Некролог
В Гатчинской центральной районной больнице вчера на 85-м году жизни умер актер Михаил Светин.
Его кумиром с детских лет был Чарли Чаплин, и он ловил чаплиновские отсветы в ролях, какие выпадали. Для зрителей он был графом Экенбергом в "Сильве" (1981) Яна Фрида, Фомой Брылем в "Чародеях" (1982) Константина Бромберга и начальником вокзала господином Испасом в "Безымянной звезде" (1978) Михаила Козакова, а он сам объяснялся в любви к фильмам, мягко говоря, не на слуху: "Был такой фильм Константина Ершова — "Не было бы счастья..." (1983), где я практически сыграл самого себя. Маленький одинокий человечек, которому не с кем пообщаться, поэтому вечерами он выходит в подъезд с помойным ведром в руках и ждет, пока кто-нибудь не сядет в лифт. Последним вбегал в него и будто случайно подпрыгивал, лифт застревал — и... начиналось долгожданное общение".
Он мечтал сыграть Швейка и Паниковского, "задумывался над Акакием Акакиевичем". Безусловно, он был бы лучшим в мире "идиотом" Швейком, лучшим Паниковским. Но на Ярослава Гашека не замахивался ни один советский режиссер со времен титанического Сергея Юткевича, а в экранизациях Ильфа и Петрова Светина назначали то инженером Брунсом ("12 стульев" Марка Захарова, 1976), то зицпредседателем Фунтом ("Золотой теленок" Ульяны Шилкиной, 2006). Акакий Акакиевич — это было бы слишком. Невидимые миру, но жгучие слезы набухали в глазах Светина в ролях безымянных, но не безликих настройщиков и аптекарей. Сыграй он гоголевского мученика, эти слезы, пожалуй, расплавили бы и зрителей, и самого актера. Зато вот Карлсона ему сыграть довелось в спектакле "Карлсон снова прилетел".
В нем было что-то от мыкающихся по городам и весям актеров "дорежиссерской" эпохи: Счастливцев и Несчастливцев в одном лице. Камышин, казахстанский Петропавловск, Иркутск, Кемерово, Пенза, Петрозаводск. Во всех этих городах Светин играл за 12 страннических лет, пока судьба не привела его, сжалившись, в 1970 году в ленинградский Малый драматический, а через десять лет — в Театр комедии, где актер служил до конца дней своих. И, как говорят, до конца же неизменно поднимался по театральной лестнице бегом.
Выпускник киевского музыкального училища по классу гобоя, он последовательно, хотя, может быть, невзначай — ну чистый Швейк — саботировал все шансы выбиться в комедийные "первачи". Прорвавшись благодаря юношеской наглости к Аркадию Райкину, он очаровал матерого короля советского смеха, но через месяц — за пьянки-гулянки — был изгнан мэтром. Блистательно сыграв соседа Горбушкиных ("Дай, думаю, зайду — успокою даму") у Леонида Гайдая ("Не может быть!", 1975) и шофера у Георгия Данелии ("Афоня", 1974), расплевался и с ними. Чуть не сыграл в "Служебном романе" Эльдара Рязанова мужа Лии Ахеджаковой — вот это была бы, без шуток, сногсшибательно эротическая пара, но роль выбросили из сценария. Разрывы с мастерами Светин объяснял безыскусно: с ходу начинал, понимаешь, учить их жить и работать, такой уж уродился, ничего поделать не могу. Стерпеть такое мог разве что добрейший Петр Тодоровский, у которого в "Любимой женщине механика Гаврилова" (1981) Светин играл пентюха — музыкального работника.
Между тем его фильмография — отнюдь не свидетельство о нереализованных возможностях. На Светина клали глаз самые бескомпромиссные режиссеры-авторы. Причудливым образом это случилось в самом начале его запоздалой кинокарьеры. Едва ли не первую свою роль — филера Терехова, приставленного к Распутину,— он сыграл в безумной "Агонии" (1974) Элема Климова. В фильме Динары Асановой "Не болит голова у дятла" (1974) он был тем самым парикмахером Стакан Стаканычем, который упорно пытался сдать в металлолом барабаны мечтательного старшеклассника Мухи.
Второй роман авторского кино с актером, которого оно лет на двадцать потеряло из виду, случился в бесплодных 1990-х годах. Светин сыграл Кума в авангардистской былине Тамаша Тота "Дети чугунных богов" (1993) и татарина Жиббаева, совершающего при помощи топора обряд обрезания над неправильным евреем Шмуклером, в фильме Сергея Сельянова "Время печали еще не пришло" (1995).
В Театре комедии его считали талисманом. Сам Светин — хотя и культивировал в интервью образ донжуана, драчуна и футболиста — называл себя "недоделанным взрослым". Ну да: очень малый рост, трудно изживаемый киевский говорок. Но речь не о психофизике, не о фактуре. Точнее всего не то что амплуа, а высший смысл актера Светина угадал режиссер Бромберг, прописав ему в "Чародеях" роль "бывшего домового" в заячьей ушанке, периодически приподнимавшейся над головой Брыля. Светин был именно что домовым, печальным духом театра и кино.