В ночь на 22 ноября подрыв опор линии электропередачи на украинской территории привел к тому, что большая часть Крыма осталась без электричества. Крымские власти назвали случившееся терактом и обвинили в нем радикальных представителей крымскотатарского Меджлиса. О возможных гуманитарных последствиях блэкаута на полуострове корреспонденту “Ъ” МАРИИ ЛИТВИНОВОЙ рассказал член Совета по развитию гражданского общества и правам человека при президенте РФ АНДРЕЙ ЮРОВ.
Член Совета по развитию гражданского общества и правам человека при президенте РФ Андрей Юров
Фото: Дмитрий Азаров, Коммерсантъ / купить фото
Член президентского совета по правам человека (СПЧ) Андрей Юров наблюдает за ситуацией с правами человека в Крыму с 27 февраля 2014 года. С 5 марта 2014 года руководит «Крымской полевой миссией по правам человека» (КПМ), осуществляющей мониторинг гуманитарной ситуации на полуострове.
— В подрыве опор ЛЭП, который оставил Крым без электроснабжения, крымские региональные власти обвинили крымскотатарский Меджлис. Члены Меджлиса, находящиеся на Украине, в последнее время агитировали за энергетическую блокаду Крыма с украинской стороны. Получается, они дали властям железный повод для запрета организации?
— Кто агитировал, а кто нет, нужно серьезно разбираться. Меджлис — организация многовекторная, там очень разные точки зрения представлены. Это ведь не было решением всего Меджлиса. Меджлис разделен границей. Есть лидеры Меджлиса, которые находятся на Украине, есть его члены, которые находятся в Крыму и в том числе под следствием. Эту ситуацию с электроснабжением я бы оценил как очень неприятную для всех, и она может иметь серьезные гуманитарные последствия для уязвимых групп населения в Крыму, например, для тех, кто сейчас в больнице или роддоме. Для всех людей, для которых от непрерывной подачи электричества зависит их выживание.
— Может ли обесточивание Крыма стать причиной этнического конфликта?
— С одной стороны, Меджлис обвиняют в подрыве, его оставшимся в Крыму членам грозят проблемы. Меджлис был сформирован больше 20 лет назад как представительное собрание для решения внутренних вопросов всего крымскотатарского народа. По моим наблюдениям, вопрос уважительного отношения к Меджлису важен для 70% крымских татар. С другой стороны, люди недовольны тем, что власти гарантировали, что все нормально, все под контролем, такого рода ЧП невозможно. По отношению к местным властям растет недовольство, и это может вылиться не только в этнический конфликт, но и в гражданское противостояние.
— Насколько вероятно, что Меджлис запретят?
— Об этом публично говорят крымские власти, прокурор. С моей точки зрения, запрет самого Меджлиса будет колоссальной ошибкой.
— Некоторые крымскотатарские организации поддерживают новую власть, разве нет?
— Крымские чиновники шлют в Москву победные реляции о том, как они прекрасно работают с крымскотатарским сообществом. Действительно, у них есть «карманные организации». Но они представляют не более 10% крымскотатарского населения. Все, что произошло, колоссальная трагедия для крымскотатарского сообщества и пока не осознаваемая никем трагедия для власти. Потому что это ведет к конфронтации, что бы там ни говорили местные крымские чиновники. Я говорю только о гуманитарной ситуации. Нам поступают регулярные сигналы о том, что количество классов с обучением крымскотатарскому языку сокращается, увеличилось количество фактов бытовой ксенофобии, например, в ответ на то, что люди говорят на крымскотатарском языке.
— Что вообще произошло с фундаментальными правами и свободами в Крыму за полтора года ваших наблюдений?
— За этот год закрылись все независимые СМИ, многие журналисты покинули полуостров. Это сильный удар для развития гражданского общества, и это трудно компенсировать чем-то другим. Закрылся знаменитый центр журналистских расследований. И что самое страшное — закрылся АТР, главный и единственный телеканал крымских татар. Теперь это телевидение работает на территории Украины. Важно, что до закрытия АТР готов был работать в рамках российских законов и быть если не лояльным власти, то хотя бы корректным. Сейчас же он «под крышей» Киева, и фактически российская власть потеряла над ним контроль.
— Но взамен АТР в Крыму открыли другой официальный телеканал крымских татар («Миллет».— “Ъ”).
— АТР был авторитетным независимым телевидением, наполовину русскоязычным, на две трети — крымскотатарским и украиноязычным. В разное время он собирал от 300 до 800 тыс. зрителей, и это много. Эта аудитория потеряна, она не будет смотреть российский канал. На АТР поднимались острые местные проблемы, касающиеся той же коррупции. Теперь СМИ не могут об этом говорить, и у представителей власти появилось больше возможностей злоупотреблять своим положением, не страшась огласки.
— В июле вы говорили, что в Крыму с правами человека все не так плохо. Как обстоят дела теперь? Чего удалось добиться?
— Добиться не удалось ничего: мы ничего и не добиваемся, мы мониторим. Дальше уже вопрос реакции властей — реагируют они на нашу информацию или нет.
— Реагируют?
— Видимо, властям не нравится слышать то, что мы говорим, и Совфед отреагировал включением нас в «патриотический стоп-лист» (обнародован 7 июля 2015 года). Но это реакция только Совета федерации. Реакция других структур разная, иногда конструктивная, как, например, у уполномоченного по правам человека в РФ Эллы Памфиловой, которая нас поддерживает.
— КПМ могут признать нежелательной на территории России организацией?
— Пока что из этого «стоп-листа» прокуратура признала нежелательной только одну организацию — National Endowment for Democracy (США). КПМ не является иностранной, она вообще не является организацией. Это неформальная инициатива трех правозащитников, моя и двух волонтеров из России и Украины. Есть еще эксперты, которые иногда за свои деньги ездят в Крым и дают нам свои заключения. Я, глава КПМ, постоянно живу и работаю в России. Почему миссия попала в «стоп-лист», мне совершенно непонятно.
— Попадание в «стоп-лист» как-то отразилось на работе КПМ?
— Миссия переформатировалась, работает гораздо меньше. Мы скорее поддерживаем работу двух других структур — «Крымской правозащитной группы» и Полевого правозащитного центра, в которых работают россияне и граждане стран СНГ. Есть еще большая коалиция — «Инициативная группа по правам человека в Крыму». Пока что все эти организации вроде бы не относятся к нежелательным. Для КПМ попадание в «стоп-лист» создало всего одну проблему, которая решает все: я не могу работать ни с одним должностным лицом в Крыму. «Стоп-лист» — документ не юридический, а политический. Благодаря этому ярлыку ни один чиновник теперь встречаться со мной не будет. До этого мы как рабочая группа докладывали правозащитным и политическим структурам России о ситуации с правами человека, теперь мы не можем этого делать. Полагаю, что внесение КПМ в этот список пролоббировано крымскими властями. Как раз местные власти были недовольны тем, что мы докладываем федеральным о происходящем в Крыму. У них формировался невыгодный имидж в глазах администрации президента.
— Раз КПМ включена в «стоп-лист», можете ли вы добиваться встреч с чиновниками как член СПЧ при президенте?
— Добиться формальной встречи я могу, но ведь смысл в работе, а не во встрече. Формально со мной встретятся, но системно работать не получится, все же знают, что я руковожу миссией из «стоп-листа». СПЧ — это люди, представляющие реально действующие правозащитные организации. У СПЧ нет аппарата, бюджета, команды. Но если бы я не был членом СПЧ, меня бы давно убили или посадили.
— Представители ОБСЕ на днях подтвердили, что хотят вести мониторинг ситуации в Крыму и будут продолжать добиваться доступа туда. На каком уровне он для них закрыт?
— Доступ не ограничивается абсолютно. Это вопрос политический и дипломатический, а не технический. Им говорят: пожалуйста, приезжайте в Москву, получайте разрешение МИДа и езжайте на все четыре стороны. Но они через Москву въехать не могут, потому что международное сообщество не признало Крым территорией России.
— А что бы вы ответили тем, кто считает, что вы нагнетаете, а на самом деле ситуация с правами человека в Крыму не самая злободневная, это переходный период, все само нормализуется, бывало хуже?
— Во-первых, со свободой СМИ и крымскими татарами в Крыму само собой ничего не устаканится. Да, в каком-то смысле я нагнетаю. Если вы спросите, интересует ли все это 80% населения Крыма, ответ: нет, не интересует. Но права человека — это не про статистику, это всегда про защиту одного-единственного человека. Когда представитель большинства оказывается в полиции и его там бьют, он в этот момент не большинство, а меньшинство, отдельно взятый несчастный и одинокий человек. Если человеку не гарантируются право на справедливое судебное разбирательство, свобода собраний, свобода выражения мнения, защита от пыток, неприкосновенность личности и собственности, это автоматически влечет за собой нарушение всех остальных, нефундаментальных прав: социальных, трудовых, экономических и других. Если спросить любого обывателя, волнует ли его свобода слова, он скажет, что нет. Но я думаю, что большинство нигде не интересуется фундаментальными правами, но все интересуются социальными проблемами. Фундаментальными правами человека в России реально интересуются 1–2% граждан, остальные уверены, что лично их проблемы прав человека не касаются, а если коснулось, это случайность. Но это нормально, все обыватели так мыслят. Так называемые цивилизованные страны отличаются тем, что людей, которых интересуют фундаментальные права, как минимум 5–10%. Это критическая масса, которой достаточно, чтобы влиять на ситуацию. А нашего 1% недостаточно даже для того, чтобы ситуация хотя бы не ухудшалась.
— Что вы понимаете под гражданским сознанием?
— Оно не зависит от того, поддерживает человек власть или оппозицию. Люди, им обладающие, осознают свою персональную ответственность за все, что происходит в стране. Подданный либо одобряет, либо не одобряет, а гражданин отвечает.
— Если сравнить ситуацию с правами человека в Крыму, на территории остальной России и Украины, то где она лучше, а где хуже?
— Градацию не выстроить никак. Когда мы говорим про Украину, то должны понимать, что с точки зрения прав человека она делится на три зоны. На Донбассе, территориях, контролируемых народными республиками, с правами человека все совсем плохо. Там у людей нет возможности реальной защиты от произвола властей. Вторая территория — «прифронтовая», Харьков, Днепропетровск и так далее, там ситуация очень напряженная, порядка миллиона вынужденных переселенцев, полтора года они живут непонятно где. И есть вся остальная территория Украины, где ситуация, скажем так, разная. Смотря какие характеристики мы оцениваем. Например, свобода слова более или менее там есть. Есть и пропаганда, и сложности с независимой журналистикой, но она там есть. Ситуация с полицией стремительно улучшается. Мои друзья-правозащитники в массовом порядке читают полиции лекции о недискриминации, это небывалая вещь. В украинских тюрьмах я не был, меня туда никто и не пустит. По поводу свободы собраний и ассоциаций ситуация довольно неплохая. Никто не запрещает НКО, не объявляет их иностранными агентами, даже если они пророссийские. В России по тем характеристикам, которые я назвал, ситуация тревожная. Но опять же большинство это никак не беспокоит. Людей волнует социалка, а не фундаментальные права. Но по сравнению с Зимбабве Россия — идеал либеральной демократии. Сравнение всегда пропагандистский трюк. Если сравнивать доход, уверен, что до сих пор средний доход в России выше, чем в Украине.
— Конфликт на юго-востоке Украины то утихает, то снова появляется информация об обстрелах. Исполняются ли минские соглашения?
— Могу сказать одно: на какой-то период там перестали летать снаряды. Перемирие, в ходе которого перестают погибать люди, это всегда сложный шаг. Сейчас я общаюсь с гражданскими организациями стран нормандской «четверки» — России, Украины, Германии и Франции. Мы пытаемся разрабатывать механизмы помощи всем сторонам в процессах налаживания мирных отношений и защиты прав человека.