В сложной экономической ситуации бизнес не только ждет помощи от государства, но и сам готов помочь ему советом. О том, какой может быть программа выхода из кризиса, в чем неправ Центробанк и почему виноделие привлекает именитых инвесторов, в интервью “Ъ” рассказал уполномоченный по защите прав предпринимателей и председатель Союза виноградарей и виноделов БОРИС ТИТОВ.
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
— Как предприниматели пережили решения власти о введении контрсанкций в отношении недружественно настроенных к России государств?
— От наших ответных санкций пострадали по большому счету только импортеры: в аппарат омбудсмена поступали обращения в основном от тех, у кого на границе остались уже оплаченные товары. Особенно много их было в первую волну санкций. Когда вводились ограничения в отношении Турции, практически не было жалоб от наших компаний. Зато пришли турецкие. Прямо перед Новым годом, 29 декабря, целая делегация была: и строители, и транспортные компании, и те, которые производство здесь наладили.
Они больше говорили «в целом». Потому что хотя под санкции они не попали, но жить им стало намного сложнее — начались массовые проверки. Мы обратились в правительство с просьбой жестко отслеживать границы санкций. Запрещено строительным компаниям строить новые объекты, но старые нужно достроить. Поэтому должны обеспечить и квоты для строителей под завершение работ, и необходимый импорт для обеспечения работ и т. д.
— Кто из строительных компаний обращался?
— Самая большая турецкая ANT Yapi, например. Они не конкретные жалобы предъявляли, а пришли защищать свои права на будущее. Кстати, во время разговора с турецким бизнесом интересные вещи выяснялись — огромное количество компаний в России принадлежит туркам. Например, даже российской «дочкой» Samsung владеет Samsung Turkey, то есть корейцам российская компания принадлежит через турецкую.
— Если говорить о защите прав предпринимателей в России, в целом как за прошлый год поменялся профиль жалоб?
— Во-первых, их стало больше. По-прежнему растет количество уголовных обращений, и, к сожалению, количество людей, находящихся, например, в СИЗО на стадии следствия, увеличивается. В такой среде думать о новых инвестициях очень сложно, поэтому очень важно снизить коррупционное, административное давление на бизнес. Как — эти предложения есть и в докладе президенту, и в программе «Экономика роста».
— В ближайшее время вы представляете программу «Экономика роста» в правительство. В чем ее необходимость?
— Программу подготовил Столыпинский клуб. Непредсказуемость экономической политики выходит на первый план среди всех проблем для бизнеса. Он не знает, куда идти. У бизнеса свой взгляд на макроэкономические процессы, потому что предприниматели чувствуют, как регулирование экономики влияет на их бизнес.
— Каковы ее основные предложения?
— Это комплексный документ, предполагающий системные изменения в сфере денежно-кредитной, налоговой, таможенной, тарифной и многих других политик. И реализованы они должны быть именно в комплексе. Но если выделить главное, то я назвал бы две основные вещи — уход от рентной экономики, переориентация всей экономической политики на развитие собственного производства. Раньше наша экономика росла за счет цен на нефть. И вся рентная экономическая политика государства была направлена на правильное распределение полученных средств — управление кубышкой. Нас монетаристы десятилетие держали на голодном пайке, ставки кредитов всегда были одними из самых высоких в мире. Инвестиции, промышленность всегда были на втором плане. Ведь есть нефть, с доходами все более чем в порядке. Но такая политика уже не работает. Потому что исчезло главное.
— Источник дохода.
— Да. Поэтому сегодня нужна не экономическая стабильность, а рост. И всю политику надо переориентировать на привлечение новых доходов, создание новых источников прибыли. А прибыль может появиться только на производствах. Потенциал для несырьевого роста очень большой — у нас полно инвестиционных ниш. Это и малый, и средний бизнес, и углубление переработки ресурсов, и легкая промышленность, и т. д. Особым образом стоит развитие АПК и пищевой промышленности. Но, чтобы запустить маховик роста экономики, нужны кредиты — инвестиционные, долгосрочные, дешевые. И наша программа по большому счету именно о таком кредите.
— А где взять деньги на инвесткредиты? Если мы правильно поняли, то вы предлагаете провести эмиссию.
— Эмиссия — это лишь одно из возможных средств, чтобы обеспечить доступные кредиты. У нас сегодня есть несколько возможных источников денег для инвестиций, но все они не работают. Нас практически лишили возможностей внешнего заимствования с введением санкций. Нам перекрыли внутреннее кредитование, когда Центробанк поднял ставку. Ни одна страна так не поступала — не повышала ставку в кризис. Кроме «лучшего центрального банкира в мире». Внутренние частные деньги тоже не работают из-за проблем на фондовом рынке в связи со сложной ситуацией вокруг курса валют. Поэтому мы считаем, что нужно использовать государственный ресурс. И во всем мире он используется — программы количественного смягчения работают в США, ЕС, Китае. Результат — они вышли из кризиса. Мы предлагаем наш российский вариант насыщения рынка денежно-кредитными ресурсами. Но количественное смягчение в России должно быть направлено именно на развитие производства.
— Критики вашей программы говорят, что такие меры обернутся высокой инфляцией…
— Да, сегодня нас критикуют, указывая, что эмиссия якобы может повлечь рост инфляции и что выпущенные средства могут быть неэффективно использованы. Это не так. Чтобы деньги дошли, оказались в реальной экономике, во всем мире работают системы проектного финансирования, которые поддерживаются инвестбанками, государственными институтами развития. Мы говорим не про глобальные проекты, как, например, мост в Крым. Нам нужны десятки тысяч, даже сотни тысяч менее масштабных проектов, предприятий, которые смогут обеспечить рост экономики. Мы предлагаем использовать специальные целевые механизмы связанного проектного финансирования: речь идет о кредитовании коммерческими банками или институтами развития под залог проектных облигаций. Кроме банка деньги в проект должны вложить инвесторы. Естественно, прежде чем выдавать инвесткредиты, банки оценят бизнес-план, окупаемость проекта. Затем эти облигации коммерческий банк сможет с дисконтом рефинансировать в ЦБ — получить необходимые долгосрочные ресурсы под специальную ставку. Поскольку деньги связанные, риски инфляции и того, что деньги будут использованы не по назначению, полностью уходят.
— Не получится, что все деньги в итоге уйдут тому же крупному бизнесу, у которого есть хоть какая-то собственная возможность для софинансирования, о котором вы говорите?
— Конечно, первыми в очереди стоят те, кто уже имеет определенное положение на рынке. Новичкам доверять всегда сложнее. Но возможность профинансировать 15–20% и получить от банка беззалоговый кредит на все остальное — это то, о чем мечтают почти все предприниматели. Проектов очень много. Например, у Фонда развития промышленности сегодня заявок на 400 млрд руб., а его капитализация — всего 20 млрд. Плюс 20 млрд обещали еще.
— И все-таки что вы думаете о потенциальном разгоне инфляции?
— Один из глубочайших мифов отечественных монетаристов в том, что увеличение денежной массы в нашей недоинвестированной экономике приводит к увеличению инфляции. Вся история российской экономики показывает: в результате увеличения денежной массы у нас рос ВВП, а не инфляция. В условиях развитой экономики — другая история. У них инфляция монетарная, в отсутствие инвестиционных ниш дополнительные деньги, притекающие в экономику, приводят к росту цен. Поэтому повышение ставки рефинансирования приводит к замораживанию излишней ликвидности на депозитах в банках, инфляция снижается, но снижается и экономический рост. Наша инфляция другая, немонетарная, инфляция издержек из-за повышения стоимости импорта в результате падения курса, а также и стоимости кредитов, спасибо ЦБ. Эту инфляцию мы оцениваем сегодня как минимум в 15–20%, а вот монетарная инфляция в результате сжатия спроса у нас сегодня отрицательная — не меньше 3–5%. Таким образом, увеличение денежного предложения прямого воздействия на инфляцию не имеет. Экономика будет абсорбировать новые деньги в развитие. Тем более мы предлагаем эмиссию всего лишь на 1,5 трлн руб. в течение года. Причем это возвратные деньги. Только в прошлом январе государство выделило 5 трлн руб. на спасение банков, многие из которых прямым образом были перекачаны на валютный рынок. И еще в декабре была эмиссия 1 трлн, причем несвязанная — просто увеличение денежной базы, и она на инфляцию не повлияла.
— Вы часто критикуете ЦБ за то, что он не понимает реальных причин инфляции в стране, отказываясь снижать ключевую ставку. Но в декабре политику банка поддержал президент. Получается, Владимир Путин тоже не понимает источника инфляции?
— Руководителя всегда формирует его команда, президент не может быть специалистом во всем. Одна макроэкономическая команда у власти более 15 лет. Они называют себя монетаристами, хотя Милтон Фридман был бы немало удивлен некоторыми их пассажами. И действительно, в период высоких цен эта политика обеспечивала стабильность. Но в кризис она явно дает сбой. Посмотрите, как вели себя ЦБ в кризис — все снижали ставку. Даже самые ближайшие к нам — например, ЦБ Казахстана. Он заморозил процентную ставку с 2013 года. Они прошли вместе с нами две волны резкого падения тенге, но их ЦБ не тронул ставку, оставив ее в размере 5,5%. А их валюта упала чуть меньше, чем рубль за это время.
— А инфляция?
— По итогам июня 2015 года годовая инфляция в Казахстане была низкой — 3,9%. Такой уровень сохранялся и в июле, и в августе. У нас в июне годовая инфляция превышала 15%. Но в сентябре новое руководство ЦБ Казахстана повысило ставку рефинансирования, базовую ставку, типа нашей ключевой — до 12% в сентябре и уже в октябре до 16%. В результате инфляция взлетела до 13,6% по итогам 2015 года. Так что теперь и они в своей неуклонной борьбе, таргетированием инфляции, добиваются больших успехов — ее неуклонного роста. Мы говорим о том, что нам нужна ставка приблизительно на таком же уровне, как была в Казахстане,— 5,5%. Но по этой ставке нельзя рефинансировать рублевое репо, деньги должны идти только на целевое, связанное использование. Если свободно выдать под эти проценты деньги банкам, они завтра же окажутся на валютном рынке. Кстати, контролировать валютный рынок тоже можно довольно легко. Для этого нужны мягкие ограничительные меры, в том числе налог на валютные операции, налог Тобина, или нулевая валютная позиция для банков,— то есть запрет банкам иметь на собственных счетах валюту. Держать валюту для клиентов — да, а для себя — нет.
— У вас есть план, что должно делать правительство. Может, вам поступали предложения занять какой-нибудь пост в кабинете? Например, когда встал вопрос об уходе Николая Федорова с поста министра сельского хозяйства, наши источники рассказывали, что вашу кандидатуру тоже рассматривали…
— Я периодически слышу, что мою кандидатуру где-то рассматривают, но никто ко мне не обращается. (Улыбается.) Никаких конкретных предложений не было, и более того, я считаю, что моя нынешняя должность позволяет мне делать больше. Если мне предложат пойти в правительство, на какую-нибудь должность по текущему управлению, я не пойду. Потому что в существующей системе координат будет практически невозможно добиться каких-то серьезных изменений. Если появится новая структура, будет создан центр развития, администрация развития, то туда я пойду с большим удовольствием.
— Пока информации о создании такой структуры нет. Но уже стали появляться слухи, что вы намерены покинуть свой пост в пользу Госдумы.
— Конечно, никогда не говори никогда. То есть, возможно, в каком-то будущем решения будут созревать, но пока я сосредоточен на работе омбудсмена. На этом посту (бизнес-омбудсмена.— “Ъ”) еще поле непаханое. Хотя да, многие вещи можно было бы через политику решать эффективнее, у нас явный недостаток сил на праволиберальном фланге и явный переизбыток левого крыла в этой нише работает, в том числе главная партия страны. С другой стороны, я там, в политике, уже был и понял, что кроме идеологии, убеждений в каждой партии есть и вторая сторона — политтехнологическая, борьба за избирателей любыми средствами, поэтому все наши правые: и СПС, и «Правое дело», и Прохоров (Михаил.— “Ъ”) бросались искать голоса на левом фланге. Кроме того, постоянная борьба политиков не за результат, а за лидерство внутри. Тогда я понял, что я совершенно неполитический человек, неполиттехнологический, и ушел из «Правого дела», кстати, еще задолго до прихода туда Прохорова.
— В вашей текущей должности вам приходится с очень большим количеством людей, условно говоря, ругаться. В конце года вы активно выступали против системы взимания платы с большегрузов «Платон». Потом вы боритесь с силовиками, чтобы уменьшить уголовное давление на предпринимателей…
— Бывает, приходится вступать в конфликты, но больше мне приходится проявлять дипломатические навыки. Потому что поругаться с ходу очень просто, но потом уже ничего не решишь — ни маленького, ни большого. Поэтому приходится искать компромиссы. По «Платону», кстати, у нас была очень, по-моему, взвешенная позиция. Мы предлагали изменить ставки, ввести опытный период, понимая, что отменить систему уже невозможно, невыгодно.
— Бизнес-сообщество до сих пор обеспокоено этим вопросом или накал спал?
— Мне кажется, уже спал. Крупные и средние компании получили оборудование, Минтранс ввел режим маршрутных карт, чтобы фуры могли передвигаться и без оборудования. В основном протест шел от малых, частных владельцев индивидуальных транспортных средств, которые действительно теряют свой заработок, который, правда, был часто не очень легальным.
— А по ЕГАИС есть жалобы? С нового года она запустилась в оптовом звене.
— Система немного сбоит, долго приходится ждать ответ, но в целом работает. После 1 января к нам жалоб не поступало. Основная нагрузка на нее ляжет летом, когда розница должна будет фиксировать свои продажи.
— Вопрос к вам как к председателю Союза виноградарей. Министр сельского хозяйства Александр Ткачев считает, что за семь лет российские производители вина могут полностью обеспечивать себя отечественным сырьем. Вы с этим прогнозом согласны?
— Давайте подсчитаем. Виноград начинает плодоносить через четыре года. То есть три года остается, чтобы высадить 150 тыс. га. Когда-то у нас было более 180 тыс. га виноградников, сегодня у нас 61 тыс. га, вместе с Крымом — около 90 тыс. га. В общем, нам предстоит сильно потрудиться, чтобы выполнить задание господина Ткачева. (Смеется.) Но мы не обеспечены для этого ни саженцами, ни сельхозтехникой, ни деньгами.
— При нынешних условиях сколько лет надо, чтобы виноделы перешли на отечественное сырье?
— Реально лет двадцать. При условии, что развитие отрасли будут стимулировать. Сегодня мы только-только приняли специальный акциз для вина из отечественного винограда, сниженный на 50%. Просили, правда, ноль. Теперь боремся, чтобы уменьшить стоимость лицензии для фермерских хозяйств. Предлагают 800 тыс. руб. с них брать, мы выступаем за 50 тыс. Решение не принято, сложно идет, многие упираются.
— Кто упирается в первую очередь?
— Вам конкретные фамилии? Например, Андрей Макаров, глава комитета Госдумы по бюджету.
— Как идет процесс импортозамещения в «Абрау-Дюрсо»?
— Я бизнесом не занимаюсь. Не имею права. И, честно говоря, времени не хватает, чтобы серьезно вникать, поэтому не отвечу.
— При всех барьерах в последнее время появились интересные инвесторы на винном рынке. Андрей Костин (глава ВТБ), например. Недавно Геннадий Тимченко проявил интерес. Можно ли говорить о том, что инвестиционная привлекательность этого рынка за последнее время выросла и за счет чего это произошло?
— Виноделие — это особая статья.
— Во-первых, это красиво.
— (Смеется.) Анекдот вспоминать не будем, но виноделие — это, правда, красиво. Поэтому люди, имеющие ресурсы, инвестируют туда, даже не очень надеясь, что получат быструю окупаемость.
— Представитель господина Тимченко, кстати, говорил, что они рассматривают разные варианты партнерства с действующими участниками винного рынка. Вам как владельцу «Абрау-Дюрсо» они уже что-то предлагали?
— Я давно знаком с Геннадием Николаевичем. Еще с 1980-х годов. У него пока до конца не сформировалась идея. В целом мы в союзе готовы помочь с приобретением активов — мы знаем рынок и сейчас много земель и хозяйств выставлено на продажу. Если он захочет что-то вместе делать с «Абрау», то руководство компании, я думаю, с удовольствием согласится. (Улыбается.)
Интервью взяли Анастасия Дуленкова и Олег Трутнев