"Любой урок иностранного языка напоминает Ионеско"

С этого учебного года второй иностранный язык стал обязательным во всех школах. При этом социологические опросы показывают: чаще всего родители нанимают репетиторов именно для того, чтобы дети подтянули иностранный. Почему так тяжело дается чужой язык, разбирался "Огонек"

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Игра помогает заговорить на чужом языке. А на самом деле прожить несколько минут в новом языковом пространстве

Фото: РИА НОВОСТИ

Игорь Шехтер, лингвист, педагог

Фото: из личного архива

Бороться за качество преподавания иностранных языков у нас начали больше 50 лет назад — в 1962 году об этом говорилось в постановлении ЦК КПСС. В 1964-м "Правда" опубликовала статью "Усилий много — результатов мало" ректора МГПИИЯ Николая Сидорова и научного руководителя межвузовского Кабинета иностранных языков РСФСР Игоря Шехтера.

Сегодня Игорь Юрьевич Шехтер — автор признанной методики и соответственно учебников, глава знаменитой языковой школы, число его учеников и подготовленных им педагогов измеряется тысячами. В этом году он отметил 97-летие. "Огонек" спросил у него, почему так нелегко складываются отношения наших соотечественников с иностранным языком.

— Почему изучение иностранного языка — всегда проблема?

— У нас подход к изучению языка порочный. Надо убрать лингвоцентризм и заменить его человекоцентризмом.

— Это как?

— Меня всегда интересовало, как сделать так, чтобы человек, не зная чужого языка, на нем заговорил. И меня не устраивала система преподавания иностранного языка. Что она могла дать? Развивала новые способности? Открывала горизонты в понимании действительности? Мои коллеги пожимали плечами: "Что ты хочешь?! Язык есть язык".

О французском философе Монтескье, может быть, слышали? У него есть изречение: "Всякая наука имеет свое средневековье". Так вот наша российская методика обучения языкам — сплошное средневековье.

Это странная дисциплина. Языки учат с первых классов и до аспирантуры, и в каждом учебном заведении начинают заново. Пройдя все эти этапы, люди в массе своей не могут ни говорить, ни читать и писать, ни понимать простую беглую речь. Самые активные прибегают к компенсаторным стратегиям: учат любимые песни, переводят фильмы, общаются с носителями языка. Но в общем и целом в России иностранные языки знают плохо. Зато знают правила, как образуется Past Perfect, их заучивают, упражняются в их употреблении в отдельных фразах, главным образом для отметок.

Пожалуйста, пример из жизни. Преподаватель: "Сегодня, дети (товарищи, господа, в зависимости от аудитории), мы с вами познакомимся с темой "Моя семья". Моя семья многочисленна (как вариант — немногочисленна). Отцу 46 лет. Он директор международной компании, мать преподает в школе. Ей 36 лет. Мой старший брат учится в институте, он будет инженером. Летом мы отдыхаем. Мы едем к морю. Мы купаемся, мы загораем".

На следующем уроке учитель задает вопросы: "Петров, ваша семья многочисленна?" — "Ну я, это..." — "Не выучил? Садись, двойка. А кто выучил? Жильцова?" — "Моя семья многочисленна",— тараторит Жильцова и получает "отлично".

Хотя, может быть, у Петрова нет родителей, они умерли, он сирота и живет с бабушкой. Главное средство обучения — зубрежка на память. Несколько раз повторять одно и то же слово, чтобы не забыть. Средневековье.

— Узнаваемо. Так учила язык я. Так учит язык моя дочь сегодня. Только весь этот текст якобы излагает ее гипотетическая подружка из другой страны, поэтому он не звучит так абсурдно.

— Вот-вот, абсурдно. Любой урок иностранного языка напоминает Ионеско. У него в "Лысой певице" госпожа Смит говорит: "Девять часов. Мы уже съели суп, рыбу с чипсами и английский салат, ведь не зря же мы Смиты и живем в пригороде Лондона".

— Хорошо, а как надо?

— Запаситесь терпением. Есть два вида созидательной деятельности: человеческий — это строительство и природный — это развитие. Язык — это живая, а не искусственная система, ее можно только вырастить, а не построить.

— Значит, начинать с грамматики нельзя?

— Категорически нельзя. Можно знать грамматику и не уметь ни говорить, ни понимать речь. Типичная ситуация в России.

— Хорошо, а как же тогда учить? Повторять за учителем, как ребенок — за матерью?

— Вы предлагаете взрослым людям впасть в детство? Это невозможно.

— Как же иначе, не томите?

— Еще один теоретический экскурс. Почему человек говорит?

— Почему?

— Желание говорить возникает в связи с изменениями в жизни и необходимостью к ним приспособиться и ими управлять. Мы живем в изменяющемся мире, пусть масштабы изменений и разные. И мы сами живые и тоже изменяемся. Когда мы общаемся друг с другом — это динамика, а не статика.

В психологии это называется мотивом. Любая речь мотивирована. Немотивированные высказывания — свидетельство нарушения мозгового баланса.

Второй важный момент речи — это цель. Чего вы хотите достичь вашим высказыванием. Если есть желание поговорить, а цели никакой — это социально утомительный член общества.

— То есть вы предлагаете моделировать для учеников состояния изменения и некую цель, к которой эти изменения приведут?

— Да. Вы можете объяснить им значение и звучание 10 слов, но поставить перед ними задачу описать с помощью этих слов какие-то изменения. Вы как учитель должны обращаться к их воле и интеллекту, пусть даже они круглые чайники и только начали осваивать язык.

— А если они постоянно делают ошибки?

— "Постоянно" некоторое преувеличение. Ошибки делают. Это ведь начало. Требовать, чтобы их не было, нужно в конце, а не в начале курса. Вначале корректируются первые попытки речи, а не отдельные слова. Никакой критики учеников! "Англичанин, немец, француз сказал бы так",— и учитель произносит исправленную фразу, просит ее повторить.

— А если словарный запас мал?

— Язык пластичен. Одним словом можно выразить разные смыслы. И обратно: одну и ту же мысль можно донести разными способами. Даже в нашем этюде про семью Петров мог не знать слова "сирота", он мог сказать: "Я — один".

— Сколько времени надо, чтобы освоить "чужой" язык?

— Чтобы заговорить с нуля — месяц. Чтобы освоить прилично — у всех по-разному, но уж точно не годы. Некоторые студенты после трех наших месячных курсов устраивались работать переводчиками.

Для этого надо только одно делать: жить. Жить по-человечески. Я специально сейчас говорю общие слова. Но у меня есть и методические разработки, где все разбирается по полочкам. Однако вначале надо понимать, что такое язык, независимо ни от каких методик.

— А как учить сразу два языка? Они не мешают друг другу?

— Можно учить одновременно два языка, если, например, оба относятся к одной (скажем, романской) группе — как французский и итальянский. А вот французский и китайский параллельно осваивать сложно.

— Как вы сами начали заниматься языками?

— Я еще в детстве в Симферополе окончил немецкую школу (мать давала уроки немецкого языка), но в институт иностранных языков пошел учиться на французское отделение. Учил язык с нуля, был отличником и активистом — вторым секретарем комсомола.

— И тут началась война, вас мобилизовали...

— Мы ушли на фронт в первые же дни добровольцами. Возводили линию обороны на дальних подступах к Москве.

И тут пришел приказ Сталина: все студенты старших курсов должны вернуться в вузы, доучиться, получить дипломы, поехать по назначению, отметиться там в военкомате и после этого уже идти на фронт. Иначе страна осталась бы без командного состава, как военного, так и гражданского. Кто внушил Сталину эту мысль, я не знаю, но, по-моему, это было мудро.

— Но повоевать вы все-таки успели?

— Пик моей, так сказать, военной карьеры — начальник разведки дивизиона гвардейского армейского артполка 3-й ударной армии, которой командовал знаете кто?

— Нет.

— Жуков. А что такое армейский полк, знаете? Он напрямую подчинялся командующему армией. Мы были тем клином, который врезался в линию противника. И я как начальник разведки отвечал за минимизацию потерь при наступлении.

— Выражаясь современным языком, вы — группа захвата "Альфа", солдат Борн. Я даже боюсь спрашивать, перерезали ли вы кому-нибудь горло.

— Мы выполняли разные задания, чтобы не вслепую наступать: брали "языков", громили штабы батальонов, искали закопанные немецкие танки — их закапывали до орудийной башни. Орудия стреляли, а танк не было видно, уничтожить его было трудно

— Жуков брал Берлин и вы вместе с ним?

— Нет, меня ранило в 1944-м в Латвии. Чуть ногу не ампутировали, просто чудом удалось ее сохранить. Вышел я из госпиталя инвалидом II группы. И меня направили в только что открывшийся институт военных переводчиков, хотя откровенно говоря, я не знал, как перевод преподавать. Потом меня перевели на военную кафедру в МГПИИЯ им. Мориса Тореза. Там был такой майор Швандебах, немец, автор учебника по переводу, который вся армия знала. И вот он меня обучал, и я действительно стал специалистом.

В общей сложности я преподавал в МГПИИЯ 27 лет. Был старшим редактором издательства на иностранных языках, написал учебники по французскому языку в двух томах для военных академий, затем для военных училищ и учебник французского языка для заочного обучения. Я не случайный человек в этой области. И к своему методу преподавания шел годами, будучи в самом центре образовательного процесса.

— Не могу не спросить: кто учился по вашему методу?

— Среди известных людей Георгий Гречко — из первого отряда космонавтов, дважды Герой Советского Союза. У нас была языковая школа в Звездном городке. Правда, это было 30 лет назад, но, думаю, если его спросить, он с восторгом будет вспоминать то время и благодарить.

Ирина Александровна Антонова, президент ГМИИ им. А.С. Пушкина, тоже прошла курс. Дело было в 1980-х: ее пригласили на биеннале в Лос-Анджелесе, там английский. А она как искусствовед знала французский. Она занималась два месяца и поехала, как говорится, с корабля на бал, даже один день председательствовала на встрече. И прислала мне письмо: "Вы волшебник, просто удивительно, что вы сделали".

Был еще Владимир Войнович. Он воздерживался от восторгов, больше хвалил себя: "Я, кажется, тогда был не последний ученик". Академик Аркадий Мигдал, который участвовал в атомном проекте. У него было хобби — ваяние. Дома стояла печь, где он обжигал скульптурки. Он подарил мне маску Эйнштейна собственного изготовления. Академик Аксель Иванович Берг мне покровительствовал. Он говорил, что мой метод обогнал свое время лет на 40.

— Ну а в том далеком 1964 году, когда вы опубликовали заметку в "Правде", что-то изменилось?

— Статья произвела небольшой переворот. Стали разбираться, что, как, и тут я выступил со своими предложениями, чему надо, по-моему, учить и чему не надо.

И в результате что получилось? Горячая поддержка передовых творческих людей и столь же горячая неприязнь и желание закопать меня буквально живьем со стороны кафедр иностранных языков в вузах страны. Вначале они ко мне ходили толпой и считали своим спасителем. А потом решили, что я их предал. Кое-что в моих взглядах их устраивало: я считал, что надо поднять статус преподавателя и соответственно зарплаты. И зарплаты повысили. А не нравилось, что я критиковал систему.

— А как складывалась ваша карьера? Вы защищали диссертации?

— Я не считаю защиту диссертации достижением. Вот монографии, учебники — это дело. Уйдя из Иняза, я открыл кафедру новых методов сначала в МАрхИ, затем в Станкине. В 1975 году ее упразднили, но вскоре открыли кафедру при Госплане. Когда и там меня задушила бюрократия, я перешел под эгиду Академии наук СССР. В нулевые открыл авторскую школу, и она существует до сих пор, сейчас в процессе реструктуризации. В ней прошли переподготовку порядка 2 тысяч преподавателей.

— Каковы ваши планы, Игорь Юрьевич?

— Завершить свой метод, понять роль эмоций в освоении языка, эмоции ведь древнее интеллекта, выпустить второе издание своей книги "Живой язык". И работать, руководя школой, пока позволяют силы.

Беседовала Людмила Лунина