«Я после выступления газеты возмущен работой Бродского»

29 ноября 1963 года в газете "Вечерний Ленинград" появилась статья "Окололитературный трутень". С этого момента началась общественная травля 23-летнего ленинградского поэта Иосифа Бродского, продолжившаяся уголовным преследованием. Бродского судили по обвинению в тунеядстве и антиобщественном поведении и приговорили к пяти годам ссылки, из которых он отбыл полтора года. Кроме того, что дело Бродского стало, как известно, поворотным моментом в "биографии нашего рыжего", это один из первых случаев, когда была организована относительно многолюдная кампания в защиту советского писателя не только за рубежом, но и в СССР

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Фото: Н.Якимчук

Фото: Архив Елены Вигдоровой/Арзамас

Фото: Архив Елены Вигдоровой/Арзамас

В любом литературном произведении присутствует доля вымысла. Но как назвать то, что появилось на страницах вашей газеты? Критической статьей это назвать нельзя в силу безудержной разнузданности и полного невежества авторов. Фельетоном это назвать также нельзя в силу сквозящего изо всех пор доносительского тона. Но и доносом это также нельзя назвать, потому что все здесь построено на заведомой лжи. Подобные окололитературные произведения имеют только одно наименование — пасквиль.

<…> Своими писаниями и личным запугиванием (для чего один из авторов ездил в Москву) добились того, что вынудили издательства расторгнуть со мной договоры, превратив меня тем самым действительно в тунеядца, не говоря уже о том, что лишили меня куска хлеба. Естественно, перед ними я выгляжу достаточно бессильным. Тем не менее я обещаю вам, что возбужу дело против "Вечернего Ленинграда" по обвинению в диффамации, даже если оно и будет заранее обречено на провал. Обещаю вам, что сделаю это, когда увижу, что все другие способы защитить свое имя от помоев, изливаемых со страниц вашей газеты, окажутся безуспешными.

Авторы статьи пытаются доказать, будто Бродский не поэт, а всего лишь окололитературный трутень. И в доказательство ссылаются на его вельветовые штаны. Но для того, чтобы отличить литературу от нелитературы, надо уметь разбираться не в брюках, а в стихах. Суждение о поэзии вообще дело тонкое, о стихах молодых, еще не сложившихся поэтов — в особенности. Тут одного улюлюканья по поводу причесок и очков недостаточно.

Мы знаем стихи Иосифа Бродского. На наш взгляд, они иногда излишне литературны, но говорят о несомненном и большом даровании. И о растущем от вещи к вещи мастерстве. Поливать публично Бродского грязью, цитируя, ему в обвинение, чужие стихи, перевирая и притягивая за волосы факты,— дело общественно вредное, потрафляющее вкусам мещанской, малокультурной среды.

Звонок Черноуцана мне о Бродском.

Статью он назвал подлой и доносительской (!). Газете "указано". <…>

Все очень плохо. Они его домучают.

Из Ленинграда весть: в той же газете — подборка "писем трудящихся" с требованием выселить Бродского.

Значит, неправда, что газете было указано?

Весь день тщетно звонила Черноуцану.

Настоящее письмо я направляю исключительно вам, оно касается моего сына, молодого поэта Иосифа Бродского, которого вы не знаете, но о ком, сколь мне известно, слышали.

Судьба его сложилась в последнее время довольно трагически. <…>

Его схватили вечером 13 февраля по выходе из дома, запихнули в темную машину и увезли. Куда? Он не знал, и никто не знал. Следа не оставили и ордера не предъявили. Все сделано тайно. Злобные люди в штатском и милицейской форме втолкнули его в одиночную камеру отделения милиции на улице Маяковского, 27. <…>

Четыре дня сидит молодой поэт в одиночке, без доступа свежего воздуха и дневного света на строгом режиме. Четыре дня подряд он требует прокурора, следователя, бумаги, чтобы написать заявление в суд, и предъявления ему обвинения. Это право каждого заключенного, будь он самый тяжкий преступник. <…> Расчет точный: физические пытки запрещены, и они оставляют след. Предпочтительнее пытки моральные, на интеллигентов это больше действует… На календаре год 1964-й, а на улице Маяковского — 1937-й.

Судья: А вообще какая ваша специальность?

Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова.) А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…

Бродский: Я не думал, что это дается образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю это… (растерянно) от Бога…

Проявляет психопатические черты характера, но психическим заболеванием не страдает и по своему состоянию нервно-психического здоровья является трудоспособным.

Денисов (трубоукладчик УНР-20): Я Бродского лично не знаю. Я знаком с ним по выступлениям нашей печати. Я выступаю как гражданин и представитель общественности. Я после выступления газеты возмущен работой Бродского. Я захотел познакомиться с его книгами. Пошел в библиотеки — нет его книг. Спрашивал знакомых, знают ли они такого. Нет, не знают. Я рабочий. Я сменил за свою жизнь только две работы. А Бродский? <…> Почему он не работает? Я хочу подсказать мнение, что меня его трудовая деятельность, как рабочего, не удовлетворяет.

<…> народный суд считает, что Бродский, будучи трудоспособным, упорно не занимался общественно-полезным трудом и, несмотря на принятые к нему меры воспитательного порядка, предупреждения со стороны общественности и государственных органов, ведет паразитический образ жизни, и в соответствии с указом президиума Верховного Совета РСФСР от 4/V-61 г. "Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный и паразитический образ жизни" он подлежит выселению из гор. Ленинграда в специально отведенную местность с обязательным привлечением к труду.

Казалось бы, паразитическая сущность и антиобщественное поведение Бродского, о котором достаточно много рассказывалось уже на страницах ленинградских газет, ясны каждому человеку, имеющему здравый ум и помнящему о святых обязанностях гражданина нашего социалистического общества. Нет же, нашлись у Бродского и защитники. Особенным усердием отличились выступившие на процессе как свидетели защиты поэтесса Н. Грудинина, доцент Педагогического института имени А.И. Герцена Е. Эткинд, научный сотрудник В. Адмони.

Говоря откровенно, стыдно было за этих людей, когда, изощряясь в словах, пытались они всячески обелить Бродского, представить его как невинно страдающего непризнанного гения. На какие только измышления не пускались они!

Мой процесс — это тоже, кстати, то еще кино было! Кинокомедия! И эта комедия была куда занятней, чем то, что описала Вигдорова. Самое смешное, что у меня за спиной сидели два лейтенанта, которые с интервалом в минуту, если не чаще, говорили мне — то один, то другой: "Бродский, сидите прилично!", "Бродский, сидите нормально!", "Бродский, сидите как следует!", "Бродский, сидите прилично!". Я очень хорошо помню: эта фамилия — "Бродский", после того как я услышал ее бесчисленное количество раз — и от охраны, и от судьи, и от заседателя, и от адвоката, и от свидетелей,— потеряла для меня всякое содержание. Это как в дзен-буддизме, знаете? Если ты повторяешь имя, оно исчезает. <…> Единственное, что на меня тогда, помню, произвело впечатление,— это выступления свидетелей защиты — Адмони, Эткинда. Потому что они говорили какие-то позитивные вещи в мой адрес. А я, признаться, хороших вещей о себе в жизни своей не слышал. И поэтому был даже немножко всем этим тронут.

…Бродскому выпал завидный жребий отстаивать — и отстоять! — честь русской поэзии. Дома и за рубежом. Честь вооружить интеллигенцию для отпора бюрократии выпала Фриде Вигдоровой. Настойчивые адвокаты Бродского помешали бюрократии доконать поэта. Бродский вернулся из ссылки не через пять лет, а через полтора года. Они не встретились — Иосиф Бродский и Фрида Вигдорова. Она скончалась от рака 7 августа 1965 года, за месяц до его освобождения.