Месть статуи

Изгнанный с Воробьевых гор памятник Владимиру дошел до Боровицкой площади — и вот теперь это настоящий ужас, считает Григорий Ревзин

Новейшая история святого Владимира выглядит салтыков-щедринской. Ярким эпизодом из летописи города Глупова.

Князь — небесный покровитель нашего президента, а в Киеве памятник есть, а у нас нету, а Владимир крестился в Херсонесе, а это теперь наше святое место — распалившись этими возвышенными государственными соображениями, лица военно-исторического профиля захотели поставить ему памятник на Воробьевых горах.

Святой Владимир ставится не из-за святости Руси, а из-за Украины, а если бы президента не звали бы Владимир Владимирович, так и никто бы не шевельнулся князя поминать, а присоединение Крыма навеки поссорило нас с братским украинским народом и Европою — распалившись этими возвышенными гражданскими соображениями, общественность начала бороться со святым Владимиром на Воробьевых горах.

Но при изрядной силе душевного горения и граждане, и государственники держали пламя в глубине, а на поверхности мотивировали свои желания рационально. Со стороны государственников: у Владимира юбилей (в 2015 году 1000 лет со дня смерти). Со стороны граждан: самые Воробьевы горы рухнут по водружении на них Владимира, и местные жители (не совсем понятно, где они там живут в горах) категорически против, а с ними не согласовано.

Поделюсь личным. В процессе борьбы гражданские активисты, имен которых назвать не могу, несколько раз обращались ко мне с настойчивыми просьбами выступить против Владимира в прессе, припоминая мое более чем скромное участие в борьбе против Петра на Острове и обучение в МГУ, для всех студентов которого Воробьевы горы — святое место. Я отказывался. С точки зрения стройки соображения про то, что горы рухнут от статуи, комедии подобны — так можно сказать всегда, про любую стройку в любом месте. Или иначе: нет на земле места, где нельзя было бы что-то построить (см. историю Петербурга, выстроенного на, извините, болоте) — вопрос только цены и качества строительства. Сказать, что я в восторге от пластического решения князя скульптором Салаватом Щербаковым, я не могу, но и назвать его ужасным я тоже не готов. Это вообще эскиз, а не памятник, как он встанет на месте — нужно смотреть, а по эскизу — крепкая профессиональная работа, какие у Щербакова всегда, будь то памятник Александру I у Боровицких ворот или Владимиру Шухову на Сретенском бульваре.

Прелесть ситуации заключается в том, что одной из идей постановки памятника являлось достижение общественного согласия (так формулировали задачу представители Российского военно-исторического общества, которые инициировали процесс установки). Нельзя не заметить, что согласие совершенно достигнуто. И сторонники, и противники памятника победили. Его не возведут на Воробьевых горах (слава гражданам!), но его возведут на куда более заметной площадке (ура государственникам!).

Памятник Владимиру встанет между домом Пашкова и Боровицкими воротами Кремля, а в нем — 24 метра с постаментом. Это восьмиэтажный дом, и с точки зрения охраны памятников это катастрофа

Вовсе не желая иметь с этой неминуемой катастрофой ничего общего, я хотел бы понять, как мы дошли до жизни такой. И в этой связи предлагаю мысленный эксперимент. Представьте себе, что на улице Тверской нет памятников Юрию Долгорукому, Пушкину и Маяковскому и мы сейчас проводим обсуждение возможности их постановки. Знаете, я готов спорить — ни одного не поставим. Юрий Долгорукий — это, во-первых, маловысокохудожественная помесь кондотьера Коллеони Верроккьо с "Тремя богатырями" Васнецова, во-вторых, безусловное возвеличивание градоначальника, к тому же снятого с должности за утрату доверия. Пушкин никогда на Пушкинской площади не жил, ничего о ней не написал и даже стоял сначала не на том месте, где сейчас. А Маяковский, с одних позиций, никак не достоин памятника, ибо что же это за поэт, написавший "Пули, погуще! По оробелым!" (да и кстати "я люблю смотреть, как умирают дети"), а с других — никак не достоин именно этого памятника, ибо не понятно, как можно поставить такую академическую орясину поэту, создавшему «Облако в штанах». Я не дай бог не к тому, чтобы как-то лишиться этих замечательных памятников. А к тому, что у нас вообще с установлением памятников случилось фундаментальное не то. Как-то мы их очень возбужденно воспринимаем, нет?

Я об этом говорил с разными людьми, и многие соглашались, хотя по разным основаниям. Некоторые считают, что это следствие православности нашей страны — православие вообще-то памятники в виде статуй не приветствует, подозревая, что их установка есть идолопоклонство. Некоторые считают, что это травма советской власти, когда государство ставило памятники во множестве, и граждан не спросясь, так что сама установка воспринимается у нас как акция государственной воли, а может, и государственного насилия. Я лично считаю, что тут синтез православия с советской властью, а это, как можно наблюдать во множестве явлений, та еще смесь.

Вы знаете, памятник вообще-то не обязательно должен быть очень красивым — в большинстве городов мира на улицах стоит, между нами, критиками, говоря, крайне посредственная скульптура. И он также не обязательно должен ставиться государством от имени всего народа — таких фигур, чтобы все были согласны их увековечить, ни в одной истории не найти. Памятник, он для другого. Он показывает, что в этом городе живет или жила группа людей, для которых была важна память о каком-то человеке или событии. Это делает город интересным и разнообразным, и я лично считаю, что чем памятников разным (подчеркиваю, разным, а не только Владимирам) людям больше, тем он интереснее.

Мне лично не нравится идея соревнования с Украиной за Владимира, я не ощущаю святости Херсонеса, ну и так далее. Но мне кажется несколько абсурдным отрицать в Москве существование людей, которые думают на эту тему противоположным образом, и бороться с их правом здесь жить. Я бы сказал, что всю мою жизнь их присутствие оживляет этот город. А пытаться символически сделать вид, что их тут нет,— это та же логика, которую используют запрещающие поставить памятник Борису Немцову на известном мосту: мы вам не дадим о нем помнить, чтобы никто не видел, что вы есть.

Памятник Владимиру на Боровицкой площади возник из борьбы с ним и процесса достижения всенародности установки, и вот теперь это настоящий ужас. Это место, которое теперь принято называть Боровицким холмом (исторически Боровицкий холм — это собственно Кремль), оголилось вследствие приезда в Москву президента Никсона в 1972 году, когда был снесен исторический квартал для создания приятной гармонии пустоты. В школе на уроках английского мы заучивали текст про этот приезд (такие тексты назывались «топиками» и использовались как методика овладения учениками навыками разговорной речи), и там была фраза «советско-американские отношения вышли на широкое плато мира» — я в детстве думал, что это оно и есть.

Так вот, оно находится прямо против дома Пашкова и Боровицких ворот Кремля, а памятник Владимиру — 24 метра с постаментом. 24 метра — это восьмиэтажный дом, с точки зрения охраны памятников это не просто незаконно, это катастрофа. Большой Владимир на плато мира подавит все окружающее. Но делать его сильно меньше тоже непрофессионально. Боровицкая площадь предполагает дальние точки зрения, и, скажем, с Большого Каменного моста, где граждане проводят много времени в пробках, маленький Владимир, скажем, пятиметровый, будет смотреться как кот на теннисном корте. Что малосовместимо с величием православия.

Эксперты предлагают изменить место, но я плохо понимаю, как это можно сделать. Решение принято Московской городской думой на основании интернет-голосования на сайте "Активный гражданин", и изменить его означает признать, что и активные граждане у нас фуфло.

Нам предстоит крупно, всерьез испортить самое сердце Москвы или заявить, что народ и Дума облажались. Я думаю, испортим — демократия дороже. Его поставят, и иногда мне кажется — вот пусть. Пусть это будет 24-метровый памятник нашему идиотизму. Потому что не нужно бороться против установки памятников. Они от этого становятся больше и неуместнее.