Опасно ли для России «Исламское государство»? Купается ли десантник Евкуров в фонтане? Зачем туристам ездить в Ингушетию? На эти и другие вопросы ведущему «Коммерсантъ FM» Анатолию Кузичеву ответил глава Республики Ингушетия Юнус-Бек Евкуров в рамках программы «Действующие лица».
Фото: Коммерсантъ / Геннадий Гуляев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Геннадий Гуляев / купить фото
— Давайте начнем не с предсказуемо важных вопросов, которые я обязательно задам, а с таких, которые всю страну волнуют, темы, ваше мнение по которым нам интересно. Например, уничтожение санкционных продуктов. Страна бурлит. Есть две точки зрения. Одна, в том числе моя, заключается в том, что, мол, как бы это дико и не эстетично ни выглядело, но вообще контрабанду уничтожают во всех странах и во все времена. Другая точка зрения заключается в том, что это прекрасные продукты, а вы их уничтожаете на фоне того, что у нас куча народа голодает. Какая точка зрения у вас?
— По-разному можно судить, но правила одни — это международные правила, и в масштабах страны прописано законодательство, согласно которому это контрабанда. Хороший это товар, нехороший, качественный, некачественный — контрабанда. Его надо уничтожать. Иначе отсутствует сам смысл неотвратимости наказания. Во-вторых, если брать ту категорию людей, которые говорят, что люди голодают, и качественные продукты уничтожают, и лучше их людям отдавать, тут начнется вторая волна: коррупция, продажа, перепродажа, куча проблем. Но самое главное — лучше идти по международным стандартам, уничтожать контрабанду. Если сегодня мы уничтожаем десятки тонн, то я думаю, если принципиально к этому вопросу подойти, через год там не будет десятков тонн, будет минимальное количество продуктов. Другой вопрос, что, может, не стоит это масштабно показывать на всю страну.
— Именно в силу антиэстетичности этого зрелища?
— Да. Возможно, этого придержаться. А так, конечно, я сторонник того, что все-таки надо очень жестко бороться с контрабандой.
— Хорошо. Было очередное сообщение о ликвидации главаря «Имарата Кавказ». Я прочитал внимательно эту заметку. В конце материала была еще одна сноска, что, мол, до этого ликвидированный предыдущий глава этого самого «Имарата Кавказ» успел присягнуть на верность «Исламскому государству». Соответственно, находился в розыске по нескольким международным линиям. Если уже у нас на Кавказе присягают «Исламскому государству», это, конечно, ужасает. Эти присяги — это дань, символический акт или это реальная работа «Исламского государства» на территории уже нашей страны?
— Я думаю, это больше пиаровские вещи, показать масштабность деятельности. Сегодня очень сильно ослаблена сеть бандподполий на Кавказе.
— Ослаблена?
— Ослаблена очень сильно. Найти подходящую кандидатуру даже на, как они называют, амира сектора, довольно проблематично. Да и не хотят идти. Почему? Потому что знают, что каждый будет уничтожен. Буквально в течение полугода один, второй, третий уничтожены. В течение года пять уже уничтоженных так называемых лидеров бандподполий, которые присягали кому-то. А то, что прописано или запускают в интернете, что они присягнули, — это определенные страшилки, которые они хотят навести и поднять свою значимость. Плюс надо учитывать, что все-таки им все равно, на какие деньги работать, в надежде, что и финансирование пойдет.
— Это присяга авансом?
— «Государство безбожников», да. Вполне допускаю и это. Но больше думаю, что это пиаровская вещь, и ни к чему это не приведет. Во-вторых, я должен сказать, что по нашей оперативной информации, если не большинство, то очень многие члены бандподполий выступают против деятельности этого «Государства безбожников». Почему? Потому что там вообще нет связи с религией, ничего святого.
— Вроде в названии отражено, что государство исламское.
— Нет. Во-первых, я против называть это исламским. Они себя так назвали. Кто за ними стоит? Одна из версий, более чем правдоподобная, — этими действиями очернить саму религию. Представьте, появляется какой-то отморозок, который представляется как «Православное государство» или «Христианское государство» и вещает такие дьявольские вещи. Это же тоже подрыв авторитета самой религии. Я бы не назвал его исламским. Вот «Государство безбожников» будет более верно.
— Хорошо. Мы на днях об этом говорили сСеменом Багдасаровым, все-таки он большой специалист по Ближнему Востоку и в частности по этой тематике. Мы разговаривали про Турцию, про довольно запутанную и сложную ситуацию в Турции. Он мне сказал, что в Турции довольно много народу симпатизирует «Исламскому государству» в силу того, что, по крайней мере, на формальном уровне «Исламское государство» декларирует создание халифата, поэтому для мусульман важна такая мифологема, она очень существенная, очень притягательная. Это так?
— Я бы не согласился. Конечно, я не претендую на опыт Багдасарова в знании вопросов Востока или этой темы, это его хлеб, он довольно известный специалист в этом деле. Но, тем не менее, у меня есть свое мнение в этом плане. Во-первых, надо историю халифатов знать. То, что появится какой-то халифат, и все будет нормально — это сказки. Все четыре халифа были убиты. Один только умер своей смертью, остальные были убиты покушениями того же окружения, которое вокруг них было. И тогда были свои. Халифат — это то же самое государство.
Можно назвать и Сирию, и Египет, или что угодно халифатом, но там есть такая же власть, такие же интриги, такая же коррупция, такие же проблемы и мечты. Когда разговариваешь с молодежью, начинаешь спрашивать о том, что такое халифат, назовите хотя бы какую-то историю халифата.
Надо людям больше рассказывать, что такое халифат, и к чему это приводило. Ни к чему, кроме масштабных войн между самими мусульманами, ни к чему хорошему это не приводило. Были халифы, которые являлись чистыми людьми с учетом того, что они все-таки ближайшие родственники, ближайшие соратниками пророка. Поэтому в этом направлении ни от одного человека зависело. Но окружение делало свое дело, так же как и в любом государстве. Когда мы говорим, что часть турецких граждан или мусульман хотят халифат, нет. В первую очередь нам надо видеть, кто за этим стоит. Прикрываясь халифатом, те же лидеры бандподполья или крупных террористических международных организаций хотят народ поднимать под эту волну. Явно видно, что каждый преследует свои цели.
— Это понятно. У них получается?
— Дойти до власти, создать свою власть. Да, получается.
— Именно потому, что из Европы тысячами едут, из России я уж не знаю, несколько громких дел было, когда кого-то с поезда снимали. Я не думаю, что эти люди такие идейные борцы, типа этой Варвары пресловутой, такая девочка с запудренными мозгами. Таких, наверное, много?
— Здесь же мы сейчас смотрим только на это явление, на «Государство безбожников». А вернитесь в историю назад. Махновщина на Западной Украине, помните это?
— Да.
— Кто туда только ни шел. Возьмите ту же, казалось бы, такую святую Европу, где святого-то ничего не осталось. Посмотрите, я имею в виду по уровню жизни, якобы живем хорошо, все хорошо. Но сейчас кто-то найдется, который продекларирует, вы увидите, сколько сумасшедших за ним потянется, у которых, казалось бы, и по две машины есть, и работа есть, и все есть. Людям скучно, людям иногда надо это все, они идут за этими вещами.
Мы сейчас разговариваем со своей молодежью, которая пыталась уехать, они даже не могут обосновать, зачем. Просто есть какое-то вовлечение во что-то. Поэтому я бы не говорил, что это декларация создать какое-то государство, и там будет все святое. Нет, конечно, это страшное явление. Мне кажется, это больше тема моды, которая через какое-то время пройдет. Прикрытие халифатом — это ничто иное, как человек или люди, которые за этими организациями стоят. Они хотят за счет этого поднять волну и создать вот такой ажиотаж.
— Завершая разговор про «Исламское государство», вы говорите, что рано или поздно мода пройдет, но сейчас пока на пике, на волне. Это представляет опасность для нашей страны?
— Для нас это не пик, не волна. Если брать нашу ситуацию, нашу страну, в том числе и борьбу с терроризмом, и с бандподпольем, мы уже с пика сошли, мы уже спускаемся. И это не только жесткими методами борьбы спецслужб, нет, ни в коем случае.
— А чем еще?
— Профилактика очень серьезная и социалка. Там, где были эти основные проблемы, сколько мы поднимаем социальную сферу, экономику поднимаем и рабочие места создаем, и людям даем. Сейчас, если даже брать по Республике Ингушетия, многие говорят, что мы видим другую республику, другая ситуация, другие дороги, другая экономика. Да, не все так гладко, как хочется, не все сразу, но мы видим перспективы, мы понимаем. Поэтому, конечно, мы не находимся на пике, а мы уже спускаемся.
То, что сейчас идет ликвидация определенных лидеров бандподполья, говорит о том, что хорошая агентурная сеть у спецслужб уже расставлена. Я вам приведу пример по Ингушетии: у нас 80% раскрытых, 80% этих преступлений, которые по терроризму, которые мы проводили, в том числе предотвращение терактов 80% было, благодаря именно информации населения, люди сами участвовали. Уже по-другому подходят. Да, пик в том месте, где сейчас находится это «Государство безбожников», но мы же тоже не дураки, понимаем, видим же, кто за этим стоит.
— Кто?
— Кто бы там ни боролся, кто бы там ни говорил, я не буду называть конкретные страны, но, конечно, определенные спецслужбы там стоят. Эти спецслужбы будут вести так же, как и «Талибан», так же, как и «Аль-Каиду», так же они будут вести, это потом это все прорвет. Если опуститься на землю, это примерно то же самое, когда в 90-е годы у нас в стране тоже это было, у каждого маломальского претендента в депутаты или на какую-то власть была своя бригада…
— Да, это мы помним.
— …Мордоворотов, которые устрашали, которые пугали, которые по квартирам ходили, заставляли людей расписываться, голосовать. Мы уже поняли это все. Здесь уже более масштабно. Если брать те же Соединенные Штаты Америки, это же наглядно было видно, откуда это появилось, «Государство безбожников» — это ответвление той оппозиционной части, а на самом деле международных преступников, которых финансировали Америка, Европа якобы против Башара Асада. Потом эту часть спокойно выделили в сторону, и получалась очень интересная схема. Оружие так называемым повстанцам сбрасывает Америка, деньги дает Америка, а на самом деле международным преступникам Сирии, это все переходит опять же через два квартала этим бойцам так называемым безбожников. Это же видно, не то, чтобы некоторые говорят, что везде мерещится Америка, нет, это же видно, это же понятно, для чего это делается.
Опять же эта волна, этот массовый беспредел по бесконтрольному потоку оружия, по теневым коррупционным схемам или продажи нефти, по всем делам, по всем международным преступлениям, по всем этим делам, это же проходит после Ирака, Ливии, после всех этих государств, где Америка поприсутствовала, ввела демократию свою. Это же тоже понятно, это же тоже видно. Конечно, это создано. Этот меч так называемый, это люди не сами делают.
Они выполняют волю Америки, они будут ее выполнять для того, чтобы оказывать давление на Египет, на арабские государства, на ту же Саудовскую Аравию. То, что сейчас есть какое-то сближение Саудовской Аравии с Россией, — это тоже будет, завтра, послезавтра там обязательно попытаются что-то сделать, чтобы дать понять, что вы с Россией не дружите, только мы, только с нами можно дружить. Это глобальная выстроенная схема, и поверьте, такое было, как я говорил, «Талибан».
— Да.
— До «Талибана» были международные силы или борцы за мир в Афганистане, потом «Талибан», потом «Аль-Каида». Это сети, которые созданы были, и Америка же не отрицает это, мы потом уже узнали, кто за этим стоял. А потом просто говорят, что либо они вышли из-под контроля, либо просто отпускают на вольные хлеба. Они творят, что хотят. Но в нужный момент они создают там или там какую-то атмосферу.
— Нужный управляемый хаос.
— Да.
— Конечно. Слово «хаос», управляемый, рано или поздно он выходит из-под контроля.
— Вы сказали, и мне это понятно, что когда ты хочешь бороться с бандподпольями, то тебе нужны не только крепкие спецслужбы и агентурные сети. Понятно, что тебе нужно повышать уровень жизни в республике, чтобы просто в ней было привлекательно жить, не воевать, а жить. И вы в двух словах обмолвились, что работаете над этим. Если попытаться хоть немножко формализовать, поговорить про экономическое положение республики сегодня, про сельское хозяйство, про промышленность?
— В целом если мы берем, всегда же есть аналогия. Что было вчера, что сегодня. Опять же я исхожу из того, что республике 23 года, все ветви власти сделали очень много. Понимаю, что начинали с нуля. Нет 90-летней истории, как в других субъектах Российской Федерации. А эта история важна чем? В первую очередь кадровой политикой, то есть наличием кадров, которые могли бы работать. Советская школа, в том числе и в экономике, очень сильная, это мировая школа. Отсутствие кадров, которые надо растить, которые надо готовить, опыт работы — это не просто так. И вот за 23 года в республике сделано очень много и с каждым годом наращивается. Если мы берем 2009 год, это 51% безработицы. Сегодня это 31%, но выходим на 28%. То есть это буквально за четыре-пять лет.
— За счет чего она так сокращается?
— Это опять же в период, когда каждый день зловещий, просто все силы уходили только на борьбу с бандподпольями, со всем этим. Но все равно выправились. За счет чего? За счет того, что довольно серьезно поддерживается сегодня малый и средний предприниматель. Понятно, что без помощи федерального центра здесь в таком субъекте, как Ингушетия, не обойтись. За счет того, что инвестиции, привлекательность.
— А в каких сферах, каких отраслях?
— Прекратили убивать, прекратили взрывать, появились инвесторы, в том числе свои собственные в сфере агропромышленного сектора, в том числе иностранные инвестиции. Мы же видим, там уже, даже если брать Ингушетию, она три года подряд входит в 20 лучших регионов страны, а один из таких критериев оценки — это темпы инвестиционного роста, инвестиционного климата, качество улучшения инвестиционного климата, потому это тоже показатель, и по всем направлениям.
Третье — это то, что мы привлекаем своих предпринимателей, которые в регионах работают, имеют деньги. Они работают, и мы даем довольно серьезную базу, в том числе и нормативно-правовую, есть послабления довольно серьезные в рамках закона Российской Федерации. Это тоже привлекает.
Есть довольно серьезная тема — это в первую очередь развитие подсобных хозяйств, людям дать возможности организации ярмарочного производства, направления, организации и развития дорожной сети и вообще дорожной инфраструктуры и, естественно, жилищно-коммунального хозяйства.
Мы довольно серьезно поработали над ключевыми вещами: было снятие социальной напряженности в республике — это вынужденные переселенцы, которые более 20 лет живут в приспособленных помещениях и никак не могут свою проблему решить. А мы уже для них в 2016 году завершаем программу. Вынужденные переселенцы, которые у нас есть в списках, появляются через суды, это другой вопрос. А мы ликвидировали только за последние три года порядка 20 мест компактного проживания. Это приспособленные помещения, которые строились на полгода, а люди 20 лет там жили в плохих домах. И это — тоже социальная напряженность снята.
— А кстати, вы подарили мне бочонок меда, это же ингушский мед, вряд ли вы его в магазине в Москве купили?
— Нет, во-первых, я его с собой привез. А во-вторых, у нас в Москве и в Ростове, других крупных городах есть торговые дома, и мы наращиваем ...
— Это ингушский мед?
— Да, ингушский мед. И к чему я этот весь разговор веду? И по вынужденным переселенцам, и по беженцам, и по оползневой зоне, где довольно страшная картина, — в комплексе эта работа дает людям шанс видеть завтрашний день. Особо, конечно, хочется отметить, что все-таки та инфраструктура не только социальная — садик, школа, и культурная инфраструктура, спортивная инфраструктура, где с советских времен вообще ничего не было. И в советское время ничего не было, и там уже появляются современные физкультурно-оздоровительные комплексы, детские садики, школы и парки, и скверы. Это все в комплексе дает надежду людям при всем притом, что есть определенные недостатки.
— Это понятно: и проблемы есть, и вообще обстоятельства экономические специфические. Вы сказали, что это целый комплекс, и тут невозможно оспаривать. Но, как я себе представляю наивно, наверное, самое привлекательное направление для молодежи, а мы сейчас говорим про молодежь, — это спортивное, потому что понятно, что есть традиции ингушские борьбы, прежде всего, наверное, каких-то единоборств и так далее. И это направление можно сделать реально привлекательным и реально перспективным, как некий социальный лифт.
— Если мы говорим про традиции, у нас есть хорошая тема — ингушские игры, на базе которых создан хороший проект «Кавказские игры», который ежегодно проводится в округе. И когда мы смотрим, традиционно 20% наших предков силовыми видами занимались, остальное была легкая атлетика, бег и стрельба из лука, другие вещи, то есть больше было приверженцев легкой атлетики, а не силовых видов, если мы традиционно говорим. Мода, конечно, диктует, и сегодня молодежь Кавказа больше привержена к зрелищным видам, не только к силовым, но и к футболу. Мы буквально за три года создали десять новых федераций различных направлений спорта, в том числе свою хоккейную команду.
— Вам футбольной команды не хватает хорошей.
— У нас есть своя футбольная команда, она в прошлом году была в первой лиге, теперь опять перешла во вторую лигу.
— Как называется?
— «Ангушт», но я при всем этом, пусть на меня болельщики не обидятся, не сторонник того, чтобы просто делать упор только на футбол и все средства вкладывать только в футбол. Во-первых, их нет, во-вторых, там бюджетные, тем более найти крупного спонсора под это тоже невозможно. А пытаться тягаться с мировыми клубами, вкладывая большие деньги и посредством них покупая легионеров, а не за счет своих, — это тоже, мне кажется, неправильно. Это даже в какой-то степени преступление. Почему? Потому что за деньги одного легионера, которые там платят, можно воспитать ряд детско-юношеских футбольных команд. Это история, это да. Потом это даст хорошие результаты.
— Мне это очень близко, такой подход.
— Поэтому мы вот исходим из того, что находится наш футбольный клуб во втором дивизионе, там должны играть только…
— Только свои?
— Местные, есть там три-пять легионеров — ничего страшного.
— Тут я с вами абсолютно согласен. У нас по этому поводу были постоянно споры с Валентином Балахничевым, бывшим руководителем Федерации легкой атлетики. У него была идея натурализовать кенийцев, чтобы они прекрасно бегали. Я говорил, почему, зачем я должен болеть за кенийцев, пускай у них там даже формально паспорт, но я не могу, я хочу за своих ребят болеть, пускай они лучше будут не на первых местах, пускай они борются и проигрывают, но я за них буду болеть.
— Конечно.
— А это кто такие вообще? Что это за люди?
— Зачем, да, можем паспорт дать, что он гражданин России, но …
— Так что тут я с вами совершенно согласен. Извините, Юнус-Бек Баматгиреевич, и мы тут натыкаемся на тему импортозамещения.
— И по импортозамещению если брать, да.
— Давайте про это поговорим.
— Берем сейчас агропромышленный комплекс, он наиболее важный, потому что это все-таки снимает социальную напряженность: люди хотят кушать в первую очередь. Мы еще до санкций работали, в принципе, вся страна работала, не только мы. Сегодня мы имеем хороший потенциал по импортозамещению, в первую очередь это сады, не только яблоки, но и другие виды фруктов. Мы уже по итальянским технологиям делаем совместный проект, который проводят наши предприниматели. В этом году уже более 300 га, до конца года это выйдет под 450 га, а до конца 2017-2018 года — 1 тыс. га. Это самый мощный проект вообще в стране, где не раздельно, а под одним руководством такой мощный проект. Мы уже в конце 2016 года обеспечим себя на 100% этими фруктами, и уже с 2017 года сможем экспортировать, это раз.
Второе — хорошо, мы вообще разделили на пять частей агропромышленный комплекс именно по импортозамещению — это фруктовые, это овощи, это «молочка», это мясное производство и зерновые культуры. И мы здесь видим хороший потенциал. Мы в этом году начали промышленное производство лука, чеснока, дынь, арбузов, возродили старую культуру, которая у нас есть. Хорошо запустилась переработка, уже выставляем за пределы региона продажу продукции, которая выпускается при переработке. У нас уже комплекс один открыт по линии ФЦП, но мы вводим его под государственно-частное партнерство. Это мясомолочный комплекс, уже 800 голов, нет никакого боя, крупный рогатый скот находится в хорошем состоянии, и уже отел порядка 270 был месяца два назад. Я думаю, уже 300 телят новых, тоже все живые, здоровенькие, и для нас это очень хороший проект.
И второй проект, мясной проект, один из самых мощных на Кавказе будет, Дикажев делает, частный предприниматель, на свои средства, и на днях, общаясь с Министром сельского хозяйства, я буду просить его обратить на этот проект довольно серьезное внимание Минсельхоза, потому что это мощный проект. Проект по элеватору, его озвучил в свое время Владимир Владимирович в послании даже, — один из самых мощных на юге России, он тоже требует, конечно, государственной поддержки для того, чтобы оборотные средства были, мы работаем с Россельхозбанком. И мы возрождаем советское прошлое — картофель в Чечне, Ингушетии, вот в Ингушетии славилась картошка экажевская, она так называлась. Мы ее возрождаем, уже сейчас два или три наших предпринимателя на 60% республику обеспечивают картофелем. Я думаю, что к концу 2017 года мы выйдем на 100% обеспечения республики.
— А есть планы по обеспечению страны?
— Нет, это же не на экспорт. Но помимо агропромышленного комплекса, у нас есть другие виды промышленности по импортозамещению — это швейное производство, которое сейчас уже начато, строительство.
— А что шьем?
— Будем шить чисто детскую одежду и частично будем выходить на спецодежду рабочую. Плюс светодиодный завод, который будет выполнять эту …
— Это где?
— Это в Малгобекском районе, а в Али-Юрте у нас швейная фабрика. И именно паста будет под «Рособоронэкспорт» в том числе поставлять, то есть мы выполняем и заказ, и направление. Завод полимерных труб уже сегодня мы замещаем, сегодня мы получаем хорошие заказы по линии крупных компаний, «Газпром» там или «Роснефть», ну, и плюс регионы уже. И там же завод полимерных труб выполняет функции уже сейчас, уже заказы им поступают по капельному орошению, мы всегда это все тоже завозили из-за границы, из Италии.
— Теперь сами, понятно. Есть плотные ассоциации с разными регионами: условно говоря, Алтай — алтайские травы, волжский осетр, башкирский мед, питерская интеллигенция. А вот вы бы хотели, или вы над этим работаете, или, может, мы что-то позабыли, какие ассоциации вызывает Ингушетия?
— Я думаю, что, и мы над этим работаем, гостеприимство. Ингушское гостеприимство, мы должны возродить вот это. Оно есть, но оно находится на уровне населения, без всяких там показух, понтов, — просто гостеприимство, хорошее гостеприимство. А мы должны вывести его в стиль бренда, красивого бренда. Над этим работает наша молодежная организация, а вот если бренд выведем, там уже и мед, и травы, и яблоки.
— Внутри гостеприимства, там уже все.
— Там уже все, от гостеприимства все.
— Ингушетия и PricewaterhouseCoopers подписали соглашение о сотрудничестве. Меня это очень заинтриговало. Каковы цели, каковы перспективы и смысл этого сотрудничества?
— Если говорить честно, меня самого это заинтриговало. Я поставил задачу подписать соглашение. А что дальше? В ближайшее время представители этой компании приедут в республику, мы проработаем. Причем у компании довольно серьезная история, вековая история или полуторавековая история. Мы хотим выйти в пространство за счет этой компании. Посмотрим, какой проект будет представлен. Пока мы подписали промышленное соглашение, посмотрим, какой проект будет представлен, посмотрим, в каком направлении они будут освещать Республику Ингушетия, помогать Республике Ингушетия в тех или иных направлениях для выработки предложения. Здесь процесс идет.
— Дождемся, я правильно вас понял, конкретного предложения, конкретного проекта, тогда это можно будет обсуждать. Хорошо. Возвращаясь в самое начало нашей беседы, к теме болезненной, насколько я понимаю, — система, я ваши уже термины использую, бандподполий. То есть она еще есть, коли мы об этом говорим в этих терминах, оно еще есть. Я боюсь, что для страны все-таки ассоциация важная, очень и очень неприятная, уверен, наверняка она идет уже на спад, к счастью и слава богу, но ассоциации именно такие, что Кавказ — неспокойно, Кавказ — бандподполья, теракты и так далее. Коли мы говорим про бандподполья, это некая система до сих пор существующая или нет уже?
— Хорошая, плохая, но это система заложенная, и с этой системой, естественно, борются, где-то звенья этой системы уже перебиты. Но было бы глупо отрицать, что есть проблемы. Но это проблемы уже не масштабного, а локального характера. Здесь, конечно, мы видим, в том числе разницу два года или три года, то есть с каждым годом какие-то изменения происходят. Кавказ не только ассоциируется с бандподпольями. Даже когда было отсутствие бандподполий, мы все равно Кавказ пытались ассоциировать с лицами кавказской национальности в плохом смысле слов.
— Это на стыке, помните, 90-х.
— Любое преступление — вот лица кавказской национальности. Хотя мы делали свой проект тоже, в том числе «Лица кавказской национальности», но в виде героев Великой Отечественной войны, в виде чемпионов, в виде докторов наук — людей, которые в масштабах страны принесли огромную пользу, также как и другие национальности.
Нам здесь, мне кажется, надо по-другому подойти, в том числе и к бандподполью. Сегодня, если брать Ингушетию, мы считали, у нас есть опросы, подсчеты, сколько туристов приезжает в Ингушетию из других регионов России, в том числе и иностранных. Это большое количество. У нас сегодня стоит вопрос о том, что нам не нужно столько туристов. Почему? Потому что их размещать негде. У нас гостиничные комплексы не позволяют принимать столько людей.
— Вы уже работаете над брендом?
— Мы работаем над брендом, мы работаем над тем, чтобы развивать и семейные виды туризма, работаем над тем, чтобы строить дополнительные гостиничные номера и все остальное. Но я к чему это веду? Как бы ни говорили, как бы ни старались люди, которые один раз приехали, они постоянно ездят. Они посещают, они ходят.
— Природа невероятная, люди чудесные, но страшновато вообще-то.
— Опять же страшновато тому, кто не был. А когда люди приезжают, они видят эти изменения. Сегодня, слава богу, нет никаких опасений для туристов, для отдыхающих, для простых людей, чтобы спокойно отдохнуть.
— Хорошо. Я сейчас думаю, поехать по стране, посмотреть, потому что всю жизнь мотаешься по каким-то зарубежкам, и вдруг понимаешь, что собственная страна тебе совершенно незнакома. Я уже себе наметил план, тот же самый Алтай пресловутый, съездить на Дальний Восток, где я служил и так далее. Чтобы поехать в Ингушетию, что посоветуете, ради чего, зачем, что посмотреть, что увидеть, что важно для россиянина, почему нужно побывать в Ингушетии?
— Сочи — это один отдых, что зимний, что летний. Концертные залы, программы и так далее, море и все остальное. Берем тот же Алтай. Там другой вид отдыха, который соизмерим, в том числе с Ингушетией: горы, склоны, природа, чистота. Но при этом там есть определенные развлекательные центры, можно всю ночь балдеть, ходить, гулять, до обеда спать и все остальное. Я имею в виду, в том числе с употреблением спиртных напитков.
Что такое Ингушетия? Ингушетия — это выйти из похмелья после Сочи. Я не в том смысле говорю, что там все пьют, а в плане, что когда ты в Ингушетию приезжаешь, ты видишь чистоту без шума, без ночной дискотеки, что тоже ничего страшного, если оно будет, но без всего этого. Ты просто целый день в живой природе, общаешься с природой. Она великолепная. Нигде — ни в Алтае, ни в Сочи, ни в одном уголке мира — этого нет.
Например, в Джейрахском районе огромное количество памятников архитектуры, в том числе и различного направления. Чтобы вы понимали, самый древний христианский храм, он же был изначально языческий, потом приспособили в христианский храм, находится в Ингушетии. Ни где-либо, а в Ингушетии, в мусульманской республике. Ты когда ездишь, отдыхаешь. Экологически чистая продукция. Ты просто видишь это все и гостеприимство. Ты имеешь возможность не в три часа с дискотеки или из ночного клуба возвращаться домой, а ты имеешь возможность спокойно в 9 или 10 часов прийти в свой гостиничный номер или, если это семейный вид туризма, дом, лечь спать, выспаться, отдохнуть, потом с утра снова пойти. Вот это Ингушетия.
— Это отличные слова.
— Вы видите это все.
— Это борьба с похмельем, не борьба, вернее, а альтернатива в метафорическом смысле.
— Да. Я никогда спиртного сам не пил. У меня был такой период, когда в военном городке, все же друг друга знаем, когда друзья говорят: «В пятницу вечером куда пойдем? В гости кому пойдем? Туда пойдем? Нет, там пить будут. А давайте к Евкурову, оттуда хоть трезвые домой придем». Это тоже было, почему нет. Приезжайте в Ингушетию.
— Вы же десантник?
— И что, десантники пьют что ли?
— Каждый год 2 августа.
— Да нет, это же не оттого, что выпили, это же десантное братство. Вы что думаете, из-за того, что выпили, поэтому?
— Не знаю.
— Нет, наоборот, это любовь, приверженность к ВДВ, к Маргелову, дяде Васе, драйв такой, хуже, чем любая водка голову пробивает. Что думаете, пьяный лезет в фонтан? Нет, конечно.
— Просто от избытка эмоций?
— Конечно.
— Вы сами-то в фонтан иногда лезете, нет?
— Нет.
— А хоть раз-то было?
— Было конечно. Сейчас нет.
— Сейчас понятно, увидеть Евкурова в фонтане — это немного…
— Я ничего плохого в этом не вижу. Как говорили умные люди, если людям нравится, и не нарушается общественный порядок, почему нет. Это традиция уже.
— Традиция, и горожане к этому уже привыкли, относятся совершенно нормально. Хотя, обратите внимание, в Москве, я не знаю, как где еще празднуется, но как интересно, десантники празднуют свой праздник в Москве, есть ряд традиций — купание в фонтанах, арбузы и драки с кавказцами, куда от этого деться?
— Нет, это не традиция, это местечковые вещи, которые были когда-то раньше, а сейчас же этого нет, и арбузов нет, и этого нет, и того нет. Тем более командование воздушно-десантных войск сейчас каждый год проводит в Тушино, в других местах всех собирает, и в других регионах тоже в одном месте пытаются собрать, проводят масштабные концерты, прыжки с парашютом, другие вещи. Людям дают возможность справить этот день.
— Хорошо. Вы ранее оговорились, сказали словосочетание «советская экономическая школа», и еще мы говорили про то, что республике 23 года, потому что это постсоветские 23 года, потому что раньше была действительно Чечено-Ингушская республика, потом стала Ингушетия, отдельно стала Чеченская республика. Сейчас очень многие упрекают, в том числе руководство страны, да и население страны, которое на это на все повелось, в том, что эта эстетика back to USSR, «Назад в СССР» из просто игривой эстетики вдруг превращается в тренд нашей жизни. Многих это пугает, многие считают, что мы возвращаемся в мрачное Средневековье, повернув стрелки своих часов назад. Вы как относитесь к эстетике СССР и к тому, что есть у некоторых ощущение, что мы возвращаемся в СССР?
— Возврата уже нет. Никто из тех, кому якобы уже понравилась, как говорится, самостийность, никто не захочет вернуться обратно. Они все будут там, будет союз государств, как сейчас Шанхайская организация, другие союзы будут создаваться, но возврата уже не будет, к сожалению, опять же, с моей точки зрения. Я бы был сторонником не возврата к тому СССР, а к возврату, но с каким-то большим пространством свободности у людей, в том числе и рыночной экономикой. Поэтому я думаю, что опять же люди не особо и хотят, потому что мы думаем, что люди боятся или хотят, у многих есть ностальгия, у таких, как я, которые выросли в СССР, ностальгия есть.
— Вы ностальгируете?
— Ностальгия не в плане того, что охота вернуться, а ностальгия к тому, что мы видели, я не говорю про экономику, я говорю про кадровую политику. Нам так казалось, мы так выросли, и сегодняшние ценности Европы показывают, что в СССР намного больше было человеческих ценностей, моральных, нежели сейчас в Европе то, что мы видим. Вообще нет никакой моральной этики. В этом плане я бы все-таки не боялся возвращения. Опыт лучше брать с СССР, это надо, это масштабно, это лучше для современной России.
— Вы сами говорили про спецслужбы, и тоже, действительно, не надо быть наивным, чтобы полагать, что стоит тебе стать капиталистической страной, отказаться от своего социализма, проиграть в холодной войне, американцы именно так полагают, Саманта Пауэр так заявила в ООН: «Вы проигравшая сторона и не забывайте об этом». Кстати, вы как считаете, мы проигравшая сторона в холодной войне?
— Нет, мы не проиграли. Если бы мы проиграли, мы были бы колонией США, а мы держава. Мы не проиграли, мы наоборот.
— Мы как раз сейчас пытаемся не быть колонией. По поводу спецслужб, которых вы тоже упомянули. У многих аналитиков и наблюдателей, экспертов есть опасения, что если вдруг у страны есть внешние недруги, то они будут бить в самую болезненную точку, а именно, внимание, в территориальную целостность. Будут пытаться вбить клинья между республиками нашей федерации. По-вашему, это реально с вашей республикой, например?
— Нереально. Мы оптимисты. Мы понимаем, история сейчас показывает, что мы никому не нужны. Та же Ингушетия, те же ингуши, мы жили, живем, добровольно вошли в состав России, наши предки объединились с русским народом. Мы считаем, что русский народ — это основа, все мы, малые народы, находимся вокруг русского народа и благодаря этому мы сильны. Русский народ тоже силен благодаря тому, что малые народы вокруг этого сплотились, вокруг русского народа. Это надо понимать, это история, этого не надо стесняться.
Надо показывать, как русский человек в самые тяжелые времена, в самые опасные времена, после революции по всем среднеазиатским кишлакам, по все горным аулам Кавказа, молодые пацаны, девчонки 18, 20, 22-летние ездили, обучали людей грамоте. Этого не надо стесняться, это нормально. Это надо признавать, об этом надо говорить. Только русский человек научил не только Среднюю Азию, Кавказ, но и малые народы Севера, Чукотки, все остальное, научил грамоте буквально за пять лет.
Посмотрите историю, что Америка и Канада сделала с индейцами. Покажите, где русский человек ликвидировал хоть какую-то нацию и национальность. Он, наоборот, бережет это все. Да, мы помним депортацию своих народов, но это не русский человек, это сталинский режим, а здесь надо смотреть, что Америка и канадцы, просто поднимите, что сделали с целыми племенами индейцев, которых вообще нет уже. Это был геноцид, это преступление против человечности. Никто же, и у русского человека не было никогда рабовладельцев, мы не торговали африканцами, русский человек не торговал африканцами. Русского человека нет в этой истории, чтобы он людьми торговал.
— Это правда.
— Как баранами, как стадами, никогда не было этого. Поэтому там, где был русский человек, там всегда после этого в ущерб самому русскому человеку. Даже яркий пример нынешнего поколения или прошлого столетия. Посмотрите на Афганистан, с появлением русского человека там появились школы, были моджахеды, воевали против, но появилась социалка, дороги, там все появлялось за счет даже ущерба русского человека. Самого советского народа, и что американцы туда принесли? Все, что сделал русский человек, они разрушают, бомбят, уничтожают, и поэтому те же моджахеды, которые воевали против шурави, сегодня, когда встречаются, мы же видим это все, они плачут, они говорят: «Вы были достойными противниками. Мы многое упустили, нам надо было идти с вами». Поэтому мы не проиграли, мы выиграли, мы выстояли, мы держава, мы держава не для того, чтобы превалировать над кем-то, держава не для того, чтобы диктовать кому-то свои условия, не для того, чтобы навязывать, а для того, чтобы отстаивать свое, где бы это ни было. Все это должны понять.
Когда мы говорим про русский мир, малые народы не должны этого бояться, наоборот, они должны гордиться этим, русским миром. Русский мир в масштабах страны должен быть таким: есть великий русский народ, против которого сплотились все малые народы, и есть малые народы, которые, в том числе укрепляют фундамент этого русского мира.
— Спасибо вам большое, Юнус-Бек Баматгиреевич.
— Спасибо.