В Шереметевском дворце, в Музее музыки (филиале Санкт-Петербургского государственного музея театрального и музыкального искусства), открылась выставка "Его Величество Чиновник", посвященная последнему директору императорских театров Владимиру Аркадьевичу Теляковскому (1860-1924). Человек, благодаря которому в Императорских театрах появились Головин, Коровин, Мейерхольд, Фокин, вернулся Шаляпин и от которого сбежали все будущие звезды "Русских сезонов",— фигура занимательнейшая. Рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ / купить фото
Выставка история
Идея сделать выставку о полковнике, который волей судеб выбился в большие культурные чиновники, по нынешним временам фрондерская. Тут ведь все заслуги исторического персонажа меркнут перед его же промахами, но, что куда хуже, заставляют зрителя проводить не всегда корректные, но такие соблазнительные аналогии с тем, что происходит в государственном театральном хозяйстве сейчас. Интриги, шоковые назначения, семейственность, необразованность, недовольство старым и при том неумение работать с новым, неуважение к авторитетам и злой язык, страстное отношение к делу, иногда бывшее благом, а иногда ровно наоборот — все, что характеризовало годы Теляковского при власти, все это пышным цветом расцветало в советских и постсоветских министрах культуры. Помпиду у нас не случился, до тонкости и чутья своих предшественников, Ивана Всеволожского или князя Волконского, Теляковскому не суждено было дорасти, но именно этой своей обычностью, приправленной подробнейшими мемуарами, он и интересен.
"Воспоминания" и "Дневники" Владимира Теляковского — едва ли не главные герои выставки. Репродуцированные в увеличенном формате на стендах, они чуть ли не затмевают собой личность своего автора. Суховатый, чинный, важный на фотографиях, влюбленный в театр и страстно желающий освежить его кровь в комплиментарных мемуарах и письмах современников, в своих собственных строчках Теляковский предстает занудным, желчным, мелочным, любящим сплетни, плохо переносящим конкурентов солдафоном. То, за что его ценили (неравнодушие к делу, искреннее увлечение талантливыми людьми и новыми проектами, решительность), на письме стерто до неопознаваемости. Остается идеальный исторический источник — Теляковский почти не красуется сам перед собой, он прежде всего фиксирует то, что видел, и не чурается при том сплетен и обвинений.
Чуть ли не больше всего досталось от него Петипа: "Старый злой старик, взяточник, нахальный француз, за пятьдесят лет не выучившийся в России на русские деньги говорить по-русски, чувствует инстинктивно все то презрение, которое я к нему питаю. Имея раздутую и ни на чем не основанную репутацию гениального балетмейстера, он чувствует, что в лице меня встретил Директора, не поддающегося общему обману его обаяния, и этого он не может простить". Здесь куча всего интересного — тут и собственные комплексы провинциального мелкого дворянства, часто выливавшиеся в ксенофобию, тут и откровенное обвинение во взяточничестве (брал или не брал Петипа — вопрос еще не до конца изученный историками балета), и глухота к тому, что для нас сегодня есть наивысшие достижения русского классического балета, свойственная не столько лично Теляковскому, сколько вообще новому веку в отношении века только что ушедшего.
Однако сплетни сплетнями, а сделал за свои 16 лет в высочайшей должности Теляковский немало. Он умел приводить людей в театр, но не умел их там удержать. В конечном счете те, кем он так старательно украшал свои труппы (те же Фокин, Шаляпин, Бакст, Бенуа, Карсавина, Нижинский), все они были соблазнены другими и другим. Чиновник не смог оживить самое главное — собственно театр, пожирающий все живое на своем пути. В этом смысле сюжет о Теляковском — важный, оригинальный, но прежде всего показательный фрагмент истории Большого и Мариинского театров. Мало что изменилось с тех пор. Тем полезнее эта выставка — да и нынешним администраторам от культуры нелишне напомнить, что даже лучшие из них порой заканчивали заведующими сапожной мастерской на Николаевском вокзале.