Концерт классика
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ / купить фото
Новая сцена Александринского театра продолжила детский концертный абонемент "Школа новой музыки" сочинением Бориса Филановского "Ход вещей", исполненным ансамблем eNsemble и дирижером Федором Ледневым. Посетив "Школу", ВЛАДИМИР РАННЕВ и его шестилетняя дочь нашли этот урок интересным, но не бесспорным.
Подбираясь к детской аудитории, Борис Филановский искал не легких, а трудных путей: не преподнести юному слушателю музыку на блюдечке, а внедрить этого слушателя в механизм ее внутреннего устройства наподобие героя известного мультфильма "Музыкальная шкатулка". Это своего рода дидактический эксперимент, который если и урок, то не литературы, а грамматики языка. Композитор написал что-то вроде этюда на ахматовское "Когда б вы знали, из какого сора...", освободив строительный материал музыки от оков мелодии и жанра, а восприятие слушателя — от наслаждения привычным. Звуки оказались словно предоставлены сами себе, их высота, длительность, тембр и громкость зажили собственной жизнью, как бы сообщая аудитории: мы главнее того, кто из нас что-то сочиняет. И следуя этой логике, Борис Филановский в данном случае выступил не композитором, а кем-то ему противоположным — раскомпозитором музыки. По его мысли, здесь "музыкальные инструменты предстают как живые метрономы или песочные часы: длина смычка или струны, продолжительность дыхания, скорость повторения, отзвук — у всего есть свое время", которое он постарался высвободить и показать как формообразующий элемент.
И очень убедительно показал бы, если б не одна беда — пространные объяснения перед каждой из трех частей сочинения, которые тоже стали формообразующим элементом, но уже всего концерта. Элементом тяжеловесным, рыхлым и избыточным. Борис Филановский почему-то не принял в расчет, что принцип донесения чего-то нового до детей — не объяснить, а увлечь. Минут по десять-пятнадцать, войдя в амплуа не от мира сего профессора, он расточал слова, все без исключения умные, но даже взрослым умом едва перевариваемые. Что уж говорить о детях. Лектор прерывался, повторялся, листал свою партитуру, не спеша подбираясь к следующей мысли, и время от времени, заметив недоуменные лица перед собой, переспрашивал: "Понятно, да?" Расценив гробовое молчание как согласие, он продолжал в том же духе. И так три раза. Зато когда слова наконец сменялись музыкой, последняя вступала в свои права как долгожданное облегчение.
И, как оказалось, это впечатление держалось не только на желании поторопить лектора с финалом. Причудливый и совершенно непривычный детскому слуху звуковой мир Бориса Филановского работал убедительным активатором внимания — музыка гипнотически завораживала и в отличие от речей действовала сильнее на детей, чем взрослых. "Пульс", "Длительность", "Тяготение" — три части, каждая по десять минут, пронеслись тремя сгустками неукрощенной, расщепляющей тишину звуковой энергии. Впечатление дополняло фигуративное видео Антона Яхонтова, которое не иллюстрировало музыку, как это часто бывает на детских концертах, но выступило еще одним временным измерением: микрособытия, происходящие с простейшими геометрическими элементами, словно нарисованными неокрепшей детской рукой, отмеряли собственный свингующий ритм.
Но все же дидактическая миссия всего предприятия — вскрыть механику строительства музыки из звуков и пауз — вряд ли осталась выполненной. На этом уроке зазор между грамматикой языка и текстом, на нем написанном, оказался слишком велик. И это не новая проблема — давно известно, что музыковеды отстоят от меломанов значительно дальше, чем, скажем, искусствоведы от ценителей живописи. И особенно велика эта дистанция, когда имеешь дело с детской аудиторией. Но выручает одно обстоятельство, принципиальное именно для детского восприятия: тут интерес важнее доходчивости, и второе со временем обязательно придет, если пробуждено первое. И в этом смысле музыка Бориса Филановского со своей задачей справилась — его причудливые заколдованные звуки откликнулись в слушателях, может, и разными впечатлениями, но только не безразличием.