В филиале Московского музея современного искусства (ММСИ) в Ермолаевском переулке открылась ретроспектива Тимофея Парщикова — масштабная, но довольно беспорядочная выставка лауреата Премии Кандинского 2013 года. Рассказывает МАРИНА АНЦИПЕРОВА.
Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ / купить фото
Пять лет назад Тимофей Парщиков в своем интервью говорил о том, что сегодня гениальный снимок может сделать кто угодно, даже машина, но представить фотографии в качестве истории или хотя бы организовать визуальную серию, которая держала бы все вместе,— это уже доступно не каждому. Его предыдущие выставки, как правило, обыгрывали этот вызов: в одном случае архитектор Юрий Аввакумов помогал дополнить фотографии игрой со светом и звуком, в другой раз сам художник устраивал из своих работ затейливую инсталляцию — развешивал снимки на прищепках и прятал их за стеклом старых стиральных машинок. Для нынешней выставки Парщиков получил огромное пространство четырехэтажного особняка ММСИ в Ермолаевском и заслуженного куратора Ами Барак. Казалось, что декоративных излишеств поубавится и на их место придет стройный концепт.
На деле же всего очень много и все очень плохо связано между собой. По этажам беспорядочно расставлены семь проектов Парщикова, работы в которых по меньшей мере очень неровные. На втором и третьем этажах — многолетний проект Suspense — расфокусированный фотоотчет из поездок по крупнейшим городам мира. По авторскому замыслу проект должен рифмоваться с экзистенциальным кризисом послевоенного мира и экспрессионистским кино, а также воплощать тревогу нового потерянного поколения, которое может свободно путешествовать по земному шару, но оттого переживает невиданного масштаба одиночество. Здесь есть Пекин, Неаполь и ближнее Подмосковье; подборка твердая и атмосферная, несмотря на то что в несколько раз сильнее напоминает фильмы Вонга Карвая, чем, собственно, послевоенное кино.
Если средние этажи показывают предчувствие катастрофы в Европе, то внизу — уже случившаяся катастрофа Магнитогорска. Культовая съемка рабочих и заводов 1930-х годов из архивов Владислава Микоши рифмуется с парщиковской съемкой дома престарелых, фотографии работников металлургического завода забавно смотрятся на фоне непомерно раздутой индустрии красоты в городе. На верхнем этаже — странная комбинация трех проектов: людей с горящими газетами в руках («Горящие новости»), исландских пейзажей с дорисованными рунами («Impossible Puzzle») и отретушированной съемки московских проспектов с акцентированной рекламой («Московские негативы»). В качестве кульминации здесь есть еще короткий фильм о человеке с топором, уничтожающем снеговиков с горящими же газетами («Снеговики»), нарезка из стреляющих в зрителя со всех сторон героев кинофильмов («Тир») и неоновая надпись на иврите «Мене, мене, текел, упарсин», которую мог бы вполне создать Джозеф Кошут, если бы интересовался Ветхим Заветом и предреканием катастроф. Надпись воспроизводит огненное знамение вавилонскому царю, вскоре после которого Вавилонское царство пало,— а в современном прочтении, согласно автору, представляет собой такую своеобразную «рекламу конца света».
Теоретически у нас есть несколько этажей ожидания и несколько экспонатов, символизирующих ужасную развязку. Но во всем этом визуальном изобилии очень легко потеряться. С одной стороны, здесь есть и Европа, и Магнитогорск, и «славянский миф» о долготерпении (к которому, как оказывается, и апеллирует берсерк, уничтожающий читающих снеговиков), и Вавилонское царство в качестве сюжетов. С другой стороны, документальная съемка, экспериментальные кадры, видео и даже неон — в качестве инструментов. Единственное, что объединяет работы,— общее предчувствие катастрофы: о конце света нам говорят и невидимые знаки в Исландии, и огненные буквы библейского знамения, и антиутопия Магнитогорска, и реклама на улицах, и меланхоличные пейзажи по всему миру. Наверное, выставке пошла бы на пользу большая структура или как минимум избирательность в работах, но при этом как художника, так и куратора можно понять: на пороге апокалипсиса логика отказывает.