Выставка живопись
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ / купить фото
В Третьяковской галерее открылась выставка символиста Павла Кузнецова, основателя художественного объединения "Голубая роза". На долгий закат художника любовался ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Сын иконописца и внук садовода родился в Саратове. Там он познакомился с родоначальником русского символизма Виктором Борисовым-Мусатовым и воспринял от него вечернюю гамму и любовь к мифологическим призракам. Основав вместе с другом и земляком Петром Уткиным объединение "Голубая роза", Кузнецов впервые показал в русском искусстве образцы чистого, незамутненного соображениями ясности эстетства в серии "Фонтанов" и "Рождений". Эти вещи вроде как и написаны в духе и букве символизма, но на деле много ближе "симфониям" Джеймса Уистлера, нежели паркам Борисова-Мусатова. В начале 1910-х Кузнецов едет в Узбекистан и находит там новый этап — почти как Матисс, посетивший в те же годы Марокко. Палитра Кузнецова расширяется за счет степных тканей. В то же время новая поросль "русских диких" из "Бубнового валета" заставляет Кузнецова экспериментировать с полным, так сказать, оркестром в исключительно ярких натюрмортах, которые, впрочем, не сильно отходят от формул "русского сезаннизма".
В советское время Кузнецов берет на себя множество административных функций — в частности, заведует отделом изо Народного комиссариата просвещения. И берет современные темы — пионерлагеря, честный и коллективный труд, спорт, находя в них новый колорит (полотна заметно "теплеют"). К этому периоду относится еще один хрестоматийный шедевр Кузнецова — картина "Пушбол" (1931), где веселая толпа юношей играет в огромный красный шар. В 1930-е его записывают в формалисты, как и многих авторов, начинавших до революции, и вплоть до 1956 года полотна Кузнецова невидимы. Возможно, поэтому начиная с 1940-х палитра художника становится все менее контрастной, зеленеет застойным цветом, и до самой смерти в 1968 году Кузнецов не создает ничего сравнимого с тремя важнейшими периодами в его творчестве.
Выставка требует от зрителя калибровки зрения. Чтобы увидеть художника, нужно подкрутить настройки, сбитые и современными мониторами, и свинцовой тяжестью осеннего неба. К счастью, здесь не понадобятся специальные очки — достаточно просто в течение пятнадцати минут пристально всматриваться в степной пейзаж Кузнецова, ловить переходы голубого в серое и обратно, вспомнить, наконец, колорит полустершихся фресок какого-нибудь Бернардино Луини или Дионисия. И главное — понять, что единственным сюжетом Кузнецова был цвет. Звучит банально, но без этого открытия не поймешь художника. Физика невозможна без атомов, Кузнецов — без установки на "всемерную безгласность", как писал его друг, поэт Сергей Городецкий. В советское время художником плаката Кузнецов стать не смог, хоть и честно пытался, отправляясь в творческие командировки в Армению или изображая защитников родины. Но и ярлык формалиста, приклеенный к нему в 1930-е, кажется неточным, если воспринимать этот термин не в смысле репрессивном, а как производное от слова "форма". У Кузнецова нет формотворчества, есть только слегка намеченные очертания людей и предметов, где плоть подчиняется цвету и легко уступает необходимости привести пятна в симфоническое соответствие. Наверное, поэтому он так любил изображать стада баранов и бескрайние поля — тут можно и добавить, и убавить по желанию.
Найденные Кузнецовым тональности хорошо ложатся на несколько простых мотивов. Главный — арка, предстающая то в виде водных струй в "Голубом фонтане", то как степной мираж в одноименной картине, то единым рывком спортсменов, тянущих руки к мячу в "Пушболе". Спящая узбечка на фоне золотистой ткани повторяется в другой, советской жизни как крестьянка, отдыхающая среди снопов пшеницы. Отход от знакомых композиционных приемов вызывает смешанные чувства неловкости и восхищения одновременно. Безусловно, так футбол (1931) не писал никто из русских художников: два игрока не столько пинают мяч, сколько расплескивают розовато-золотистое марево по бескрайним просторам. В многолюдных сценах социалистического строительства или сбора урожая у Кузнецова люди ползают яркими насекомыми по неведомым муравейникам. Кажется, будто аранжировка выходит из берегов и откровенно издевается над предсказуемой партитурой. И в этом величие Кузнецова, художника, у которого цвет вышел из берегов.