — я решил отказаться, отречься от своего литературного прошлого и начать новую жизнь. <...> Когда увидимся, я тебе все объясню, и ты поймешь, что это высшее мужество с моей стороны. Другого выхода нет. Другой выход — гибель. В результате всего для меня настали труднейшие времена. Так тяжело мне никогда не было. Притом я совершенно один. Все друзья — липа, им я не нужен теперь.

<...> я пришел к убеждению, что моя работа, несмотря на положительные субъективные намерения, объективно приносит вред. Противоречие — между намерением и деятельностью автора — явилось в результате того, что автор ложно считал себя носителем пролетарского мировоззрения,— тогда как это мировоззрение ему предстоит еще завоевать.

Во избежание всяких кривотолков считаю своим долгом заявить: я считал и считаю этот рассказ возмутительно издевательским, контрреволюционным. При обсуждении его я категорически протестовал против его напечатания. Ныне по редакциям журналов путешествует такой же возмутительный рассказ об ударничестве того же автора. Боюсь, что найдется "великодушный" редактор, который его напечатает.

Платонов чувствует себя обиженным и ущемленным вообще. Он говорил: "Я не против воспитания, но у нас воспитывают так, что головы отрывают". <...> Ведь, когда он только начал писать, на него сразу же обратил внимание Пильняк, помог ему овладеть грамотой. Приобрел этим влияние на него и, конечно, немало попортил. Решение работать над рукописью "Впрок", несмотря на ее огромные идеологические ошибки, было принято редакторами именно для того, чтобы попытаться вырвать Платонова из рук этой банды.

Массы бедноты и середнячества строят колхозы. Партия руководит колхозным движением. Почему же Платонов изобразил коллективизацию как бюрократическую выдумку, почему он с презрением отнесся к энтузиазму масс? Потому что Платонов есть анархиствующий обыватель, все более отчетливо превращающийся на деле в литературного подкулачника.

Против нас — весь капиталистический мир. Против нас — остатки капитализма внутри страны. И когда из наших же рядов люди, вместе с нами строящие, внезапно обрушивают удар против нас, мы должны ответить двойным ударом. Ибо — это удар в спину, неожиданный, а потому и опасный.

Меня привезли в Кремль, и я понял, что меня ведут к Сталину. В приемной у Поскребышева сидел несколько бледный Фадеев. Через некоторое время Поскребышев, очевидно получив сигнал, встал и предложил нам войти в кабинет Сталина. <...>

Не приглашая нас садиться, Сталин, обращаясь к Фадееву, спросил:

— Вы редактор этого журнала? И это вы напечатали кулацкий и антисоветский рассказ Платонова?

Побледневший Фадеев сказал:

— Товарищ Сталин! Я действительно подписал этот номер, но он был составлен и сдан в печать предыдущим редактором. Но это не снимает с меня вины, все же я являюсь главным редактором, и моя подпись стоит на журнале. <...>

— Товарищ Сутырин и товарищ Фадеев! Возьмите этот журнал, на нем есть мои замечания, и завтра же напишите статью для газеты, в которой разоблачите антисоветский смысл рассказа и лицо его автора. Можете идти.

Всякий, знающий классовую борьбу в нашей деревне и участвовавший в ней, знает этот тип хитрого, пронырливого классового врага, знает, как часто пытается кулак надеть маску "душевного" бедняка <...>. Одним из кулацких агентов указанного типа является писатель Андрей Платонов, уже несколько лет разгуливающий по страницам советских журналов в маске "душевного бедняка", простоватого, беззлобного, юродивого, безобидного "усомнившегося Макара". Он сыплет шуточками, прибаутками, занимается нарочитым и назойливым косноязычием <...>. Но, как и у всех его собратьев по классу, по идеологии, под маской простоватого "усомнившегося Макара" дышит звериная, кулацкая злоба, тем более яростная, чем более она бессильна и бесплодна. <...> Коммунисты, не умеющие разобраться в кулацкой сущности таких "художников", как Платонов, обнаруживают классовую слепоту, непростительную для пролетарского революционера.

Вчера статья А. Фадеева о повести Платонова "Впрок". Повесть он и печатал в "Красной нови". Повесть оказалась контрреволюционной. Когда рукопись эта была у меня, я говорил Платонову: "Не печатайте. Эта вещь контрреволюционна. Не надо печатать". Фадееву нужен был материал для журнала — он хотел поднять "Красную новь" до уровня, на котором она была "при Воронском". <...> Но "Впрок" прочитал Сталин — и возмутился. <...> В "Правде" была статья, буквально уничтожившая Платонова. А вчера сам Фадеев — еще резче, еще круче, буквально убийственная статья. Но, заклеймив Платонова как кулацкого агента и т. п.,— он ни звуком не обмолвился о том, что именно он, Фадеев, напечатал ее, уговорил Платонова напечатать. <..> Это омерзительно,— хочет нажиться даже на своем собственном позоре.  

<...> по отношению к Платонову Фадеев должен был испытывать особое чувство вины. Именно по его вине жизнь Платонова была уродливо и безжалостно искажена. В повести "Впрок" в "Красной нови" Фадеев, редактор журнала, подчеркнул те места, которые необходимо было, как он полагал, выкинуть по политическим причинам. Верстку он почему-то не просмотрел, и подчеркнутые им места в типографии набрали жирным шрифтом. В таком виде номер журнала попал на глаза Сталину <...>. Двойная жизнь Платонова, мученическая и, тем не менее, обогатившая нашу литературу, началась именно в эту минуту.

<...> никто никогда теперь не решится опубликовать что-либо, написанное мною, поскольку существует убеждение, что вы относитесь ко мне отрицательно. Только я один не думаю этого, потому что я отделил себя от "Впрока" и от других своих ошибочных произведений. Кроме того, глупо представлять вас в положении человека, "ненавидящего Платонова". Это значит вовсе не знать вас даже в своем воображении.

Особенно гневный огонь критики на Платонова навлекло то, что его герои изобрели "аплодирующую машину" и бились над тем, чтобы приспособить эту машину подавать еще и реплики с мест. Это была дерзость, отвага, неописуемая для литератора той поры. Сатира была остра, злободневна, разительна — так попадала не в бровь, а в глаз, что — поверили — появился наконец в нашей литературе новый и нисколько не менее сильный Салтыков-Щедрин.