На фестивале в Выборге показали фильм Сергея Пускепалиса "Клинч". "Огонек" оценил режиссерский дебют в кино известного актера
"Клинч" — не столько хоррор, сколько русский ужас без конца
Фото: ПрофиСинема
Фильм Пускепалиса с первых кадров отсылает к множеству классических источников. Во-первых, "Доживем до понедельника" — 50 примерно лет спустя: школьный учитель такой же обаятельный, как Вячеслав Тихонов (теперь это Алексей Серебряков); он видит в окне, как старшие ученики бьют младшего, но не бросится никого спасать. В кабинке служебного туалета совершается прелюдия к сексуальному акту, и тоже ничего особенного учитель не сделает, захлопнет дверь, крикнет в сердцах: "Другого места, что ли, не нашлось?" Ну и директриса вызывает к себе, ничего хорошего этот вызов не обещает. В общем, все то же самое — обыкновенная школьная рутина, с поправкой на беспросветность.
Пускепалис выбрал точно: и актера, и ситуацию, и профессию. Учитель всегда маркер, он тестирует общественную жизнь. Мы ее сейчас будем замерять. Герой — хороший учитель. Очень хороший. Директриса выговаривает ему: мол, уже все сдали отчеты и планы, а вы нет. А главное — запаздывает он с какой-то "опрашиваемостью". Он — "учитель года района", трижды номинировался на учителя года Москвы: "У меня лучшая в районе успеваемость и поступаемость. Я пережил много таких, как ты. Заткнись и перестань беспокоить меня по пустякам, поняла, дура?.."
Нет конечно же, это он произносит только мысленно. Только в воображении. На самом деле что-то мямлит: устал, надо отдохнуть, можно я пойду — на цыпочках выходит. Тут нам передает привет другой фильм — "Забытая мелодия для флейты", где замечательно показана разница между тем, что обычно говорят своим начальникам, и тем, что хотелось бы сказать.
Формально это дебют Пускепалиса в качестве кинорежиссера. Хороший актер решил снять кино, обычная история. На самом деле все не так. По первой специальности Пускепалис как раз режиссер — после выпуска из РАТИ (курс Петра Фоменко) ставил спектакли по пьесам Алексея Слаповского, был главным режиссером в Магнитогорском театре драммы и Ярославском театре имени Волкова. Так что театральная выучка выручает не только Пускепалиса-актера, но и Пускепалиса-кинорежиссера. И вот он размышлял: с какой темой войти в "большой мир кино"? И выбрал "школьную тему", что характерно. Где постоянные прорывы, где жарко?.. — сериал "Школа" Германики, "Географ глобус пропил" Велединского, "Класс коррекции" Твердовского. Почему-то школа — идеальная тема для демонстрации лицемерия, обмана, фальши, скуки жизни и беспросветности существования. Школа является, видимо, серьезным психическим потрясением для будущих режиссеров и впоследствии служит источником "черного вдохновения", кузницей кошмара.
...Далее учитель выпил, прикорнул на остановке, и что-то ему привиделось. Есть такой знаменитый фильм — "Быть Джоном Малковичем" Спайка Джонза. Собственно, "Клинч" мог бы называться "Быть русским интеллигентом". Фильм мог бы стать подарком для психоаналитика: что там внутри творится у школьного учителя, какие демоны его одолевают; от перенапряжения, от скуки? Но не это важно. Важно другое: в какой именно стилистике работает воображение интеллигента?
Основной жанр сна — хоррор, кошмар с какими-то моральными вкраплениями. Это очень точное описание сознания русской интеллигенции. У нее сильно развито воображение, она воображает порой самые смелые вещи — и сама же себя и наказывает за излишнюю смелость. Фрейд называл это цензурой. И вот эта борьба — желанного и запрещенного — происходит на наших глазах.
Что послужило толчком для сюжета сна?.. Вот девушка мелькнула впереди, с охраной — от нечего делать за доли секунды воображение нарисует фантастическую картину с этой девушкой и тобой в главных ролях.
...Эта девушка — в воображении, конечно,— зачем-то гонится за учителем, зачем-то отбирает портфель у него на бегу. Ничего ценного в портфеле нет, но воображение, вероятно, услужливо подсказывает — "она безответно влюблена". Но тут, вероятно, вступает в дело внутренняя цензура в виде жены учителя и сына. Они мешают, так сказать, полету воображения. Поэтому учитель приносит связанную девушку к себе домой (а куда еще?..). Ее (и его) теперь преследуют бандиты. И это тоже понятно — обобщенный символ опасности, один из навязчивых кошмаров 1990-х, "придут бандиты". Все тут перемешано в сознании — и эротические мечты, и страхи, и бытовые заботы, что делать с сыном-оболтусом, и серьезное, и грешное.
В квартире вечный ремонт — опять-таки метафора: мы все живем в надежде, что вот-вот заживем по-настоящему, а пока нужно потерпеть. Лысая (как выяснилось) наглая девушка — болезненная совесть интеллигента — начинает измываться над семьей, в духе "Дорогой Елены Сергеевны" или фильмов Михаэля Ханеке: "Я поживу у вас годик. Стану совсем другой. Дайте мне шанс стать человеком. Удочерите меня". Угрожая пожаловаться бандитам, заставляет всех играть "в семью", в дочки-матери: "А давайте, я как будто сплю, а вы позовите, чтобы я проснулась". На самом деле она смеется над самой системой воспитания. Над верой человечества в то, что время, помноженное на усилие, способны изменить человека в лучшую сторону. Снимает хоум-видео на телефон, заставляет семью откровенничать, рассказывать о себе. И опять Ханеке превращается в советскую моральную драму ("мы совсем перестали разговаривать друг с другом"). Фильм этот можно понять и так: просвещение, культура так и не смогли изменить человека принципиально. А интеллигенция если и приобрела какие-то стойкие навыки, так только навыки притворства. Даже в эпицентре кошмара привыкла делать вид, что ничего не происходит, что все нормально.
Затем воображение скатывается от Ханеке к Тарантино. Теперь у нас есть труп — та самая лысая девушка. Его нужно вывезти за город. Тут, конечно, несколько надуманно, но режиссер хотел показать, как молниеносно интеллигентная семья свыкается с новыми обстоятельствами, как быстро люди привыкают играть по правилам кошмара. Только что готовились встретить 18-летие сына — чинно, с оливье и шампанским,— а тут уже втроем вывозят труп, решая на ходу какие-то простые уравнения: выбрасывать ли труп с моста вместе с ковром или без. На месте труп оживает, это была просто шутка, все очень недовольны. Поначалу бросают мучительницу там, на мосту; затем, однако, эти добрые, сердечные люди все же решают вернуться: "Она же замерзнет!" Вот как все намешано, говорит нам фильм, в человеке. И ужас, и сострадание.
Дальше все заканчивается Шекспиром на детской площадке: лысая девушка и учитель получают по заслуженной пуле от бандита (воображение наказано за смелость), а игровой комплекс в форме первого спутника Земли взмывает в небо. Образы советского детства соединяются с постмодернизмом, давая местами ошеломительный эффект...
Главная задача абсурдистского фильма — заставить нас как можно скорее поверить в реальность происходящего. Поэтому все абсурдисты выбирают жизнь попроще, побанальнее, чтобы мы не заметили швов. Как вдобавок снять все это подешевле, поэкономнее?.. Из чего можно создать ужас за три копейки? Да из ничего. Из обычной жизни. Не надо специально сгущать краски. Просто нужно выйти на улицу, посмотреть вокруг. Кошмар рядом. Переход от абсурда к реальности и обратно у нас совершается легко не потому, что наша жизнь так ужасна, а потому, что мы живем в вечной готовности к тому, что наша жизнь в любое мгновение может превратиться в ужас. Мы всегда внутренне готовы к тому, что с нами могут сделать что угодно и мы будем совершенно беззащитны.
И вот еще какой важный урок самого фильма. Из этого "ничего", за те же, что называется, деньги, можно сделать вещь совершенно универсальную, отсылающую нас к мировому кино, к общему культурному контексту. Причем сделать это без дидактики, с юмором, пусть и черным; и с умом. И с цитатами, но это для любителей. Для остальных же нечто страшноватое, красиво упакованное и не лишенное смысла. Наконец, этот абсурдистский фильм кажется более реалистичным, чем все наше реалистичное кино вместе взятое. Норма окончательно размыта — вот это о чем. Нормы больше нет. Ее нужно искать самому. Пора просыпаться.