Названный в Канаде "отцом русского хоккея", Анатолий Тарасов почти два десятка раз становился с ЦСКА чемпионом СССР, со сборной девять раз подряд выиграл чемпионат мира и трижды — зимнюю Олимпиаду. Еще он придумал для детей "Золотую шайбу", первым из европейцев и первым среди тренеров введен в хоккейный Зал славы в Торонто. А вот каким был знаменитый тренер вне хоккея?
В начале августа 1989 года в скромном дачном домике в Загорянке проходило торжество, на которое съехались друзья, знакомые и соседи: Нина и Анатолий Тарасовы, расписавшиеся в московском загсе 50 лет назад, отмечали золотую свадьбу. Праздник родителям устроили дочери — Галина и Татьяна. По просьбе Анатолия Владимировича они — тайком от мамы — купили для Нины Григорьевны подарок: обручальное кольцо, о котором 1 августа 1939 года молодожены не то чтобы не мечтали — даже не думали.
На дачной террасе молодожены с пятидесятилетним стажем восседали словно королевская пара. Над ними повесили плакат: "Нина+Толя". Под двумя именами черта и еще одно слово — "Любовь!". А чуть ниже — сердце, пронзенное хоккейной клюшкой. "Мы,— пишет Татьяна Анатольевна, мысленно обращаясь к отцу,— устроили пир, про который потом все вспоминали много лет. А ты был в центре. Седовласый хозяин, красавец, муж, отец, дед... Когда мне бывает грустно, я всегда вспоминаю этот свадебный стол в разгар жаркого дня, и тебя во главе его, и сияющую маму рядом, и как ты ей говоришь "Эх, Нинка!"", и мне становится легче. Все-таки дожили, все-таки был в нашей жизни день, о котором я сейчас вспоминаю как об абсолютном и беспримесном счастье".
Алексей Тарасов, внук Анатолия Владимировича, запомнил его шутливую пикировку с Ниной Григорьевной. "Я,— говорил Тарасов,— взял ее из деревни".— "Как не стыдно, Толя,— возмущалась Нина Григорьевна.— Епифань — не деревня, а районный центр в Тульской области. И вообще, жениться на мне ты не торопился. Не подплыла бы к тебе в бассейне и не пригрозила, что утоплю, если немедленно не сделаешь предложения, так бы и тянул время".— "Молодой был,— смеясь, отвечал Тарасов,— разве мог знать, что ты — лотерейный билет, по которому я выиграю "Волгу"?!" "Предложение,— шутила Нина Григорьевна,— сделал. Побаивался, видимо, что, покуда он будет в Одессе, меня в Москве кто-то уведет".
Дети
...В пять утра Тарасов будил Таню, с четырех лет занимавшуюся фигурным катанием, и говорил: "Дочка, я приготовил тебе завтрак и договорился, что ты будешь кататься два часа до тренировки". И она каталась — при одной-единственной лампочке.
Галина рассказывала, что отец, не видевший в ней спортивных задатков, баловал ее, а к Татьяне относился значительно строже. С шести лет Таня одна стала ездить — рано утром! — на каток в Марьину рощу, сначала на метро, потом на троллейбусе и надо было еще дорогу переходить.
Анатолий Владимирович и на тренерское дело Татьяну благословил, когда она получила травму. "Иди, дочка, на каток, набирай группу, тренируй учеников,— напутствовал Тарасов.— Без работы ты не останешься никогда и будешь там счастлива. Не заметишь, как жизнь пролетит". Разузнав о том, сколько времени проводят в тренировочных занятиях тогдашние корифеи фигурного катания Станислав Жук и Елена Чайковская, Анатолий Владимирович сказал дочери, что она должна, чтобы быть с ними конкурентоспособной, проводить на льду по 12 часов.
На ее тренировки он приходил редко. Однажды Татьяна сама попросила его посмотреть на Ирину Моисееву и Андрея Миненкова. После тренировки Тарасов сказал: "Таня, у него слабые спина и живот, тяжело спускает партнершу с поддержек". Татьяна стала уделять больше внимания атлетической подготовке, и пара выиграла серебро на Олимпиаде, уступив лишь великим Людмиле Пахомовой и Александру Горшкову. Татьяна пребывала на седьмом небе от счастья до тех пор, пока отец не приземлил ее: "У нас в хоккее за второе место с работы снимают". Лишь после золотых наград, выигранных на Олимпийских играх учениками Татьяны Анатольевны, дочь услышала: "Ну, здравствуй, коллега".
..."Позиция деда по любому возникавшему в семье вопросу всегда была достаточно ясна,— вспоминает Алексей Тарасов.— Все сразу понимали, какова его точка зрения, даже если он ее и не высказывал. Если какой-то конфликт, всегда было понятно, за "красных" он или за "белых". Безразличным не был. К нему прислушивались. Хотя он особо не нависал. Было в семье какое-то разделение полномочий. Когда мать моя пришла и сказала, что она выходит замуж, бабушка — в ужас: что делать? А дед, "отвечая" за свою часть вопроса, поинтересовался: "Сколько надо денег?" Зона компетенции у Нины Григорьевны была одна, у деда — другая. Он свою сразу в той ситуации обозначил, хотя, понятно, ему было не все равно. У него быстро работала голова. Кому-то, наверное, было с ним тяжеловато. Он много не рассусоливал. В том числе по телефону. Вешал сразу трубку, сказав то, что хотел сказать". Нежностями маленького внука Тарасов не баловал. Спросит максимум: "Как дела?" — "Нормально".— "Ну, давай". "Друг деда Лу Вайро,— говорит Алексей,— рассказывал мне, как, приезжая в Америку, он искал мне ботиночки. А дома-то был суров, слова лишнего не скажет, какие подарки".
Дача
Дачный домик в Загорянке Тарасовы приобрели по настоянию Нины Григорьевны. Она не могла видеть, как маялся после выдворения из практического хоккея Анатолий Владимирович, как не находил он себе места в двухкомнатной квартире на Соколе...
На даче Тарасов развернулся. У него получалось все, за что бы он ни брался. В Загорянке он первым делом прорубил из дома дверь, сделал открытую террасу. Сам сооружал стенные шкафы, построил баню, занялся — в высшей степени основательно — ранними цветами — крокусами и тюльпанами. На даче всегда было море тюльпанов. Их Тарасов обожал. Луковицы привозил (и ему привозили) из Голландии, хотя это было запрещено. Анатолий Владимирович охапки тюльпанов развозил по Москве, раздаривал. Разводил гладиолусы, махровую сирень. Как-то "запал" на фиалки, и полсотни горшков, как вспоминала Галина, были расставлены по всем подоконникам.
В саду Анатолий Владимирович, надев хоккейные наколенники и налокотники, пропадал часами. Рыхлил, полол, сажал. Как-то из Болгарии ему привезли восемь кустов роз. Под каждый надо было вырыть квадратную яму чуть ли не метр глубиной. ""Танька все выроет",— вспоминает Татьяна слова отца.— Я трудилась несколько дней, плакала, но копала. Вырыла не все — семь. Потом каждый квадрат засыпали при его непосредственном участии чем-то на двадцать сантиметров, потом закапывали розы. Росли они потрясающе. И до сих пор растут".
К труду на даче Анатолий Владимирович приобщал всех, кто там появлялся. Алексей Тарасов рассказывает, что каждый приезжавший немедленно получал задание. "Там ни у кого, включая гостей, а уж у своих тем более,— говорит внук Анатолия Владимировича,— не было малейшего шанса отлынивать. Всем сразу вручались садовые инструменты в руки. Мои школьные друзья до сих пор вспоминают, как они копали грядки, пололи, сажали. Но все было весело, поскольку он умел организовать тренировочный процесс так, чтобы не было скучно. И воспринимали мы все это нормально".
Ранняя осень 1986 года. Тарасов передвигался с большим трудом из-за разрушавшегося тазобедренного сустава. Но гостей на своей любимой даче принимал. Субботний день Анатолий Владимирович провел со своим другом, выдающимся офтальмологом Владимиром Акопяном, который и рассказал мне эту историю.
День прошел в трудах по дачному хозяйству и интересных разговорах. Завершался, как всегда, вкусным обедом. Подошло время отъезда, за рулем был Акопян — приехали на его машине. Анатолий Владимирович после обеда устроился в кресле в комнате, окна которой выходили на проезжую часть дачного поселка. Садовая часть территории участка находилась с тыльной стороны, ее он не мог видеть. Когда Акопян на открытой веранде складывал в дорогу свою сумку и намеревался закрыть распахнутые повсюду окна, из глубины дома послышалось: "Вова, надо полить пять яблонь с левой стороны от дома. По три ведра под каждую. Бочки с водой по углам дома под водостоками, ведро на веранде. Бегом!" Акопян подхватил ведро и припустился выполнять задание. Он в действительности делал все бегом — возраст и спортивная сноровка позволяли, да и закончить хотелось побыстрее. Монотонность занятия быстро сделала его скучным, и Владимир Сергеевич, перестав считать опрокинутые ведра, но явно не выработав установленную норму, после очередного ведра воскликнул: "Все!"
— Еще три ведра, молодой человек! — донесся из комнаты недовольный голос хозяина.
Режим и угощение
Анатолий Владимирович не только умел и любил готовить — особенно когда собиралась приятная компания, но и поесть любил тоже. Старался следить за весом, но, как и все, потом забывал об этом. Закончив тренировать, Тарасов перестал выходить на лед. Быстро погрузнел. Такая у него конституция организма, моментально среагировавшего на отсутствие хотя бы элементарной нагрузки. Тарасов даже не занимался ходьбой. Вел сидячий образ жизни: сидел везде — за письменным столом, на трибуне стадиона, за рулем. Злился, когда ему напоминали о лишнем весе. Однажды Нина Григорьевна с большим трудом достала по знакомству обыкновенные медицинские весы и подарила их мужу на день рождения. Тарасов даже обиделся за напоминание в такой день о проблемах с весом.
Как-то раз, когда они работали с Бубукиным в футбольном ЦСКА, Тарасов сказал Валентину Борисовичу: "Валь, что-то у тебя живот начал расти. Да и у меня тоже. Давай есть одну порцию пополам. В завтрак, обед и ужин. Договорились?" Договорились. На следующее утро спустились на базе в Архангельском на завтрак. "Валь, дели свою котлетку". Поделили котлетку, творог, кашу, мед — все пополам. Позавтракали. "Ну как?" — поинтересовался Тарасов.— "Все отлично".— "Так держать! Ну я пошел. Ты допивай чаек, и через полчаса собираемся у меня, обсудим тренировку".
"Потом,— рассказывал Бубукин,— подходит официантка. Я ей говорю: "Видишь, какие мы с Тарасовым молодцы. Режим. Худеем. Все пополам". Она отвечает: "Конечно, молодцы. Особенно Анатолий Владимирович. Он сначала в семь часов пришел, все съел, что положено, а в восемь и с тобой — твою половину — перехватил"".
Готовил же Тарасов, по свидетельству всех, кто был им угощен, просто и очень вкусно. Внук Алексей нашел среди тарасовских блокнотов тетрадку, в которую Анатолий Владимирович наклеивал вырезки из газет и журналов с рецептами. Стряпать умел абсолютно все: жарил котлеты, колдовал над шашлыком, лепил — с огромной скоростью — пельмени, красиво оформлял бифштекс по-татарски... Как-то раз Тарасов пригласил Владимира Акопяна и его коллегу Сергея Аветисова в декабре на дачу. Мороз, баня с вениками, "беспощадная, но исключительно приятная", традиционное застолье от хлебосольного хозяина: стол ломился от домашних солений и маринадов, извлекаемых Тарасовым из бездонных, казалось, дубовых бочек. Они стояли у него в погребе: одна с квашеной капустой, другая с солеными огурцами, третья с помидорами, четвертая с грибами, пятая с мочеными яблоками... Ряды банок с вареньями. Все заготавливал на зиму сам. Даже арбузы солил.
Тогда, в декабре, "блюдом дня" стал бифштекс по-татарски. В центр стола Тарасов водрузил даже не миску, а тазик со свежим говяжьим фаршем, посоленным, поперченным и украшенным сверху сырым яичным желтком. Гости, однако, к "блюду дня" отнеслись с опаской, и в ответ на упорные рекомендации Тарасова съесть бифштекс Аветисов произнес: "Анатолий Владимирович! Пусть это едят Альметов, Шалимов и Билялетдинов".— "Дураки!" — сердито засопев, ответил Тарасов, зачерпывая столовой ложкой желток вместе с сырым фаршем. Но ответ запомнил и позднее многим об этом со смехом рассказывал.
Машина и прочие блага
Машину Тарасов водил сам почти до конца жизни. Водил неплохо. Первой машиной была "Победа". На ней вся семья едва не разбилась — не по вине Анатолия Владимировича. Они отдыхали в Крыму, отлично провели отпуск: спали в палатке, кашеварили на костре, пили родниковую воду, купались в море. Тарасов мог взять путевки в любой дом отдыха, но, как говорит Татьяна, "не хотел с детьми приезжать на готовое". Поставил палатку неподалеку от моря и устраивал с дочками на берегу такие игры, что они с трудом потом доползали до палатки.
Когда возвращались, машина влетела на скорости в разлитую на дороге лужу масла. "Победу" закрутило, завертело, справиться с управлением было невозможно, ударились о столб. Пострадала только Таня: она спала на заднем сиденье, и ручка дверцы пробила ей голову. Кровь, сельская больница, швы, бинты, и первый раз тогда Татьяна видела, как плакал отец. У нее же от той аварии — регулярные сильные головные боли.
Не садился за руль Тарасов только в самые последние свои месяцы. Великий тренер не заработал себе ни на лечение, ни на похороны. Он мечтал о хорошей машине, но так и не смог ее купить. Более того, у него не вышло поменять разваливавшуюся уже "Волгу" на новую. Из магазина пришла открытка — пожалуйста, дескать, приходите с деньгами, забирайте, но в это время грянула очередная денежная реформа и тарасовские сбережения, которые он, как добропорядочный гражданин, хранил в сберкассе, 36 тысяч рублей, заработанных, как он говорил, "на виду у всей страны", превратились в прах. Дочери уговаривали его снять все деньги и во что-то вложить, купить, наконец, дачу побольше. "Зачем? — спрашивал Тарасов.— Мне хватит и этой".— "Но деньги могут просто пропасть, обесцениться".— "Этого не может быть. Власти так не могут поступить с народом". "До конца дней своих,— говорит Татьяна,— он не мог поверить, что государство уже никогда не вернет ему этих денег. Ошибался. Незадолго до маминой кончины ей вернули тот вклад. Перевели российские рубли в американскую валюту — получилось 846 долларов".
...Основой тарасовской семьи была огромная любовь и забота друг о друге. Несентиментальный Тарасов однажды признался дочерям: "Я благодарен Богу за то, что у меня есть семья. Такое счастье, когда лежу в постели на даче, а вы втроем с матерью вокруг меня щебечете".