Президент России Владимир Путин провел заседание Совета по науке и образованию, где обсуждали, как управлять наукой, и решили в конце концов, что финансировать надо только перспективные академические институты. А главным событием дня стало размышление Владимира Путина о том, что Ленин был атомной бомбой, заложенной под фундамент государства Россия. О том, кто подтолкнул Владимира Путина к этому радикальному рассуждению, от которого президент воздерживался много лет,— специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ.
Фото: Дмитрий Азаров, Коммерсантъ / купить фото
Течение Совета по науке и образованию вначале не предвещало ничего такого, о чем его участники могли бы не то что пожалеть, а о чем могли потом хотя бы вспомнить.
Владимир Путин выступил с краткой приветственной речью, в которой отметил, что страна нуждается в долгосрочной стратегии научно-технологического развития России, которую надо подготовить в краткосрочный период: к осени этого года.
В 150 государственных институтах и вузах, по его словам, и делается настоящая наука, и на них приходится «80% высокоцитируемых работ».
— Конечно, возникает вопрос: а где остальные? — спросил коллег Владимир Путин.— Как там обстоят дела, как они работают?!
Ирония не выглядела хотя бы мягкой.
— Подчеркну, ресурсы, которые выделяются на науку, должны получать сильные исследовательские коллективы, способные создавать прорывные технологии по наиболее важным для страны направлениям, конкурировать с ведущими мировыми центрами,— добавил господин Путин.
Владимиру Фортову, президенту РАН, предстоит теперь думать над этими словами и, видимо, горевать над ними. Слова эти были не пустыми, а были наполнены средствами из бюджета: речь идет о том, что, похоже, эти средства теперь будут выделяться прежде всего именно тем самым 150 институтам и вузам. И эта идея будет записана не только в проект решений по итогам совещания, а и в стратегию, о которой говорил российский президент.
Слово получил директор федерального исследовательского центра «Информатика и управление» Игорь Соколов. Он заметил, что и «150 организаций — это большая сила» и что есть на кого опереться». Таким образом, выступающие пока что старались зацементировать идею господина Путина насчет того, что деньги для решающего, как всегда, прорыва будут выделены именно им.
Выдающимся примером организации, способной обеспечить прорыв или даже революцию в науке, Игорь Соколов назвал «мирового уровня лабораторию на базе Дальневосточного океанариума». Да, он не мог ошибиться: именно эта лаборатория была создана по распоряжению Владимира Путина на территории океанариума, строительству которого Владимир Путин посвятил несколько не часов, а скорее, дней или, может, даже недель своей жизни.
В конце своего в целом чрезвычайно монотонного выступления, способного в прямом смысле убаюкать даже такого заинтересованного слушателя, как я, Игорь Соколов неожиданно вбросил очень резкую идею, от которой снова нехорошо должно было по всем признакам стать президенту РАН: к лету этого года надо «завершить начатую реструктуризацию сети подведомственных Федеральному агентству научных организаций (ФАНО.— “Ъ”) страны».
Игорь Соколов начал об этом так же неожиданно, как и закончил.
Дело было в том, что никакой реструктуризации не происходит уже не один год, так как господин Фортов, опираясь на мнение академиков, в свое время пролоббировал идею моратория на нее. В академической среде чрезвычайно опасаются, что если мораторий будет снят, то их институты с их зданиями и собственностью будут мгновенно разграблены налетчиками из мира чистогана. И академические ученые уже не смогут, как раньше, сдавать уходящие за горизонт квадратные метры своих институтов в аренду меховым ателье и пунктам шиномонтажа.
Так что реформа РАН, которая состоялась несколько лет назад и в результате которой возникло само ФАНО (возникло именно для проведения реформы), парализована, а РАН, таким образом, не без труда добилась моратория на собственную реформацию.
Затем выступил Александр Хлунов, возглавляющий Российский научный фонд. Он был полон озабоченностей:
— Нас не покидает опасение, как определить эти конкретные организации, тем более что, единожды в граните эти имена зафиксировав, достаточно сложно будет отказаться, и каналы финансирования будут направлены на них! Здесь весьма велика вероятность ошибки!
Дальше Александр Хлунов по понятным причинам делился опытом, накопленным в его фонде. Быстро стало ясно, что именно эта организация способна отобрать действительно стоящие институты и вузы. У него уже и список был готов, основанный на «наукометрических показателях».
Президент РАН Владимир Фортов предупредил, что постарается быть краток. И действительно, что еще можно было добавить, кажется, к тому, что «рост наших публикаций за 15 лет составил всего 12% — против десятикратного роста в Китае и трехкратного в Индии. При этом по количеству статей Китай обогнал нас в 1997 году, Индия — в 2005 году, а Бразилия — в 2007 году. Нам уже в спину дышит Иран! (Вот этим действительно напугал.— А. К.)
Надо сказать, эти цифры, мягко говоря, отличались от того, о чем говорил в своем вступительном слове про высокоцитируемость российских научных работ Владимир Путин.
Между тем Владимира Фортова и в самом деле расстроила идея финансировать прежде всего ведущие институты и вузы:
— Ориентация только на ведущих неоправданно снижает масштаб задач и выводит из процесса громадное количество наших коллег! Они не найдут себя в этой стратегии, и это будет очень плохо, вряд ли они поймут нас правильно…
Действительно, господину Фортову придется теперь встречаться с директорами академических институтов и объяснять им, что они лишаются финансирования, потому что бесполезны и десятки лет не показывают никаких результатов. Не за тем они, в конце концов, его посылали на это совещание.
После этого Владимир Фортов обрушился с критикой на проект списка институтов-лидеров, «куда по необъяснимым причинам не попали такие наши мировые звезды, как ФИАН и Институт теоретической физики Ландау, Математический институт Стеклова и даже, представьте, что совсем удивительно, Курчатовский институт. Мне кажется, комментарии излишни!»
Но комментарии имеют значение. Владимир Фортов говорил о рабочих материалах, которые, по сведениям “Ъ”, уже раскритикованы и в Министерстве науки и образования, и в администрации президента. Те, кто готовил такой список, например, раздробили Курчатовский центр на несколько подразделений, каждое из которых входило в список по отдельности, а в итоге ни одно не вошло даже в десятку. Так что этот список, безусловно, будет кардинально исправлен в окончательном виде.
В поддержку себе Владимир Фортов добавил Альберта Эйнштейна и Чарльза Дарвина:
— Я боюсь, что наверняка здесь сработает дарвинский принцип, когда ведущий будет давить ведомого. Напомним, что Эйнштейн, например, сделал свои открытия в Бернском патентном бюро, совсем не ведущей научной организации!
Нет, Владимир Фортов будет отстаивать право жить слабейшим до конца, причем, видимо, своего собственного — я имею в виду, конечно, в качестве президента РАН.
И похоже, что в этом смысле он близок к цели. Несмотря на личные контакты с Владимиром Путиным, что, как известно, имеет значение в такого рода спорах.
Но тут будет важно, что не он один имеет такие контакты.
— Оценка института по валу ударит именно по сильным лабораториям и группам в средних институтах,— продолжал Владимир Фортов,— по сильным ученым типа Григория Перельмана!
Вот академической науке наконец-то пригодился и Григорий Перельман.
Господин Фортов предложил отдать работу по составлению приоритетного списка самой академии, «у которой есть бесконфликтный опыт решения таких вопросов»:
— В свое время Юрий Сергеевич Осипов (бывший президент РАН.— А. К.) эту работу провел, академия спокойно сократилась на 20%, повысив среднюю заработную плату в два раза, до 30 тыс. руб. Эффект от этого был просто ошеломляющим: народ пошел в науку, и эффективность, и моральная обстановка в коллективах Академии наук очень сильно изменилась, поверьте!
Владимир Фортов говорил сейчас об истории 2006 года, насчет которой есть разные мнения. Например, такое: тогда и в самом деле произошло сокращение в академической среде, но, прежде всего, за счет свободных ставок, которые были распределены между действующими учеными, и в результате молодым ученым оказалось, наоборот, некуда приходить.
А моральный климат в институтах и в самом деле, видимо, оздоровился: оставшиеся, конечно, сплотились вокруг своих резко повысившихся ставок.
Несколько раз оговорившись, что уже заканчивает, Владимир Фортов перешел наконец и к тому, что его на самом деле волновало больше всего:
— Два года назад вы ввели мораторий, и он действительно спас наши институты от растаскивания теми, кто хочет поживиться академической собственностью. Месяц назад мораторий кончился — и сразу же выстроилась толпа охотников до чужого имущества и чужих научных результатов!
Ну вот и все. Владимир Фортов, так сказать, открылся людям и был теперь как на ладони. Сейчас он попросит продлить мораторий на реструктуризацию академической науки. Иначе уже не могло быть. Он понимал, что предстоит борьба за право снова заморозить все реформы. Но он готов был завоевать свое право в этой борьбе. В конце концов, у него это до сих пор хорошо получалось.
— Не скрою,— закончил Владимир Фортов,— мы в ФАНО с трудом сдерживаем этот натиск и просим продлить мораторий еще на один год до конца трехлетней реформы, которая записана и спланирована с цифрами именно на три года.
Директор Института мировой экономики и международных отношений имени Е. М. Примакова Александр Дынкин побаловал аудиторию необходимостью срочно создавать «центры превосходства». Он даже пояснил, что это такое:
— Это гравитационный центр для научно-технологических консорциумов и даже для цепочек добавленной стоимости! Исследования этих центров носят ярко выраженный междисциплинарный и даже конвергентный характер!
Возражений не последовало. Чтобы возражать, надо было бы находиться на одной волне с Александром Дынкиным.
Член-корреспондент РАН Михаил Пиотровский справедливо указал на то, что в обсуждении не затрагиваются гуманитарные проблемы, и затронул их. По его словам, мы много теряем оттого, что не продолжаем так активно, как надо бы, линию на активное воспитание востоковедов.
— Я позволю себе вспомнить 1970-е годы, одну статью в New York Times,— рассказал Михаил Пиотровский.— Большая статья! Она была истерическая — о том, что Соединенные Штаты не имеют своих востоковедов, о том, что все советские послы в арабском мире говорят по-арабски, а у американских посольств даже не хватает переводчиков! Мне было приятно видеть и читать похожую статью совсем недавно в связи с Ираком, что опять нет людей, нет переводчиков, приходится нанимать иракцев, чтобы переводить…а это невозможно!.. а у русских — есть!
В общем, Михаил Пиотровский попросил сохранить востоковедение как «самостоятельную отрасль науки в научной номенклатуре» и тем самым сбил накал острейшей дискуссии, которая развернулась сейчас на заседании и о существовании которой он, видимо, так пока и не подозревал.
К ней не присоединился и ректор МГУ имени М. В. Ломоносова Виктор Садовничий: его беспокоило прежде всего то, что в стране до сих пор нет рейтинга лучших вузов, а оглядываться на западные рейтинги он отказывается.
Но тут, слава богу, выступил президент Курчатовского института Михаил Ковальчук. Он в двух словах обрисовал, как развивалась наука в перестроечные годы:
— Если вы попали в окружение, вам дивизию не вывести, батальон и роту, даже взвод… Поодиночке только можно выйти! Мы выходили в постперестроечное время, кластеризуясь (создавая кластеры.— А. К.) поодиночке. Это привело к дроблению тематики, дроблению организаций по факту. Сегодня мы в конвульсиях выходим из того периода, потому что нам надо развиваться, а это есть консолидация.
Для успешной консолидации он призвал найти организации, которые управляли «теченьем мысли», и объяснил почему:
— Вы знаете, у Пастернака есть короткая поэма «Высокая болезнь», там он анализирует Октябрьскую революцию и в конце он говорит такую вещь про Ленина: «Тогда, его увидев въяве, я думал, думал без конца об авторстве его и праве дерзать от первого лица»… «Он управлял теченьем мысли и только потому — страной». И у нас вопрос заключается в том, что мы должны найти организации, которые должны управлять течением мысли в конкретных направлениях!
Оживились все. И даже Владимир Путин. Теченье мысли Михаила Ковальчука никого не могло оставить равнодушным.
Тем временем Михаил Ковальчук предложил ввести в стране должность «главного научного руководителя», «как это и было, скажем, во времена развития атомного флота».
И после этого он повернулся к президенту РАН — и во мне на мгновение даже шевельнулось сочувствие к Владимиру Фортову:
— Володя, ты сказал про Перельмана и Эйнштейна — вопросов нет!.. Но ни Перельман, ни Эйнштейн не просили миллиардных денег! (Как некоторые.— А. К.) Один тихо сидел в патентном бюро, а второй — в квартире, с авоськой, молоком и батоном. И, ради бога, их же никто не трогает, но мы же говорим о масштабных проектах, которые требуют инвестиций и двигают страну на новые рубежи! И это невозможно сделать без фиксации этих организаций!
То есть Михаил Ковальчук категорически встал на сторону реформации РАН, то есть и самого себя. В конце концов, Курчатовский институт сейчас огромнее, и реструктуризация его после отмены моратория будет прежде всего его головной болью.
Не стоит о говорить о том, что с этой же стороны баррикад оказался и министр науки и образования Дмитрий Ливанов.
Теперь все зависело от того, что скажет Владимир Путин. Он уже высказался в начале, но это было до разговора на заседании. И теперь он должен был отреагировать.
— Владимир Евгеньевич (Фортов.— А. К.) просил продлить мораторий... Видимо, его вводили для того, чтобы у науки ничего не растащили. Но не для того, чтобы мы, опираясь на решения по мораторию, ничего не делали!
Вывод, впрочем, был неожиданный:
— Поэтому, если Академия наук считает целесообразным дальше этот мораторий продлить, я его продлю.
Впрочем, то, что сказал Владимир Путин после этого, прозвучало уже просто как угроза:
— Но только у меня просьба ко всем участникам этого процесса… Я исхожу из того, что общими усилиями все-таки будут предприниматься шаги, направленные на достижение целей реформ, о которых мы и говорили. Преобразования должны какие-то происходить!
И если бы последнее соображение касалось только фундаментальной науки и не относилось бы и к самому Владимиру Путину!
На самом деле смысл высказывания Владимира Путина был ясен: я-то продлю, но для вас же лучше, если я его не продлю.
И президент категорически отказался от идеи поддерживать «бесперспективные центры»:
— Вот чего нельзя делать, понимаете?!. Лучше их своевременно закрыть, решая социальные проблемы коллектива, перенацелить, структурировать и так далее… Жалко просто денег: деньги, которые могли бы достаться тем людям и тем организациям, которые добиваются и способны добиваться новых успехов, просто будут уходить неизвестно зачем.
Виктору Садовничему и его коллегам российский президент посоветовал разработать наконец российские критерии деятельности вузов — если они не хотят быть постоянно мишенью западных.
И тут, наконец, Владимир Путин высказался по поводу Владимира Ильича Ленина — и весь день в связи этим и был цитируем российскими и мировыми СМИ. И обязан мир этим Михаилу Ковальчуку:
— Михаил Валентинович, управлять течением мысли — это правильно. Важно только, чтобы эта мысль привела к нужному результату, а не как у Владимира Ильича. А так сама по себе идея правильная. В конечном итоге эта мысль привела к развалу Советского Союза, вот к чему. Там много было мыслей таких: автономизация и так далее… Заложили атомную бомбу под здание, которое называется Россией, она и рванула потом! И мировая революция нам не нужна была…— после паузы, тихо, явно сейчас размышляя вслух, на ходу и уже не в силах удержаться, произнес Владимир Путин. — Вот такая мысль там — надо подумать еще, какая мысль…
Владимир Фортов внимательно смотрел на Владимира Путина. Думал ли он о том, что сам теперь выглядит как человек, который пытается заморозить академическую науку в том виде, в каком находится в мавзолее человек, над мумией которого сейчас размышлял российский президент?
А что если думал?